часть3
Существует факт биографии, факт этой биографии может выливаться в какие угодно рыдания, рыдания должны принимать художественную форму, и когда ты выносишь их на сцену, ты обязан быть в форме. Сейчас вероятно возьмутся за Клячкина и театроведы, и критики, и будут исследовать все, что им сделано. Сделано очень много.
Для меня, например, было очень интересно, вот тут все время говорят, что песни Клячкина на иврите не звучат, - да ничего подобного. Ничего подобного! Есть внутренняя мелодия человека, которая на этническом уровне складывается. Мне, например, понравилось, потому что здесь все по гамме очень совпадает.
Вот когда эти песни поются по-русски, получается неожиданный эффект, который и есть мелодика Клячкина, неповторимая. Музыка Клячкина, которую никто изобразить не может, при всей моей любви к здесь выступавшим - это еще одно свидетельство, что песни Клячкина мог петь только Клячкин и никто больше.
Точно так же, как песни Окуджавы. Поэтому я вот о чем хочу сказать, заканчивая такое не очень печальное выступление. Вы знаете, наверно так надо сказать: "Пацаны, мы не заметили, как состарились, и наше поколение уже уходит. И нужно смотреть на это трезво, просто, спокойно, принимать это как данность, в этом нет никакой трагедии, это норма. Трагедия будет в том, если за нами пойдет вот эта "моложежь и подростки", которых, в общем-то, нужно удерживать от очень многих деяний.
Но они опомнятся, когда чуть повзрослеют. Так что трагедии тоже нет. Все системы корабля работают нормально, и процесс идет. Так что ничего страшного. То, что кто-то из нас умирает - ну и что? Помните, как Сирано де Бержерак говорил, что "бывает в жизни все, бывает даже смерть". Да наверно, чего переживать-то! Жизнь не гулянки, но и не похороны, это естественно, как осень. Страдание страшно, так ведь Женя-то умер без страданий, стало быть, Бог его пожалел, раз - и все.
Можно только позавидовать. А вот то, что осталось - осталась ведь планета, осталась поэтика, осталась целая мелодическая гамма, до него никто так не пел, осталась школа, остался величайший диапазон и осталась очень интересная судьба, которую человек прожил - вот я все думал, какое слово нужно сказать о Клячкине здесь, среди своих - жизнь Клячкина - это жизнь, человека достойная, он прожил чрезвычайно достойно. И вот, наверное, в этом и есть урок жизни для всех других. Женя был человеком гармоничным. А для того, чтобы сохранить в себе эту гармонию, требуется и воля, и борьба с судьбой, что и происходило.
Я хочу спеть старую свою песню, я не умею петь на заказ. Я очень болезненно и горько воспринимаю его смерть, хотя мы не были в особенно близких отношениях, но то, что Клячкин был, для меня было всегда в любом деле большой поддержкой, что он вот есть, что иногда мы пересекаемся на концертах, хотя нигде мы не пересекались в творчестве, но, как ни странно, пересекаемся, в общем, в судьбе. А песню хочу спеть старую, если Бог даст, какая-нибудь песня на смерть Жени, достойная его, напишется. Когда-нибудь...
Над колодцем двора...
Да помянет Господь Бог во царствии своем раба своего Евгения и да прильстется он к народу своему и проститесь ему все прегрешения, вольные и невольные. Аминь.
Вот он, значит, накиряется и дает." Я никого не знал, потом был замечательный какой-то конкурс и вдруг вошел чрезвычайно интеллигентный (там такой ущерб, такие какие-то песни попадались), отутюженный, как напружиненный такой весь человек, мне сказали: "Это - Клячкин." Полное несовпадение образа.
Особенно образ не совпал, когда Женя, вероятно в ту пору человек очень бедный, в отличие от всех - кто был в чем, у меня была такая кофта черная, из кулисы сшитая ( это было в 60-е годы, но тем не менее надо было как-то на сцене выглядеть) - Женя вынул... все лежало на месте, все было чрезвычайно аккуратно, все было разложено по полочкам, а я стоял разинув рот, потому что как же, Клячкин, из записей человек! И когда он достал из сумки капроновый чулок и оттуда лаковые туфли, набитые газетой, я тут был вообще сражен. И только когда я вырос (в основном, в ширину и в седину), я нашел всему этому название: вы понимаете, мы все были самодеятельные авторы в те годы, а Клячкин был единственный среди нас профессионал.
Профессионал не потому, что он зарабатывал этим деньги, я думаю, что когда он начал зарабатывать деньги, ведь в чем ужас этой жизни и в чем ужас нашей судьбы послевоенной, ведь все, чего мы просим у Бога, он нам дает, и оказывается, что вот это-то нам как раз и не нужно. Вот когда он пошел зарабатывать деньги и стал артистом, то наступили кошмарные времена, потому что вот тут-то все и кончилось.
...Я думаю, что приблизительно такое же, когда он приложился к своей стране, к своей исторической родине. Я приложился к своему народу, и в этой шелупони узнать то, о чем ты мечтал, совершенно невоз- можно. Вот. И вот здесь профессионализм Клячкина заключался в отношении к тому делу, которое он делал. Ни разу в жизни я не слышал, чтобы Клячкин сорвал концерт. Он всегда был в форме. Как бы он ни сетовал на судьбу в кулисах, когда он выходил на сцену, он был и работал как про- фессиональный артист, потому что он не имел права быть ни больным, ни сломленным, ни разбитым, никаким.