Кромка облаков – 600 м, не хочу туда. Там страшно и нечего есть. Шучу. Есть пока неохота. Странное это все-таки дело – летать. Дуализм какой-то, прости Господи! С одной стороны – жесткий, ежесекундный контроль своего дюралевого тела в пространстве, а с другой – ощущение полного безвременья, внепространственности, серо-стального киселя вечности. Мне еще говорили, что у меня за штурвалом с дикой скоростью меняется выражение глаз: с сосредоточенного хищного как прицел прищура до широко распахнутых детских блюдец. Это глаза по-своему борются с дуализмом, видимо. Моя жизнь вообще сплошной дуализм нынче, ей-Богу, ощущаю себя временами электроном – ну, вы помните: «Частица, длина волны которой…» и далее по тексту. Тех, кто понял смысл – прошу строем в шеренгу по трое в психдиспансер, как говорил наш физик. Вот я лично клинически здоров, годен, ВЛЭК прошла – поэтому и не понимаю. Понимания нет, а дуализм есть. Взять хоть перечитать предыдущую фразу – это не опечатка, многие прилагательные и глаголы прошедшего времени я произношу в мужском роде применительно к себе, хоть уже 28 лет как не юноша – это меня радиообмен испортил. Слова «понял», «готов», «пошел» - наиболее употребляемые из этого списка. Развитие темы: двойственность гипертрофированно-женственной природы и мужской работы, требующей воли и силы характера. И снова переключатель, как на КПП: леди в элегантном платье, аристократические жесты и походка от бедра – по ту сторону, а по эту – цепкий валкий боцманский шаг, мешковатая полетка, и даже сигарету держу совсем не по-дамски – большим и указательным. Опять цитирую Сергеича – это мой пристрастный взгляд со стороны: по ту сторону – объятья, поцелуи и «девочка моя сладкая», а по эту – дружески в бок локтем и «не ссы, ты ж мужик!». Сама смеюсь, но двойственность, двойственность. Корпускулярно-волновой дуализм. Но я электрон, мне положено.
В небе пусто, в такую погоду ни один нормальный человек летать не полезет, а я не из их стаи, я баклан-одиночка. Я работаю, я смотрю, я думаю, я дышу здесь так, потому что кожей ощущаю, что Бог еще немножечко ближе. А вместе с Ним – и души тех, кто ушел: моих отца, деда, бабушки, родителей Сергеича. А также души тех, кому еще не подписан приказ об убытии на Землю в телесную командировку - например, моих дочки и сына. Иногда мне кажется, что я слышу их.
Хотела написать про осень, а вышел вот такой поток сознания. Никогда не любила подобные тексты, мой аналитический ум их не воспринимает как жанр. СпрОсите тогда, зачем пишу? Сложный вопрос… Наверное, однажды я покажу это нашим с Николаем дочке или сыну. У ребят при отличном генном наборе будет хреновая наследственность в виде родителей-летчиков, может, они и зачаты-то будут в номере аэродромной гостиницы. Пусть почитают мамин послеполетный гипотонический бред, который она строчила на старте, маскируя писанину под заполнение бланка штурманского расчета с НЛ-10 в руках для конспирации. Пусть вдохнут дождь, пахнущий никотином и бензиновой гарью, вслушаются в треск рации, в смех и болтовню техников, в вибрацию швартовочных оттяжек на осеннем ветру. Пусть прочтут между строк о мечте, любви, сомнениях выбора, и о том, что выбора, на самом деле, не существует – это мы творим свою реальность своими сомнениями и страхами. И только после этого пусть идут в пилоты – династию-то надо продолжать, как ни крути! И пусть никогда не жалеют о принятом решении, ибо каждое принятое решение – безошибочно!
/01.10.2011/
Сквозь серость дождя земля все равно удивительно яркая – ибо золотая осень. Улыбаюсь – летом леса были зелеными, а поля – желтыми от одуванчиков. Теперь кто-то перекрасил наземные ориентиры с точностью до наоборот. Прибираю режим, и теперь сквозь шум двигателя слышно как по фюзеляжу стучат капли дождя. Удивительное открытие. Жмет виски, чертово давление. Ориентиры теряются в серой пелене осадков, видимость – где-то километров восемь. Ничего, работаем. Вспоминается фраза Сергеича «хорошие летчики летают при хорошей погоде, а ***вые – при ***вой». Ничего, будем ***выми летчиками, хе!
Сергеич у меня – человек-осень. Я уж не знаю, как оно там у ванильных барышень, которые пьют кофе, смотрят на дождь и думают о Нем, но у меня на высоте 300 м наблюдается нечто подобное: пейзаж наземный навевает. Рыжеватые, в серых разводах дождя лесопосадки оттенком напоминают его полуседую шевелюру, а блеклые лужки – точь-в-точь цвета светлых серо-зеленых командирских глаз.
Эй, осень, улыбнись-ка еще фирменной косой ухмылкой, обветренными губами, блесни золотым крестом солнца в вырезе облачной рубашки, ткни в плечо-крыло кулаком ветреного порыва. Господи… этот человек для меня велик как весь сотворенный Тобою мир. Николай… Николай… - поют лопасти винта, рассекая дождь. Однако… Никогда раньше не писала про любовь, и даже сейчас пытаюсь обойтись иносказаниями. У нас вообще-то с Сергеичем неписанная договоренность о разделении летной работы и личной жизни. Я эту грань ощущаю даже физически: невидимый рубильник переключается, как только мы на пару бочком перешагиваем порог КПП аэродрома. По эту сторону вертушки все иначе, как шутит Сергеич «Летчик – существо бесполое». Но я давно придумала себе оправдание: в воздухе этой границы нет, здесь вообще нет границ, поэтому думать о Нем – можно, главное, ориентиры не проморгать и в приборы поглядывать. А кофе, кстати, уже наружу просится – закидалась с утра лишка – дома с Сергеичем, в штабе с ним же, с ним же на старте перед вылетом. Убью гипотонию лбом о валенок, что называется!