не коммунист... ф топку

Сейчас, сейчас... Счастье для всех даром не бывает! Кто-то обязательно уйдёт обиженным!

all good товариши

Он издевается над нами! Пробует блокировать все наши искренние проявления человечности!!!
Этакая наглость!

он над нами издевалсја ..сумасшедшии стто вазмеш...В С Вњсотскии

Может быть из соображений высшей гуманости, и в сооветствии с Гаагским сговором от 2030 года, его - того.... Ну этого самого - того самого.... Чтоб, значить видом свох мучений не осквернял представлений молодёжи о хрустальной чистоте наших прогрессорских намерений?

Федор!!! Эхинокок тебе в бок! Не доводи Селенита!

во истину Акбар

Но если есть в кармане хавра из красной травы,
Значит все не так уж плохо на сегодняшний день!
И билет в ракету Лося, что списали на лом,
Что взлетая озаряет лишь от кактуса пень…

монументалние слова

Впрочем, не я придумал лозунг: За гуманизм с человеческим лицом!
Выписка из эпикриза: После оказания форсируемому интенсивной гуманитарной помощи, в его сознании произошли положительные изменения, несовместимые со всей его прошлой жизнью.

to Селенит:
Ты в какой супермаркет-то бегал?
К памятнику песика Франта? Или к обводному каналу им.Тускуба? Тебя только за смертью посылать!!!

Не всё так просто, камрад. У моста через песчаный канал меня поджидало пятеро. Ну, понятно, помахались... И вот, я здесь! И, где они сейчас? Чего только к утру не вынесет зыбучий прибой на берега Великого Песчаного Болота?

Все хордовые двоякодышащие? Или свободно кишащие? И тех и других я знал...

Камрад! Мучос диас! Хорошо, что ты говоришь о них в Плюсквамперфекте... Именно так: знал, были...
Ты сказал, что меня только за Смертью посылать... Вспомнилась прелестная старинная история:
Один патриций, живший, скажем, в Херсоне, послал своего клиента на базар продавать, скажем, майки и кроссовки. Клиент, сидя на базаре в толпе увидел Смерть; Смерть, заметив клиента, ухмыльнулась, призывно взмахнула руками и скрылась в толпе.
Вне себя от ужаса клиент бросил весь свой софт, примчался домой и стал седлать дромадера.
"Куда это ты собрался?" - увидев лихорадочные сборы, спросил патриций.
"Куда угодно, лишь бы подальше от этог Херсона! На базаре я видел Смерть и она меня позвала. Я, пожалуй, отправлюсь в Самарру - там смерть меня точно не найдет! - крикнул клиент и, пришпорив дромадера, иноходью помчался прочь.
Патриций пошел за брошенным софтом на базар и тоже встретил там Смерть.
"Зачем ты напугала моего клиента, призывно махая ему? Теперь мои дела пойдут хуже?" - сказал патриций Смерти.
"Я? Да я вовсе и не призывала его." - ответила Смерть. - "Просто сегодня ночью у меня с твоим клиентом должна состояться встреча в Самарре. Не ожидая встретить его здесь, в Херсоне, я удивилась и от удивления всплеснула руками..."

Тьфу-тьфу-тьфу!!! Какие страсти наночь!

Страсти на ночь, амиго?

Когда-то я баловался хайку:

Жаркие мечты ночи - всё это зря...
Утром холодный рассвет
Закалит стальную злобу дня...

Славный город Хер сон. Одно упоминание о нём навевает сон. Две луны на небосводе, хоровод свой порочный водят. Струится песок, засыпая висок. Голос девы фасетчатоглазой от страсти высок...

На первом курсе соацерского училища мелиараторов мы тоже проходили стихосложение:

Я е....л бы все на свете,
кроме шила и гвоздя:
шило -острое, зараза,
гвоздь-вообще понять нельзя!

Кажись, это и была основная и единственная дисциплина сего Высококультурного Училища?
Как ещё назовёшь стихосложение, как не дренажом и орошением мозга мыслящего существа?

Кстати, сии вирши имели хождение на центральном земном телевидении! Групка Одесситов озвучила. И как просочилось?...

Только сон приблизит нас к проникновению в Кайлас!

О де Сса. Сухое место, в переводе с фряжского. Не могло просочиться. Могло просыпаться.

Однако, Фобос склоняется к горизонту...
Пора баиньки! Чего случится - пишите на Е-мэйл...До востребования.... Марсианину...ффффщщщщщщщщщ....

прием то идет...

Марсианину:
На Одноразниках.ур собираются ветераны Армагеддонского инцидента. От нашей синезнамённой Содомско-Гоморрской Особой бронекавалерийской эскадры имени Тота там, в основном, тусуются башнёры и мотористы. Рассказывают друг другу взахлёб, как они ловко выиграли битву. Никого из пилотов пока нет. Может, подтянемся к восходу блистающего Юпитера?
Я тут сменил свою старую лайбу Ломоносовского завода. Взял кредит в нашей Лейденской банке, с рассрочкой на десять световых лет, под 0, 3% за параллакс-секунду, и приобрёл новую тарелку “Виллерой-Бош”. Старую “ломоносовку” отдал жене – пусть добивает, она её уже пару раз роняла. Цвет у новой тарелочки – закачаешься! “Белый карлик” называется. Салон обтянут кожей осмиола. Штурвал из плакучего дерева. 25 ступенчатая КПП, причём 12 передач заднего хода! Двигатель на быстрых нейтронах, шестикотловый, с эжекционным вспрыском глюонной плазмы! 300 курдлевых сил! Разгоняется с места до ста парсеков за 7 локальных секунд! Тормоза вентилируемые вакуумом, с антиблокировочной сингулярной системой!
В, общем, подлетай сегодня. На 233 уровне в это время ещё можно припарковаться. Махнём бутылочку “Транайской” на баобабовых бруньках, закусим маринованными хохарями, а потом сходим на форум… лады?
Ответ просемафорь азбукой Морзе, но так, чтобы станции слежения на Гаваях и в Гренландии приняли твой ответ за “белый шум”, а то опять пойдут разговоры о Внеземных Цивилизациях. Нам это надо?

видел в небе двигалсја обњектне они ли ...

Подследственный вместо того, чтобы убояться орудий пытки, наблюдает объекты!
Может быть, на дыбу?

Гуманное решение, коллега... Чтоб значит поближе к объектам был...

Да нет, ему тогда физиономию будет труднее задирать!

Федор, эй слышь? Федор! Кажись, не сдужал...

Флюктуации нейтринного поля. Непроходимость радиосигналов. Или кто-то перекусил зубами трансатлантический кабель.

ја тут и смотрју за вашим сном
NORAD работает полагау знаете цто ето

Клали мы на ваш NORAD! Сейчас как включим генераторы Граммачикова, так у вас еще и HAARP погорит!

Марсианин da soglasen

Это событие прошло почти незамеченным. Только в одной провинциальной газете в разделе "Обо всём", была напечатана заметка о находке так называемой "бомбы времени". Проще говоря, при сломе старого ветхого двухэтажного дома, постройки ещё времён государя императора Александра II, был обнаружен старый потёртый фибровый чемодан наполненный потрёпанными тетрадями и книгами. Ковш экскаватора, разрушающего чердак дома, снёс фронтон, и на землю вывалился, очевидно спрятанный в тайнике, чемодан. Он упал на землю, раскрывшись при ударе. Из него на груды кирпичей полетели отдельные, вырванные из книг и тетрадей листки, сами тетради и книги в дешёвых бумажных переплётах, характерных для изданий 20-х - 30-х годов ХХ века. Случайно оказавшись поблизости, мы с коллегой постарались собрать разносимые ветром листки бумаги. Это нам почти удалось, как и удалось договориться с экскаваторщиком (за бутылку водки) о том, что чемодан с книгами мы заберём с собой. Позднее мы первым делом начали восстанавливать книгу, пострадавшую более других. Мы собрали листки книги по порядку и подклеили их в книгу. Конечно мы прочитали эту книгу быстрее, чем привели её в порядок. И даже не утерпели, опубликовав содержимое первых листков на этой ветке. Сейчас наш труд над этой книгой закончен. Мы решили полностью опубликовать её на этой ветке, и посвящаем её памяти тех, КТО СЛУЖИЛ НА ИЛЬЯ МУРОМЦАХ, и тех, кто не забывает славный аэроплан "Илья Муромец" в наши дни.
И так, читайте:

Авиатех хорошии ексит

Очки промыл спиртом, читать раритеты готов!!!

старост не в радост

Восточный маршрут.

1.Серпухов. Авария в авиашколе.
Узнав об аварии корабля “И.М.” по внезапно замолкнувшим моторам, я посмотрел в сторону его предполагаемой посадки и увидел из-за деревьев хвост аэроплана задранный в небо…
У куртки авиационного техника на спине под воротником есть клапан, под которым сложен капюшон для дождливой погоды. Надев резиновые сапоги и накрыв голову капюшоном, я зачмокал сапогами по раскисшему от дождя полю к месту аварии в сопровождении мотористов и механиков. Попав на место, мы увидели пристыженного военлёта с расквашенным носом и слабо похмелённого “инструктора”. Накинув на фанерный коробчатый хвост аппарата верёвочные петли, мы осторожно привели его в горизонтальное положение. У воздушного корабля был поломан передний лонжерон правой полукоробки крыльев, повисли прослабленные тросовые расчалки, по полотну клеток на нижнем и верхних крыльях пошли диагональные сборки от остаточных напряжений. Это было самое неприятное. Менее настораживали сломанные подкосы шасси. Надо было вывозить аппарат с места аварии.
Разбитые вдрызг пропеллеры – ерунда. Чем хорош деревянный винт? Неожиданно натыкаясь на препятствие, он разлетается вдребезги, отнюдь не повреждая вала мотора. Подняв с земли лакированную щепку переклейки от винта “интеграл” Шовьера, я сунул её в нагрудный карман куртки – на память. Работы тут было больше, чем на полдня.
-Ребятки! –обратился я к пришедшим со мной механикам и мотористам, -Придётся вам сходить на склад, погрузить в подводу четыре пропеллера, винтовые растяжки, тонкого троса аршин пятьдесят, винтовые разжимки, домкраты, среднего калибра шпильки, полосы десятислойной фанеры, бурав, ящик с инструментом, моток мягкой проволоки, ветошь и … Вроде всё? Как погрузитесь – мигом обратно. Сегодня задержимся часов до семи – восьми. Скажите на кухне, чтобы ужин привезли сюда! Команда зашлёпала по направлению к мастерским, и я остался в обществе летунов – неудачников.
Если военлёт (молодой прыщавый парень из солдат) чувствовал свою вину, отводил взгляд, шмыгал носом, вытирая его рукавом, то “инструктор” пытался сохранить независимо – бравый вид, несмотря на обилие винных паров.
-Милейший главмех! Вы, что же, всерьёз надеетесь вдохнуть жизнь в этот отживший хлам?
-Уважаемый Модест Апполонович! –отвечал я ему, -Во-первых, это мой долг. Во-вторых, нашим конструкторам ещё не скоро удастся изобрести что-то подобное.
-Зря, батенька! Восстанавливать творение богомольного эмигранта? Вас могут не правильно понять!
-Вы видите эту заплатку? –я указал ему на аккуратную фанерную наклейку на борту кабины, -Я лично ставил её под Житомиром! Это была дырка от пули “дум-дум”, которой ранило капитана Модраха… А Вы – хлам… Кто меня может неправильно понять? Вы-с и вам подобные?
К счастью, показалась подвода полная народу и ожидаемого имущества. Двое пеших тянули лошадей под уздцы.
Перво-наперво пришлось, подложив в грязь несколько дощечек, поднять пострадавший аппарат на домкраты. Затем заняться сломанным лонжероном. Удалив ножом остатки полотняной обшивки клетки и выбросив отломанные носики нервюр я, с помощью винтовой разжимки, свёл концы обломков встык. При этом расслабленные тросовые расчалки стали натягиваться, и их пришлось немного отпустить. Механики наложили “шины” из полос фанеры и закрепили их струбцинками. Подозвав несчастного военлёта, я указал ему на укреплённый лонжерон и отломки нервюр: -Вы видите, цвет дерева – золотистый? Никаких следов гниения или, хотя бы, потемнения нет! Орегон-пайн великолепное дерево! Да и лакировали на РБВЗ на совесть! Как же это – хлам? Этому аппарату ещё летать и летать! Военлёт снова шмыгнул носом, и лицо его приняло весёлое выражение. Просверлив буравом несколько отверстий, мы закрепили “шины” шпильками, снова “на глазок” натянув расчалки, ориентируясь по исчезновению диагоналевых складок в обшивке. На левом крыле работа уже кипела: мотористы меняли винты, промывали набравшие грязи фильтры моторов. Теперь мотористов можно было пускать на временно укреплённое правое крыло. Мне же снова пришлось при помощи разжимки и “шин” временно укрепить сломанные подкосы шасси. Дождь не прекратился, но стал слабее. Стекающая за шиворот вода немного раздражала, но работать было можно. Разбитое остекление кабины и треснувший “оконный переплёт” будем чинить в ангаре.
Часам к семи машину опустили на грунт. Мотористы стали проворачивать винты, приготовляя моторы к пуску. Я залез в кабину и сел в кресло пилота. Стеклянные бензомеры уцелели при аварии и показывали 1/3 баков. По моей команде запустили сначала левые, затем правые моторы. Прогрев их на малых оборотах я, помня о раскисшем грунте, приказал двоим из эвакуационной команды залезть в кабину хвостового стрелка. Четверо мотористов упёрлись в подкосы и стойки левого крыла. Постепенно прибавляя газ правым моторам, я довёл их почти до взлётного режима, держа штурвал чуть “от себя”. Наконец хвост аппарата начал двигаться, описывая радиус. Весь аппарат поворачивался вокруг левой стойки шасси. Выскочив из-под крыла, они показали мне большие пальцы, значит, всё в порядке! Постепенно прибавляя газ всем четырём моторам, я медленно порулил к стоянке, пропахивая в грязи глубокие борозды. Штурвал приходилось держать полностью “на себя”, чтобы в случае чего, не повторить подвига лихих пилотов, которые шлёпали по грязи поодаль. Через двадцать минут такого руления аппарат вылез на более твёрдый грунт, а ещё через десять, его уже под крылья закатывали в ангар. Впереди нас ждал обстоятельный и неторопливый ремонт. Один вопрос не давал покоя: почему на обратном пути нам так и не встретился повар с ужином?

2. Серпухов. Тройка Особого Совещания.
На обратном пути повар с ужином им не встретился по причине приезда из Москвы комиссии по расследованию лётного происшествия. Собственно, комиссия была Тройкой Особого Совещания.
От окраины Москвы до Серпухова на старой "испано-сьюизе" они докатили часа за два с половиной. Всю дорогу, трясясь на затёртой до блеска кожаной подушке заднего сиденья, матрос Шелезняк угрюмо смотрел на проплывающие за обочиной кусты, поля, деревенские домики. Иногда его взгляд останавливался на сидевшей слева от шофёра товарище Ниппель. В соответствии с мандатом, она была старшим начальником в этой поездке в Высшую Школу Воздушной Стрельбы и Бомбометания. То есть она была его, Шелезняка, и третьего члена Тройки, Глюмкина, начальником. Глюмкин всю дорогу проспал, спустив на глаза козырёк серой драповой кепки английского фасона, с подвязанными клапанами, и пуговкой на макушке.
Шелезняк уважал Глюмкина. С Глюмкиным он был знаком уже больше года. Сначала он отнёсся к нему немного юмористически: что может знать о жизни этот интеллигентского вида "шпак"? Но после общей работы в Тамбовской губернии Шелезняк понял, что Глюмкин настоящий боец, преданный делу Революции, и готовый ради этого дела положить свою жизнь с максимальной пользой. Однажды они со взводом чоновцев попали в засаду на лесной дороге. Первой же очередью "максима" подкулачников выкосило две трети бойцов в буденовках.
Именно Глюмкин, выбравшись из-под придавившей ему ногу убитой лошади, под свистевшими вокруг него пулями, перепрыгивая через живых и мёртвых, лежащих в дорожной грязи, сорвал с поясного ремня висевшую там гранату и бросил её в сторону работающего "максима". Пулемёт заткнулся - может посекло расчёт осколками, может ленту перекосило, но этих секунд Шелезняку хватило, чтобы командой поднять живых бойцов из грязи и бросить их в атаку на антоновцев.
Уже после боя Шелезняк подошёл к Глюмкину. Тот неуклюже, одной рукой, перевязывал кисть задетой бандитской пулей руки. Шелезняк отобрал у него бинт и умело перевязал ему руку. -Ничего, до свадьбы заживёт, браток!- сказал он Глюмкину. -Это точно! Сразу после победы и женюсь! Тебя шафером приглашу! Не откажешься?- рассмеялся Глюмкин. Так они стали друзьями. Чекист Глюмкин и бывший матрос Шелезняк, направленный партией на борьбу с саботажем и вредительством. И партия как всегда была права. Взять этот случай в Серпуховской ВШВСиБ. То, что передали по телефону, показывало на типичное вредительство. Разбит аэроплан! И это тогда, когда Республика находясь в кольце врагов напрягает все свои силы в борьбе против внутренней контреволюции! Конечно, надо разобраться, и мы разберёмся!- думал Шелезняк.
Товарища Ниппель Шелезняк знал понаслышке. Член партии с 1908 года. После Кронштадского мятежа она пачками подписывала приговоры матросикам с "Петропавловска" и с фортов острова Котлин. Но такова суровая диалектика революционной борьбы, и тут Щелезняк был полностью согласен с вождями. Дело крепко, когда под ним струится кровь!- вспомнил Шелезняк слова поэта. Единственное что вызывало неприятие Шелезняка, это то, что по слухам Ниппель сама участвовала в расстрелах. Этого Шелезняк понять не мог. Не женское это дело. Женское дело - жизнь дарить, а не жизни лишать.
С другой стороны, Шелезняку говорили, что Ниппель, после провала её подпольной группы, пытали в застенках крепости на Заячьем острове. -Что ж, -думал Шелезняк, -либо мы будем добренькими гуманистами и падём под ударами контрреволюции, или ... Нет, правы вожди! Революция должна уметь себя защитить! Самое главное сейчас - выстоять. Потом, в будущем, потомки будут слагать о нас песни. А может они забудут о нас в своей счастливой коммунистической жизни... Какой она будет, эта жизнь?.. Но! И это главное! Не им нас судить из их сытого и гуманного мира! Они не кормили вшей в окопах под Перемышлем. Их не секли нагайками и не рубили саблями в 1905-м... Эх, что-то ты расчувствовался браток! - невесело подумал Шелезняк, -Стареешь, что ли?..
Между тем они прибыли. Шофёр, высоко задрав локти и часто перебирая руками по горизонтально установленному деревянному рулевому колесу "испано-сьюизы", лихо подкатил к высокому крыльцу старого купеческого дома. В доме, судя по деревянной вывеске, с написанными на белом фоне синей краской по трафарету буквами: Высшая Школа Воздушной Стрельбы и Бомбометания РККА РСФСР. У крыльца стояли трое встречающих. Выцветшие гимнастёрки и галифе, у двоих остроконечные будёновки с красными звёздами на головах, третий, с русой шевелюрой, в руках держал старую, ещё царской армии, пилотку без кокарды.
Авто ещё покачивался на рессорах, а Ниппель уже распахнула широкую переднюю левую дверь и соскочила на землю. Шелезняк отметил про себя, что товарищ Ниппель придерживалась уже уходящей в прошлое революционной моды: кожаная хромовая тужурка, туго перехваченная в талии широким кожаным же ремнем с маленькой кобурой браунинга на правом боку; длинная, по середину икр, чёрная суконная юбка, из-под которой были видны высокие дамские ботинки на шнуровке. Шелезняк не был сентиментален, жизнь отучила его от проявления на людях многих человеческих чувств, но сейчас его тронули эти, чуть сбитые от носки, каблуки маленьких ботинок. По неожиданной ассоциации он вспомнил, как грудами они выносили из лазарета отрезанные хирургами ноги в матросских ботинках и обрывках окровавленных штанин после боя с японскими броненосными крейсерами в Цусимском проливе. Шелезняк был тогда комендором казематного 150-мм противоминного калибра на броненосце "Орёл", получившего сильные повреждения и полностью потерявшего боеспособность. -Нет, не место бабам в нашем деле, -снова подумал он. К Ниппель шагнул один из военлётов в будёновке, и, козырнув, доложил: Командир Школы Еременко! Ниппель, не останавливаясь на приветствие, прошла мимо военлёта, едва не задев его, и остановилась перед остальными двумя военлётами. Невеликая ростом Ниппель, подняв голову, из-под козырька чёрного кожаного картуза пристально вглядывалась в лица стоящих перед ней во фрунт военлётов. -Это, кто? -она коротко кивнула в сторону военлёта в будёновке. -Лётнаб Лилиенфельд! -быстро произнёс военлёт. -Вы, кто? Почему не по форме головной убор? - она перевела взгляд на русоголового военлёта, по-прежнему сжимающего пилотку без кокарды в правой руке. -Авиамеханик Никольский! А это - пилотка! Удобнее работать с аэропланом...
-он еле заметно улыбнулся. -Где лётчик, который угробил аэроплан? -Ниппель резко обернулась к Ерёменко, -Надеюсь он под надёжной охраной? -Никак нет! -доложил Ерёменко, от неожиданности вопроса переходя на фельдфебельско-солдатскую манеру разговора низших чинов царской армии с господами офицерами. -Так! - товарищ Ниппель потеребила ремешок на кобуре браунинга. -Я - председатель Тройки Особого Совещания! Товарищи Шелезняк и Глюмкин подтвердят мои полномочия! И прибыли мы сюда не для того, чтобы полюбоваться на уничтоженное военное имущество Рабоче-Крестьянской Красной Армии, и чтобы узнать о том, что виновный до сих пор не задержан!
- По вашим действиям, товарищ начальник Школы мы сделаем отдельные выводы. Сопроводите нас на место падения аэроплана, товарищ... Ерёменко! И распорядитесь, чтобы туда же доставили этого вредителя-лётчика. Да под надёжной охраной! -отрывистым голосом, с плохо скрытыми нотками гнева, приказала Ниппель. Ерёменко что-то негромко сказал Лилиенфельду, и тот, оскальзываясь на грязи побежал к большой высокой парусиновой палатке, стоящей на лётном поле. -Тут недалеко... Прошу! -Ерёменко сделал жест рукой, по направлению к кустам на краю лётного поля. -Только придётся пешком...Авто не проедет...-виновато добавил он. Всей группой: Ерёменко и Ниппель впереди, за ними Глюмкин и Шелезняк, а в арьергарде Никольский, всё же надевший свою пилотку на голову, они пошли вдоль поля учебного аэродрома. На поле стояло несколько небольших аэропланов со снятыми кожухами моторов, вокруг которых несуетливо работали механики и техники Школы. -Как думаешь, лётчик виноват? -хмуро спросил у шагавшего рядом Глюмкина Шелезняк, которого задело поведение Ниппель. Особенно ему не понравился этот теребящий ремешок кобуры палец Ниппель. По опыту Гражданской войны он знал, чем заканчиваются такие жесты людей вооружённых, облечённых властью и привыкших к непогрешимости принимаемых ими решений. Он не первый день работал в Тройке, был убеждён в правильности создания Троек, но каждый раз его поражала вот эта правота власти, сама власть над жизнью и смертью. Как-то знакомый кондуктор, ещё во время службы на броненосце дал ему почитать книгу из жизни римских цезарей. Ему врезалась в память деталь: опущенный вниз большой палец императора Рима - и, на залитом кровью белом песке арены Колизея, по этому жесту обрывалась чья-то жизнь... Глюмкин, идя рядом, будто бы рассеянно, смотрел по сторонам. На ходу он сорвал жёсткий стебель какой-то высокой травы, и теперь, зажав её зубами, перебрасывал из одного угла рта в другой, чему-то, каким-то своим мыслям хитровато улыбаясь. Он, в силу своей основной профессии, был знаком с личными делами других членов Тройки. Глюмкин помнил содержание одного документа, характеризующего Ниппель:
Ориентировка
1916 года по розыску Ниппель.
Всем жандармским и полицейским управлениям волостей и губерний Европейской части Российской Империи.
III-м отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии активно разыскивается представляющая особую опасность террористка, важная государственная преступница Ниппель Клара Францевна, она же Кацнегогель Марта, она же Кекконен Аннета, она же Сакнуссем Кримхильда, она же Воробьёва Марфа Апполоновна, она же Лапидус Фаина Ицхаковна, она же Панина Варвара, она же Керимова Зульфия, возможны и другие фамилии, имена и отчества, подпольные клички “Птица”, “Курсистка”, “Мэдхен”, 1890 года рождения, уроженка гор. Митава Курляндской губернии, остзейская немка, дочь Ниппеля Франца Оттовича, немца, торговца часами и Радзине Инги, латышки, домохозяйки.
В 1900 году выезжала с отцом за границу, во Францию, на Всемирную выставку в Париж, где познакомилась с Вронской Ликой, дочерью князя Белозерского-Беломорского от его морганатического брака с вдовой офицера драгунского полка Лейбгвардии Е.И.В.
С 1905 года, сочувствуя антивоенным и антиправительственным лозунгам, выдвигаемым левыми партиями, и сопровождаемыми антимонархической риторикой, вступила в Митавское отделение партии социалистов-революционеров (эсеров).
Принимала активное участие во враждебных действиях против Российского государства. После самоубийства своей близкой амурной подруги Вронской Лики публично поклялась бороться с существующим монархическим строем.
В 1907 – 1910 годах, в составе группы выделившийся от крайне правого крыла партии эсеров, занималась распространением листовок антиправительственного содержания и революционной литературы среди рабочих Митавских железнодорожных мастерских, портовых рабочих и солдат местного гарнизона.
С 1914 года (с начала войны с Германией) в составе группы террористов-смертников неоднократно участвовала в террористических актах против сотрудников полицейского управления Курляндской губернии. При проведении акций отличалась особой жестокостью по отношению к чинам полиции. Предпочитала собственноручно совершать акции и приводить приговоры в исполнение. Настроена ярко антимонархически.
Словесный портрет: рост – средний; фигура - хрупкая; лицо – овальное; лоб – средний, прямой; брови – дугообразные; нос – средней высоты и ширины, спинка прямая; подбородок – овальный; уши – овальные; глаза – синие; волосы – светло-русые; шея – средняя; плечи – покатые.
Особые приметы: говорит с уловимым ост-зейским акцентом; ноги – стройные; зубы – белые, ровные; при серьёзном разговоре немного щурит глаза; при изменении внешности любит применять парики.
Другие особенности: обладает незаурядным обаянием; любит плавание и стрельбу из пистолета; из пищи – предпочитает овощные салаты и варёную рыбу. Не курит, алкоголь употребляет в случае необходимости; физиологические контакты только с женщинами. Особо опасна при задержании – меткий стрелок.
Согласно проверенным данным в один из ближайших дней Ниппель с ещё тремя террористами, экипированными в форму полицейских чинов, совершит экспроприацию Митавского отделения банка “Зендерович и Ко.”
Примите самые активные меры к обнаружению и поимке террористов. Немедленно организуйте ужесточённую проверку документов в черте города.
О ходе розыска, проводимых вами мероприятиях докладывайте каждые шесть часов.

Поэтому Глюмкин не сомневался в решении товарища Ниппель, относительно провинившегося военлёта.
Шелезняк же знал, что за этой внешней рассеянностью и расслабленностью Глюмкина стоит фантастическая наблюдательность и железная логика рассуждений. Они перешагивали через безобразные колеи, наполненные грязью, которые как-будто специально кто-то нарыл по мере их приближения к месту падения аэроплана. Вот и поломанные кусты, вывороченные кусты с молодой капустой на не маленьком, но полностью теперь разорённом огороде. На земле валялись какие-то ломаные планки, рейки, куски перекрученной упругой сталистой проволоки, лохмотья перкаля и парусины. Истоптанная земля была обильно полита моторным маслом. В воздухе ещё чувствовался едва различимый запах бензина и большой человеческой беды.
Шелезняк полез в карман своего матросского бушлата. -Да, -невесело подумал он, -Ниппель всё в кожанке комиссарит, а я не лучше...Эх, яблочко! Куды ты котишьсся... Морячок без корабля... Но он почему-то не мог заставить себя переодеться в гражданскую одежду, ну, на худой конец, в армейскую форму... Было так, как будто этот широченный, заметающий землю клёш, старый бушлат, бескозырка с чёрными лентами и затёртой надписью "Орелъ", связывает его с революционной молодостью. И расстаться с этой пропыленной, пропотевшей, видавшей виды морской одеждой всё равно, что отрезать кусок своей жизни. Он достал из кармана бушлата старые кисет из оленьей кожи и пенковую трубку. Всё это он купил в колониальном магазине, когда их броненосец бункеровался на Мадагаскаре, в 1905-м. Шибко захотелось закурить. В кисете, конечно, был не трубочный табак, а простая солдатская махра. Но кто сказал, что махра хуже? Не золотопогонники, чай! Пока он набивал трубку и, повернувшись спиной к ветру, поджигал и раскуривал махорку, под конвоем из двух красноармейцев команды охраны аэродрома привели молодого пилота-стажёра Анчутина. Вид у того был довольно бодрый. Он стоял перед Особой Тройкой с таким видом, словно его оторвали на время от какого-то интересного занятия. Он, вскидывая голову, смотрел то на Ниппель, видимо чувствуя в ней начальство, то на командира Школы Ерёменко, всё время потирая ладони рук друг о друга. С неожиданным сочувствием Шелезняк смотрел на эти перепачканные в краске-серебрянке ещё совсем мальчишеские руки. Сколько раз он видел такие, или почти такие руки, вскинутые в жесте последнего прощания с жизнью. Это когда в твоё тело, налитое жизнью, входит раскалённый свинец, и ты взмахиваешь руками, стараясь ухватиться за этот мир, уже косо ускользающий в твоих глазах в черноту боли и смертного забытья. И видишь в последний раз не лицо матери, не глаза любимой девушки, а одинаковые фигуры в шинелях, или по сезону, в гимнастёрках. Фигуры расстрельного взвода... Либо, опять же по обстановке, исполнителя-одиночки. Ниппель сделала шаг к стажёру, и сухо кашлянув в ладонь, начала его допрашивать. Шелезняк слушал её вопросы, глядя прямо в лицо стажёра. Сначала он отвечал бодро, даже пытался слегка бравировать, но чем ближе расспросы подходили к моменту злополучной посадки, тем тревожнее становилось это лицо. Стажёр всё чаще начал запинаться, всё чаще он бросал быстрые взгляды в сторону командира Школы и Никольского, как бы ища у них поддержки. Шелезняк перевел свой взгляд сначала на командира Школы. Тот стоял, глядя себе под ноги с бледным лицом. Лишь, почему-то только на одной скуле, у него алело пятно нервного румянца. Руки он сцепил за спиной в замок, и вся его фигура выражала страх. Никольский, напротив, был спокоен, и с непонятным интересом рассматривал Ниппель. Шелезняк знал, что сейчас Ниппель приступит к выяснению мнений членов Тройки, и бросил взгляд на Глюмкина. Тут его ждало такое же, как и с Никольским, удивление. Глюмкин продолжая жевать травинку, смотрел на белые кучевые облака в белесо-голубом, жарком июльском небе.
Закончив допрос стажёра, Ниппель подошла к Лилиенфельду. С ним для неё уже было всё ясно. Он был вчера во время полёта рядом со стажёром и не предупредил аварию. К тому же, задав несколько уточняющих вопросов она выяснила у Лилиенфельда, что тот до Революции служил в царской армии. -Ну, что, товарищи? Слышали этот лепет? По-моему всё ясно, -отведя в сторону Шелезняка и Глюмкина, сказала Ниппель. -Налицо - групповое вредительство. Нет, никак не успокоится это белое офицерьё и их подпевалы! И как грубо работать стали! Думают к ним дураки на проверку приедут! -Ниппель раздражённо ударила кулаком правой руки о ладонь левой. -Моё мнение - стажёру расстрел на месте, инструктора - в Губчека на предмет выявления связей, командира Школы - под трибунал! Товарищ Шелезняк, твоё мнение? Согласен с такой формулировкой для протокола? -Ниппель впилась взглядом в зрачки Шелезняка. Шелезняк повертел в пальцах погасшую трубку. Попытался её раскурить, с сопением втягивая в себя воздух. -А не торопишься товарищ Ниппель? Это ж стажёр, мальчишка! Он же только учился летать! Ну, выключил поздновато моторы, ну, не хватило ему полосы! Вот ты, товарищ Ниппель, молодая когда была, на велосипеде сразу села - поехала? Ведь тоже, наверное, пока научилась, сколько раз упала, сколько коленок и локтей ободрала? - А ты из меня, товарищ Шелезняк, слезу не дави! Я в его годы в подполье работала, да на каторге сидела, а не на велосипедах каталась! Что, Шелезняк, и тебя примиренчество засасывать стало? -Да, ты послушай, товарищ Ниппель, не горячись! Вот у нас на броненосце случай, тоже, был... На универсальном калибре перед боевой стрельбой забыли снять дульные пробки. А взрыватели у снарядов контактного действия. Командир отдал приказ начать огонь - бой ведь идёт. Ну, стрельнули... Ну, разнесло ствол и затвор, а заодно, и весь расчёт...Кто виноват? Расчёт уже своё получил - хоть лопатой в ведро пятерых комендоров собирай. Так начальник артиллерии покончил с собой - застрелился из кольта - совесть у человека такая была!. -Это ты к чему, Шелезняк? -Это я к тому, что если мы так работать будем, то летать скоро некому будет, товарищ Ниппель! Меня на это место партия поставила, Шелезняк! Поставила не вола вертеть и тень на плетень наводить, а карать! Карать, Шелезняк! Ну, а твоё мнение, Глюмкин? Тоже морально разоружился перед врагами революции? Тоже случаи из фронтовой жизни рассказывать мне будешь? -Ниппель разгорячённо схватила Глюмкина за рукав его серого пиджака с накладными плечами. -Нет, товарищ Ниппель, я с вами целиком и полностью согласен. Только надо бы ещё одного человечка допросить! Вот, стоит, Никольский... Он же у них тут за технику отвечает! А вдруг, они тут с ним сговорились - вчера один самолёт загубили, а завтра всю эскадру загубят? - Глюмкин наконец-то выплюнул изо рта свою изжеванную соломинку, и кивнул головой в сторону авиатехника.
-Я про него не забуду в протоколе, товарищ Глюмкин, тоже в Губчека отправим! Молодец, я в тебе никогда не сомневалась! Шелезняку показалось, что Ниппель даже погладила рукав пиджака Глюмкина. -Нет, ты с ним поговори, для проформы хотя бы, товарищ Ниппель! Шелезняк вдруг увидел, как Глюмкин хитро подмигнул ему. Между тем Ниппель подошла к Никольскому. -Ну, товарищ авиатехник, а вы что скажете, ваше благородие, про вчерашнюю аварию? Так торопились скрыть следы преступления, что даже обломки уже убрали, -Ниппель махнула рукой в сторону развороченного огорода. -Какие обломки, товарищ? - Никольский удивлённо задрал выгоревшие брови под пилотку косо сидящую на лбу. Ещё вчера аэроплан своим ходом был мною выведен к месту стоянки. Никольский, демонстративно не спеша, показал рукой на глубокие колеи от колёс аэроплана, идущие по мягкой земле огорода и теряющиеся на твёрдой земляной поверхности аэродрома. Если соблаговолите, товарищ, пройти с нами к той большой палатке, то вы сами убедитесь, что аэроплан полностью изготовлен к плановым полётам. Стажёр Анчутин, выполняя мой приказ от вчерашнего дня, сегодня с утра закрасил несколько мелких царапин на фюзеляже, не влияющих на тактико-технические характеристики летательного аппарата класса "Илья Муромец". Не говоря ни слова, Ниппель резко развернулась и направилась к палатке, откуда курсанты, откинув полог, на руках выкатывали серебрящийся на ярком летнем солнце огромный аэроплан. Остальные присутствующие торопливой толпой поспешили за ней. Шелезняк заметил, что красноармейцы конвоя, забыв про своего подконвойного, чуть ли не наступали Ниппель на пятки, увлечённые общим порывом. Ниппель два раза обошла аэроплан по земле, изредка проводя ладонью по его фюзеляжу, словно не веря глазам. Когда в кабину забрались Никольский с Анчутиным и Лилиенфельдом, и начали заводить двигатели, Ниппель жестом подозвала к себе Шелезняка и Глюмкина. Шелезняк, увидав в её беспокойных глазах пляшущий огонёк гнева, понял, что ничего ещё не кончилось. А, может быть, всё только начинается... Свистящим от злости шёпотом Ниппель проговорила: -Вы оба своим пораженческим поведением дискредитируете линию партии, направленную на очищение нашей родной Красной Армии от белогвардейских спецов-недобитков. Я настаиваю на расстреле этого стажёра! И на отправке в Губчека его начальников-покровителей! Хотя бы для того, чтобы эти... -Ниппель махнула рукой в сторону работающих на стоянке самолётов курсантов, -Чтобы эти красные курсанты относились к технике с должным уважением! Вы знаете, я как председатель Особой Тройки имею все полномочия, для того, чтобы, не взирая на мнение остальных членов Тройки привести приговор в исполнение! И не советую вам становить мне поперёк пути, товарищи! Шелезняк потрясённо молчал, следя за тем, как правая рука Ниппель откидывает ремешок на кобуре и вытаскивает из неё браунинг. -Да, что Вы, Клара Францевна, кто возражает? -Глюмкин с серьёзным лицом, как бы невзначай, заступил Ниппель дорогу к аэроплану. Вот только прошу, -в голосе Глюмкина неожиданно появилась сталь. -Только прошу, товарищ Ниппель, прежде чем приводить совершенно справедливый приговор в исполнение, позвонить по этому номеру, - в руке Глюмкина появился листок бумаги, которую он протянул Ниппель. Та взяла листок, развернула его и недоумённо посмотрела в лицо Глюмкина. -Вас просил позвонить товарищ...-Блюмкин прошептал фамилию товарища в ухо Ниппель. -Где тут телефон, товарищ Ерёменко, окликнула она командира Школы. -Да, вот, мы провели отдельную линию в стояночную палатку, - Ерёменко подвёл Ниппель к стоящей у задней полотняной стенки палатки тумбочке. На тумбочке стоял телефонный аппарат. Ниппель, сняла трубку наушника, взяла в другую руку микрофон, подула несколько раз в него, и, видимо услышав голос телефонистки, громко произнесла: -Два - двенадцать! Жду!

Федор! Очнись! Новая публикация...

А, спорим, я знаю, чем все кончится? Основной текст утерян, тыри-пыри...Конец!

да блин на работу толко приехал... траффик

3. Серпухов. Неожиданное задание.
Шелезняк от удивления по поводу неожиданного развития ситуации попытался раскурить не выбитую от прогоревшей махры трубку. Конечно, у него ничего кроме кашля от кислого жидкого дымка не получилось. Кашляя до слёз в глазах, Шелезняк шарил по карманам бушлата в поисках тряпки, которой он протирал после чистки и смазки свой маузер, и, чего скрывать, в крайнем случае, использовал в качестве носового платка. Всё это время он не спускал слезившихся покрасневших глаз с Глюмкина. Кое-какие соображения у него на этот счёт уже появились. Вот только эти соображения, а точнее крупицы сведений, не желали складываться в правдоподобную картину. Именно так Шелезняк и формулировал - правдоподобная картина. Жизнь научила бывшего комендора, что правды в чистом виде, по всему судя, в природе не существует. Вот хотя бы, как только что с разбитым аэропланом. Была правда агентурного сообщения в Москву, в ОГПУ, переданная по закрытому каналу телеграфа: = Сего дня при проведении учебного полёта разбит аэроплан "Илья Муромец". Имеются подозрения на вредительство. Подпись: Рябчик = Была правда товарища Ниппель, требующей расстрела и наказания виновных. Была правда партийца Шелезняка, сердцем чувствовавшего несоразмерность наказания содеянному. Была правда авиатехника Никольского, судя по всему, умело спасшего не только незадачливого стажёра Анчутина и инструктора Лилиенфельда, но и его, Шелезняка. Уж он-то знал, как смотрят наверху на людей нарушающих принципы демократического централизма в принятии решений. Особенно решений Особых Троек. С этими правдами для Шелезняка было всё более-менее понятно. Для себя в поисках правды он всегда вспоминал английскую пословицу: "Если кто-то выглядит как утка, ходит как утка, крякает как утка, то это и есть утка". Эту пословицу он услышал от мичмана Панина, ездившего весной 1914 года в Британию на фирму "Джон Браун" для участия в приёмке турбин для линкора "Императрица Мария". Мичман Панин был своим, он вёл у них на броненосце "Орёл" революционную агитационную работу среди нижних чинов. Потом мичмана командировали в экипаж строящегося на верфях в Николаеве линкора. К сожалению, мичман Панин пропал без вести после таинственного взрыва в октябре 1916-го на "Императрице". И что там случилось, до сих пор никто не знает. А вот правда товарища Глюмкина была ему непонятна. Соображения Шелезняка насчёт Глюмкина были таковы. Как-то в коридоре Контрольно-Ревизионной Инспекции Шелезняк столкнулся с Глюмкиным, который на ходу, очень тихим голосом о чём-то разговаривал с человеком, лицо которого Шелезняк не запомнил. Ну, идут два партийных товарища по коридору КРИ, ну говорят о не договоренном на совещании, и, что? Но секретарь начальника секции, куда шёл Железняк, и из двери которой вышли Глюмкин и незнакомец, дама обычно сдержанная и немногословная, в этот раз спросила у Шелезняка: -Видели? Это был сам Бокий! На что Шелезняк молча пожал плечами, протягивая секретарю официальное отношение, с которым он прибыл в КРИ. -Это же начальник Спецотдела ОГПУ! Вы знаете, что об этом отделе говорят? -не успокаивалась секретарь. Шелезняк, помнится, тогда насупился (что-то типа: мы люди простые, незамысловатые, нам это неинтересно по причине того, что неинтересно), и скрипучим казённым голосом прогудел: Товарищ! Прошу зарегистрировать отношение и сообщить мне входящий номер (матросня-матроснёй, чего с такого взять). На самом деле Шелезняк помнил ещё с флотского экипажа пословицу: "Меньше знаешь - крепче спишь!" Много раз это его выручало. А товарищ Ниппель уже что-то слышала в телефонном наушнике. Шелезняк это понял по тому, как она вдруг выпрямила спину, став в армейскую стойку "смирно" (партийная дисциплина - великое дело, товарищи). Шелезняк наблюдал, как лицо товарища Ниппель приобретало всё более откровенные бурые оттенки. Губы её дрожали, явно она сдерживала бурю чувств, забушевавших в её душе. Но буре этой не суждено было перерасти в тропический ураган. Товарищ Ниппель только коротко рубила в микрофон, совсем уж по армейски: -Есть! Поняла! Будет исполнено! Непременно! Наконец разговор закончился, так как у Ниппель вдоль туловища опустились руки, в которых она держала микрофон и наушник. Некоторое время она стояла неподвижно, глядя прямо на Шелезняка невидящими глазами, затуманенными какими-то своими важными мыслями. Потом взгляд её прояснился, она повесила телефонные причиндалы на стойку телефона. Достав из-под манжета гимнастёрки (под кожанкой она носила коверкотовую гимнастёрку с отложным воротником) кружевной платочек, Ниппель промокнула испарину, появившуюся у неё на лбу и висках. -Так! -сказала она, -Товарищи Глюмкин и Шелезняк! Прошу подойти ко мне! Остальные должны покинуть палатку. Вы, товарищ Ерёменко, подождите у выхода. Да подождите снаружи, не внутри! Я вас вызову! Глюмкин, а вслед за ним и Шелезняк, который на ходу спрятал трубку в левый карман бушлата, подошли к Ниппель. -Товарищи! -шёпотом сказала она, отчего Глюмкин и Шелезняк вынуждены были наклониться и приблизить головы к голове товарища Ниппель. -Ну, вылитые заговорщики! -успел подумать Шелезняк. -Совершенно секретно! Я только что имела прямой провод с самим товарищем..., -Ниппель подняла правый указательный палец над головой, отчего Шелезняк машинально посмотрел вверх, туда, куда указывал палец товарища Ниппель. При этом Глюмкин своей позы внимательного слушателя не изменил. -Ай да Глюмкин! Год его знаю, а оказывается не его знаю, а того Глюмкина, которым он хотел мне казаться, -с весёлой злостью подумал Шелезняк, ничего не обнаружив на парусиновом потолке палатки, кроме пятна от машинного масла. И что его ещё удивило, так то что, от товарища Ниппель пахло духами "Красная Москва". Впрочем, он никогда и не находился в такой близости от товарища Ниппель. Собственно как о женщине, он о ней никогда не думал. Она всегда была для него товарищем по борьбе. -Вот, получается, что и о ней я ничего не знаю, -удивился Шелезняк, -Не слишком ли многого я не знаю о людях, с которыми знаком давно? -А приказ таков: -Немедленно вылететь на аэроплане в г. Сарапул. Там, в местных авиамастерских имеет место саботаж в постановке на серию нового секретного тяжёлого самолёта под кодовым названием проект "Сорокопут".
-Вам всё ясно, товарищи? - продолжала шептать товарищ Ниппель. У Глюмкина затекла спина, а может и прострел случился от сквозняка в машине по пути в Серпухов, а может ещё какая причина была (этого уже нам никогда не узнать), но он, потирая поясницу, выпрямился и особо не понижая голоса ответил: -Ясно, Клара Францевна! Только когда отбываем, и на чём? Шелезняк удивился. От Глюмкина он второй уже раз услышал, что у товарищ Ниппель есть имя. Чему больше удивляться? Тому что Глюмкин, видимо окончательно, перешёл на новый уровень общения с их общей начальницей? Тому, что он сам, матрос Шелезняк, впервые увидел в своём несгибаемом боевом товарище женщину пахнувшую духами "Красная Москва" и имеющую имя собственное - Клара? Тому, что принципиальная товарищ Ниппель не поставила на место Глюмкина? -Как на чём, товарищ Глюмкин? Я всё продумала! Летим на этом аэроплане, что сейчас видели. Как там его называли...Ага, вспомнила! На аэроплане "Илья Муромец" полетим в этот Сарапул! -товарищ Ниппель, перешла с шёпота на обычный разговор. -Клара Францевна! А вы знаете, где это - Сарапул? -улыбаясь Шелезняку, спросил у неё Глюмкин. -Ну, я думала товарищ Шелезняк знает. Он ведь бывший матрос, а матросы, я слышала, плавают по морю только по картам, -смущённо произнесла товарищ Ниппель. -Ну, товарищ Ниппель... -начал Шелезняк, но товарищ Ниппель его неожиданно прервала. Да так прервала, что Шелезняк на секунду сбился с дыхания. -Нет, товарищи, в виду чрезвычайных обстоятельств, приказываю перейти на имена. Нам с вами предстоит не простая поездка. В разговоре по телефону мне намекнули о высшей степени секретности! Поэтому приказываю называть меня просто - Клара... А вас как зовут, товарищ Шелезняк? -Меня? Меня мамка по святцам назвала Ильёй, товарищ Клара Францевна! -отрапортовал Шелезняк. -Ан, нет! -кокетливо улыбнулась Клара, -Я же приказала! С этого момента только так: Клара, Илья и ...., -Клара вопросительно посмотрела на Глюмкина. -Вообще-то, только не смейтесь, но моё полное от рождения имя - Вольфрам, -первый раз Шелезняк видел Глюмкина в таком смущении, -Имя мне давал мой папашка... Хотел видеть меня таким же твёрдым, как этот металл... Но можно просто - Вольф... -Вот и договорились, товарищи! Ради конспирации мы теперь Клара, Илья и Вольф. И договариваемся - обращаться друг к другу на ты. -Так вот, Илья, - Клара с ожиданием посмотрела на Шелезняка, -Может быть ты нам расскажешь где находится город Сарапул? -К-к-Клара! Всё что угодно, только не Сарапул! Сингапур - знаю! Сидней - знаю! Севастополь - знаю! А Сарапул - не знаю! -начал оправдываться Илья, -Я же, во-первых, простой комендор казематного орудия. Ну, ладно, ладно... Не простой комендор! Помню, как мне мичман Панин в кабаке рассказывал про морскую карту - лоция называется. Так на ней, на лоции, обозначены только глубины моря, береговая линия, видимая с моря. Горы всякие, бухты, города приморские, маяки, створные знаки... И, потом, Клара... Моряки не плавают по морям, моряки по морям ходят! -Да..., -протянула Клара потупив глаза, -Вольф, ты-то мне поможешь? -Слушай, у меня пять классов и два коридора - вот и всё образование... Выгнали из реального училища за революционные настроения, -начал оправдываться Вольф. -Говорю, вам - надо чтобы нас в Сарапул отвёз на аэроплане кто-то из авиаторов. Конечно не стажёр Анчутин - тот может не довезти дальше огорода с капустой... Предлагаю приказать Никольскому. Я тут присмотрелся: из всех местных - он самый знающий и опытный. Да и не прогнулся как другие, когда ты за браунинг свой схватилась! И, вот ещё что! Уж коли конспирировать, то конспирировать до конца. Вам с Ильёй надо переодеться. Вот к примеру как я, - и Глюмкин, распахнув полы своего серого пиджака, повернулся на 360 градусов. При этом повороте опытный глаз Шелезняка рассмотрел подвешенные к брючному ремню Глюмкина два пистолета системы "кольт" в лёгких открытых кобурах (выхватил - стреляй). -Ай да Вольф! -ещё раз восхитился Илья, -Никак наш друг "по-македонски", с обеих рук, стрелять умеет! Не-е-т, товарищи, с таким парнем, даже в Сарапул неизвестный, хоть сейчас ехать не страшно! -Однако, товарищи, неплохо было бы прояснить вопрос с Сарапулом, -нахмурила брови Клара, -Ведь согласитесь, от этого будет зависеть и то, как нам одеваться! Вот помню, на поселении в Туруханском крае, чего только на себя не натягивала, когда "до ветра" из избы выбегала... А под Самаркандом, опять же на поселении, только и мечтала, чтобы всё с себя снять... -Жаль меня там не было... Я имею в виду в Самарканде, -пошутил Глюмкин. Шелезняк не ожидал такого эффекта. Он никогда ещё не видел, чтобы женщина так краснела. -Эге, -сказал он сам себе, - А наш товарищ Клара, такой ли уж безжизненный автомат для исполнения резолюций и приговоров, каким она казалась час назад? -Так пойдём всё выясним у Никольского! -пришёл он на выручку Кларе, столь неожиданно угодившей в неловкую ситуацию. Они все вместе вышли из полутёмной палатки под яркие лучи полуденного солнца. Испытания двигателей аэроплана судя по всему прошли удовлетворительно, потому что Никольский с довольным видом стоял облокотившись на кончик левой плоскости и умиротворённо попыхивал папироской, поглядывая на стажёра и двух механиков проверяющих натяжение тросов-растяжек на плоскостях. -Что прикажете, товарищи? -не меняя позы спросил он у подходящих к нему членов Тройки. -Товарищ Никольский! -строго сказала Клара, - вы лично, и этот аэроплан переподчиняетесь мне. Соответствующие указания из Москвы, за личной подписью Наркомвоенмора прибудут с фелькурьером в ближайшие часы. А до прибытия пакета с полномочиями, я вас прошу, как товарищ, не знаете ли вы, где находится такой город Сарапул?

4. Серпухов. Мандат.
-Сарапул - это, товарищ начальник, достаточно далеко. Это Удмуртия. Есть такой край, в нашей матушке-России, - ответил Никольский, снимая с головы пилотку. Он ладонью провёл по волосам, ероша их, а потом, распрямляя ладонями пилотку, спросил: -Чем вызван Ваш вопрос, товарищ начальник? Неужто решили на своём авто прокатиться до Сарапула? Никольский кивнул в сторону "испано-съизы", с приезда всё время так и простоявшей возле крыльца Школы. Только теперь из-под авто высовывались ноги шофёра, лежащего на брезенте и ремонтирующего подвеску. Об этом можно было догадаться по кучке рессор вперемешку с инструментами, в которой копался дежурный по роте, с красной повязкой на рукаве и австрийским штыком в ножнах на поясе, самовольно покинувший скучное здание школы ради интересной помощи приехавшему из столицы шофёру. -Товарищ Никольский, вы коммунист? -понизив голос, и испытующе глядя в глаза Никольскому, спросила...нет, не Клара, а прежняя товарищ Ниппель. -Нет, товарищ, я не коммунист, -ответил, помедлив Никольский, -Я сочувствующий...сочувствующий делу развития авиации в России...-Ну, что ж, значит это Ваша прямая обязанность, товарищ Никольский, всемерно помочь нам попасть в Сарапул. У вас есть допуск к секретным сведениям? Нет? Ну, что ж, на время нашей поездки, данной мне властью, в присутствии товарищей Глюмкина и Шелезняка, я разрешаю Вам, товарищ Никольский, допуск к документам и сведениям, имеющим гриф "Секретно". С этого момента, Вы подчиняетесь только моим приказам. А приказ такой - вылет аэроплана "Илья Муромец" в Сарапул по готовности. Подготовка к полёту и состав экипажа - по Вашему, товарищ Никольский, усмотрению. Пассажиры - Ниппель, Глюмкин, Шелезняк. Пассажирам время на экипировку - два часа! Вопросы? -раскомандовалась Клара, видя что её внимательно слушают.
-Позвольте, вопрос? -Никольский приподнял вверх руку с пилоткой, -В чём же секретность полёта? Ниппель ответила: -На 14-м авиаремонтном заводе саботаж! Не может взлететь новейший... -Так какой же это секрет? -перебил её Никольский, -Аэроплан КОМТА и в Москве на Ходынском поле летать не хотел! Видя изумлённые взгляды всех трёх товарищей, Никольский принялся рассказывать: Аэроплан КОМТА должен заменить такие машины, как наш "Илья Муромец", которые считаются устаревшими. В 1919 году в Москве образовали Комиссию Тяжёлой Авиации. Вот в честь этой комиссии и назвали аэроплан. Много народу крутилось всё это время вокруг проекта. Много было разных предложений. Несколько раз меняли задание на проектирование, то есть меняли тактико-технические характеристики будущего аэроплана. В конце концов, решили проектировать тяжёлый триплан. Тем более, что и в Европе начали строить трипланы. Понятно изъясняюсь? Триплан - это аэроплан с тремя плоскостями. Ну, представьте наш аэроплан "Илья Муромец", только не с двумя плоскостями, а с тремя. Очень похож будет на КОМТА. Изготовили его в Сарапуле, на ремзаводе нашей Эскадры Воздушных Кораблей. По железной дороге перевезли в ангар фабрично-заводского предприятия ВВС "Промвоздух", где и успешно собрали. А вот дальше не всё гладко. Ещё до изготовления аэроплана его масштабную модель продули в аэродинамической трубе МВТУ. И вроде бы всё прошло гладко. Но в воздухе аэроплан КОМТА оказался практически не управляем. Получилось в точности так, как мне летом 1918-го под Царицыном сказал один умный товарищ: "Рассчитали на бумаге, да забыли про овраги. А по ним ходить..." -Погодите, Никольский! - у Ниппель загорелись глаза, и она вся подалась вперёд. -Так Вы, что, знакомы с самим товарищем ....? -и снова указательный палец правой руки Ниппель взмыл вверх. И снова Шелезняк не удержался и и поднял голову, следуя глазами за указующим жестом. И снова, он никого вверху не увидел. Только сейчас, вместо масляного пятна на полотне палатки, высоко в голубом небе он увидел далёкие перистые облака. -Да, -просто ответил Никольский, двумя пальцами зачем-то полезший в нагрудный карман своей гимнастёрки. -Мы совершали тогда фотографирование тыловых позиций белых в районе реки Сал. Расход горючего из-за встречного ветра и маневрирования превысил норму, и мы не дотянули до базового аэродрома. Хорошо хоть до наших долетели. Сели прямо в степи. Красноармейцы доставили нас в штаб, где я и познакомился с членом Реввоенсовета. Он долго и обстоятельно расспрашивал меня о проблемах Красного Воздушного Флота, который тогда ещё только создавался. После нашего с ним разговора была создана в августе 1918 г. Чрезвычайная комиссия по производству предметов военного снаряжения при ВСНХ, переименованная в ноябре 1918 г. в Чрезвычайную комиссию по снабжению Красной Армии - Чрезкомснаб. А, уже чуть позже, был создан Главкоавиа Главвоенпрома. С ноября 1921 г. часть самолетостроительных заводов находилась в ведении Правления фабрично-заводскими предприятиями ВВС "Промвоздух" в которое входили авиазаводы № 1 и № 2 "Икар" в Москве, № 3 "Красный летчик" в Петрограде, № 4 "Мотор", № 5, № 6 "Рено", № 8 "Пропеллер" в Москве, № 9 в Запорожье, ГАЗ № 10 в Таганроге, ГАЗ №14 в Сарапуле, ГАЗ № 16 в Москве и Авиа-мастерская № 7 в Одессе, -Никольский перевёл дыхание. Со стороны было видно с каким удовольствием и гордостью он перечисляет номера заводов. -А, вот что мне подарил на прощание член Реввоенсовета, - Никольский разжал ладон на которой Шелезняк увидел вытертый до блеска латунный корпус компаса. Глюмкин протянул руку, взял с ладони Никольского компас, перевернул его донышком вверх. Шелезняк наклонился ниже и разобрал выведенные вязью буквы дарственной гравировки: "Военлёту тов. М. Никольскому от тов. Ста..." Остальные буквы фамилии и цифры даты вручения были вытерты от постоянного ношения в кармане и частого пользования компасом. Но Шелезняку не казалось, Шелезняк просто видел недостающие стёртые буквы на блестящем металле. И сердце матроса Шелезняка забилось чаще. И зазвучала в его душе подзабытая в буднях мелодия. И, сами собой, губы зашептали в такт мелодии: "А ну-ка, товарищи, все по местам! Последний парад наступает! Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"! Пощады никто не желает!"
Сквозь чеканные такты звучащей в его душе мелодии Шелезняк не сразу разобрал звуки, уже некоторое время оглашавшие окрестности аэродрома. Он оглянулся через плечо. По дороге к аэродромному полю приближалась мотоциклетка, с запыленным и забрызганным грязью фельдъегерем в седле. Подкатив к стоящим кучкой товарищам, мотоциклетка лихо развернулась, пройдя юзом по траве. Треск двигателя "Цундапа" стих и из седла выпрыгнула фигура в кожаных сапогах, галифе, тужурке, шлеме и крагах. Стянув на ходу с глаз круглые тёмные очки-консервы, фельдъегерь по-кавалерийски косолапя от долгой езды по ухабистой дороге, подбежал к Ниппель, и выхватил из-за обшлага на груди куртки конверт из плотной коричневой бумаги с большими красными сургучными печатями. Держа конверт в левой руке, он козырнул правой рукой, и немного растягивая слова, от долгого молчания в дороге, произнёс: -Попрошу расписку в получении! Ниппель взяла конверт из руки фельдъегеря, проверила целостность печатей, затем сломала их одну за другой и вытащила из конверта квадратный листок плотной желтоватой бумаги. Пробежав глазами напечатанный на пишмашинке текст на листке, Ниппель удовлетворённо улыбнулась. Фельдъегерь уже протягивал ей толстый чернильный карандаш. Ниппель послюнила грифель карандаша и расписалась на конверте мелкими, но отчётливыми буквами. Фельдъегерь проверил подпись, сложил конверт пополам, засунул его за пазуху, козырнул. Выхлопная труба мотоциклетки извергла клуб синего дыма, и через минуту только небольшая тёмная точка на дороге, да затихающий, но отчётливый в чистом воздухе треск мотора на поминал о приезде фельдъегеря. -Вот, товарищ, Никольский, -Ниппель протянула Никольскому Мандатъ.
"Выдан сей товарищу Кларе Ниппель в том, что она состоит членом комиссии по тяжелой авиации и представителем последней на авиазаводе №14 в городе Сарапуле.
Тов. Ниппель К.Ф. обязана вести техническую проверку постройки опытъных воздушных кораблей "КОМТА" и уполномочена принимать все меры (вплоть до высшей меры) необходимые для ускорения работ.
О всех препятствиях, задерживающих работы, тов. Ниппель К.Ф. вменено в обязанность немедленно сообщать по телеграфу в Москву с указанием персонально виновных в задержках.
Ввиду чрезвычайной важности и срочности данного тов. К.Ф. Ниппель поручения, все местъные учреждения призываются оказывать ей всяческое незамедлительное и безоговорочное содействие.
Ввиду сказанного выше, местъным органам ОГПУ и милиции обеспечить тов. Ниппель К.Ф. (и с нею двое сопровождающих) проездъ и проходъ всюду." Круглая гербовая печать. Подпись синим карандашом, крупными буквами.
Простая подпись без росчерков. Одна буква. Точка. Шесть букв. Шелезняк, заглядывая через плечо Никольского в Мандат, узнал эту подпись. За эти семь букв Шелезняк, да и не только он, готов был отдать всю свою жизнь. И вновь, сами собой, губы зашептали в такт появившейся в голове мелодии : "А ну-ка, товарищи, все по местам! Последний парад наступает! Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"! Пощады никто не желает!" -Ну, что ж... Вы, Никольский готовьте аэроплан к вылету. А, мы товарищи, должны с вами экипироваться для столь дальней и секретной поездки, -отдала распоряжения Ниппель. -Товарищ Никольский, а как Вас зовут? Для конспирации я приняла решение обращаться друг к другу по именам... -обратилась Клара к авиатору. -Михаил! К Вашим услугам, сударыня! - Никольский по старой привычке коротко кивнул головой, сведя вместе пятки ног, и приподнявшись на мгновение на цыпочки. Это старорежимное офицерское приветствие странным образом превратило напряжённую и довольно невозможную в жизни, но возможную в литературных произведениях, ситуацию, в некое предвкушение дальнего путешествия с весьма возможными приключениями. Что-то типа: и прожили они вместе долгую счастливую жизнь, и умерли они в один день и час.... Почувствовав себя именно в такой атмосфере наши герои стали более раскованными, а значит и более склонными к необычным поступкам и словам. Неуловимым образом от повествования о суровых и жестоких буднях молодой Республики, мы попадем в совершенно иные декорации. Начинается.... нет, не вестерн. Начинается зюйд-остер...

знау "208" завод

5. Серпухов. У бандитов.
К рынку на окраинной площади Серпухова они подъехали на "испано-сьюизе". Глюмкин велел шофёру остановиться в двух кварталах от рыночной площади, и ждать их возвращения вместе с авто во дворе одного из брошенных хозяевами во время Гражданской войны частных домов. Мужчины вылезли из авто, отвернули в сторону висящую на одной петле тяжёлую воротину. Авто, окутав их бензиновым выхлопом нечистого бензина, задним ходом, выполняя чуткие указания вездесущего Глюмкина, въехало в заросший бурьяном двор. Шелезняк, плечом на ходу задев высокое колесо авто, подскочил к подножке и предложил руку Ниппель. Опершись на крепкую мозолистую ладонь Ильи, Клара, подобрав подол длинной юбки, соскочила на землю. Взгляд Шелезняка, помимо его воли, скользнул по стройным икрам женщины, обтянутым заштопанными нитяными чёрными чулками. -А ведь у неё хорошенькая фигурка! -вдруг подумал Илья, -Да и на личико симпатичная... Клара смущённо оправила юбку. Как женщина, она сразу уловила нескромный блеск в глазах Ильи. -Значиться, так, граждане! -сказал им Глюмкин, когда они притворили за собой воротину, оказавшись на булыжной уличной мостовой. -Сейчас идём на рынок. В торговые ряды в таком виде, -Вольф ткнул в бушлат Ильи, критически оглядывая при этом с ног до головы комиссарский наряд Клары, -В таком виде без моей команды не соваться. А то примут вас нэпманы и спекулянты за милицейский патруль и попрячут всю мануфактуру под прилавок. А то и, глядишь, паника начнётся...
Пройдя по неровному булыжнику, приминая проросшую между камнями сорную траву, миновав с десяток облупленных двухэтажных домиков, наша троица оказалась на краю обширной площади, сплошь заставленной кривоватыми рядами фанерных торговых палаток, и заполненную кишащей муравейником толпой местных обывателей. Илья с Кларой укрылись за круглой широкой тумбой, лохматой от шевелящихся на лёгком сквознячке наклеенных на тумбу рукописных объявлений. Спермин Доктора Пеля! Восстановление потенции за две недели! -прочитал Илья фиолетовые буквы на листке бумаги криво наклеенном на тумбу перед его глазами. -Во, дела! -ошеломлённо подумал он. Пока мы, значить, делали революцию, воевали с белобандитами и Антантой, они тут потенцию восстанавливали! За революционными делами он уже забыл про существование противоположного пола. -Чтобы там не говорила товарищ Коллонтай про “любовь пчёл трудовых”, думал он, -Но любовь и революция несовместны! Вот только, сейчас, что-то начало в нём оживать... -Интересно, а какая она без одежды? -внезапно подумал наш бравый матрос, вспоминая стройные ножки Клары. От этого яркого воспоминания он даже вздрогнул - не прочитал ли кто на его лице такие не подобающие ему мысли, и бросил взгляд на стоящую рядом Клару. Та не смотрела на Шелезняка, а тоже увлеклась чтением какой-то бумажки. Илья слегка придвинулся к ней, и скосил глаза на листок, который читала Клара. Бюст, такой, какой вам и не снился! Французская методика! Массажный кабинет на дому! Мастер - золотые руки из Херсона! Маммуальный оператор! Гарантированное увеличение размера на два номера всего за три сеанса! Цена договорная, -прочитал Шелезняк на листке. Его рука непроизвольно потянулась к деревянной коробке с маузером, висящей на удлинённых ремешках у него на бедре. Он скосился на Клару, но та ни на что не обращала внимания, поглощённая заманчивым предложением, написанным на листке. Невольно Илья оглядел её грудь, но ничего не понял о её размере и формах, скрытых под хромовой курткой. От нечего делать он начал набивать махрой свою трубку, но тут за тумбу ввалился улыбающийся Вольф, подволакивая за собой морячка в расстёгнутом бушлате, в клешах, в порванной у ворота тельняшке. За ленту косо посаженной на кудрявую голову бескозырки был засунут над ухом подувядший цветок розового шиповника. Матросик был с утра полупьян, и нетвёрдо держался на ногах. Он нагло вытаращил на Клару свои тёмно-коричневые маленькие глазки, масляно поблескивающие из густого чёрного чуба, сладко улыбнулся и куражась пропел на незатейливый, но прилипчиво запоминающийся мотив: -На морском песочке я Марусю встретил. В розовых чулочках, талия - в корсете! Да-да, да-да - в розовых чулочках... Да-да, да-да, талия - в корсете... Вдруг - патруль, облава. Заштормило море. До свиданья, пава, я вернусь не скоро! Фью-фью, фью-фью, до свиданья, пава... Фью-фью, фью-фью, я вернусь не скоро... Где же ты, Маруся, с кем теперь гуляешь? Одного целуешь, а мене кусаешь! А-тпру, а-тпру, одного целуешь... А-тпру, а-тпру, а мене кусаешь... Потом он причмокнул губами в знак восхищения, и с южным деланным акцентом произнёс: -Шоб мене таки жить! Какая фэмина! Знойная мечта поэта и маремана! Мадам! Позвольте облобызать пальчики, лёжа у Ваших ножек. Он, пошатываясь, сделал шаг к онемевшей от такой наглости Кларе, но был остановлен рывком за рукав бушлата. Глюмкин оттащил матросика от Ниппель, поставил его более-менее прямо и, широко улыбаясь, представил: -Товарищи! А это известный всему северному побережью тёплого Чёрного моря мошенник, шнифер и аферист по фамилии Папандопуло!
-Ага! Я с Одессы! Здрасьте! -Папандопуло отвесил всем шутовской поклон, и был тут же сбит на землю ударом кулака Шелезняка. Папандопуло рухнул на землю, суча ногами и размазывая рукавом бушлата по своей физиономии сопли в перемешку с кровью, хлынувшей из расквашенного носа. Шелезняк широко перешагнул через копошащееся тело и поднял с мостовой слетевшую при ударе с головы Папандопуло бескозырку. Трясущимися от злости, непослушными пальцами он пытался содрать с бескозырки ленту, опоясывающую околыш. -А-а-а! -вопил с земли Папандопуло, -Вольф! Чего эта сволочь так больно дерётся? Папандопуло таких фраеров как он, делал пачками! Щась я тебе шмась сотворю... Внезапно причитывания, и невнятные угрозы, раздающиеся с земли, затихли. Это Папандопуло заметил, как Глюмкин откуда-то из-за спины вытащил финский нож, и протянул его Шелезняку. -Вольфик! -громким шёпотом попросил в ужасе Папандопуло, -Вольфик! Отслужу, только останови этого гада! Не надо резать сироту! Моя мама была Папандопуло, моя папа был Папандопуло, Папандопуло знала вся Молдованка и Пересыпь! Папандопуло завсегда поддерживали рабоче-крестьянскую власть! Век воли не видать! -на этом Папандопуло заткнулся. Он понял, что Шелезняк его резать не собирается, а Шелезняк собирается резать финским ножом неподдавшуюся нажиму пальцев ленту на бескозырке. На всякий случай Папандопуло встал на карачки и по-собачьи резво побежал вокруг круглой тумбы. Но, забежав за тумбу, он головой упёрся в чьи-то твёрдые колени. Задрав кверху своё оплывшее наглое лицо, с короткими торчащими щёточкой усиками, он увидел гигантскую, уходящую в далёкое небо фигуру Шелезняка. Оттуда, с небес, прогремело: -Ты что ж, сука! Святыми вещами прикрываешься? Сверху опустился огромный кулак с зажатой в нём чёрной лентой с блеклыми, когда-то давно выписанными серебром, буквами: Гр. Потёмъкин-Тавричесъкий. -А-а-а-а! -опять заголосил Папандопуло, -Таки уже нельзя взять поносить... Шо такое? Ну, взял Папандопуло у своего лепшего кореша Бендера шапочку поносить! Ну, говорили мы лохам шо мы голодные детки бедного лейтенанта Шмидта! Та шо ж с того? Таки уже тут же хватают Папандопуло и руками бьют больно в самую морду! Советская власть никогда не обижала национальные меньшинства, а тут всякие прохожие руками в рожу .... Хряк...! На этот раз не выдержал Глюмкин и не размахиваясь ударил Папандопуло в толстый бок. Потом Глюмкин наклонился к самому лицу Папандопуло и тихо, но уверенно произнёс: -А вот тут, мой толстый друг ты сказал не правильно. Ещё раз, ты что-то скажешь про Советскую власть, лишенец! Вставай, не на пляже загораешь! Сейчас отведёшь нас в лавку, только сам соображай в какую, где мы должны получить лучший, не забудь, лучший в этом городе товар! Через пять минут, все трое наших героев, ведомые присмиревшим Папандопуло, свернули в ближайший от базарной площади переулок, спустились по ступенькам в глубокий полуподвал и оказались в обычной торговой лавке. -А может и не совсем обычной, -подумал Шелезняк, поглаживая кончиками пальцев деревянную кобуру-приклад своего маузера. За прилавком на высоком табурете сидел неопределённых лет мужичонка с бледным плоским лицом, в бархатной толстовке. Там же на прилавке сидел большой пушистый белый кролик с красными, рубиновыми глазами. Что-то было в этом мужичонке неправильное. И только когда тот положил руку на голову кролику, и погладил длинным мягкие кроличьи уши, Шелезняк понял, что мужичонка был горбат. Он небрежно оглядел Шелезняка, немного дольше его взгляд задержался на Ниппель, а вот к Глюмкину, его глаза просто-таки прикипели. Рука горбуна перестала гладить кролика, он раздвинул губы в недоброй улыбке, обнажив чёрные зубы, все в рыхлых отложениях зубного камня, и злобно полыхнув глазами ночного упыря, тихо произнёс: -Ты кого ко мне привёл, гад? Папандопуло, враз растерявший всё своё нахальство, подбежал к прилавку, и указывая трясущейся ладонью на Глюмкина зачастил: -Та это, Карп, на базаре встретил кореша, им приодеться бы... -Слюни подбери и не мельтеши, -сказал, как будто уронил, горбун. -Сдаётся мне, что вы тут все стукачки ментовские. За спиной горбуна открылась дверь во внутренние помещения, и в тёмном проёме появился здоровенный мужик с перевязанной чёрной повязкой левой глазницей. Шелезняк не мог видеть его рук из-за высокого прилавка, но понимал, что одноглазый вылез из двери не с пустыми руками, пожелать доброго дня дорогим покупателям. Одновременно с улицы по ступенькам простучали сапоги, и во входную дверь вошли ещё двое в дворницких фартуках. Их правые руки были скрыты под фартуками, тоже не по местной серпуховской городской моде. Шелезняк уже прикинул, как он бросится к горбуну, по пути сбивая на пол Клару. Надеюсь, что Глюмкин меня не подстрелит второпях, с грустным юмором подумал Илья, начиная разворачивать туловище для броска. Его опередил Глюмкин, громко произнесший, обращаясь к горбуну: -Папаша! Разреши с тобой парой слов перемолвиться. И скажи своим волкодавам, чтобы попусту не кидались. -А, о чём мне с покойником толковать? -зловеще прошипел горбун. -Папаша, ну кто так с незнакомыми людьми разговаривает? -Блюмкин широко и доброжелательно улыбался, как бы в недоумении разведя руками. Горбун на секунду задумался и в разговор влез Папандопуло: -Правильно, Карп! Поговори с ними! За разговор денег не берут... -Поучи жену борщ варить! Не решил я ещё ничего..., -зло проскрипел горбун, -Ладно! Ты, в кепке, -горбун впился глазами в Глюмкина, -Можешь подойти, но не дёргайся, и держи руки на виду! Глюмкин широко улыбаясь, и демонстративно приподняв руки на уровень плеч, подошёл к стойке, и остановился напротив горбуна. Потом он наклонился к поросшему диким волосом уху горбуна, и, кося глаз на стоящих у дверей громил, начал что-то нашёптывать. Длилась эта сцена не меньше минуты. Чем дольше шептал Глюмкин, тем спокойнее становился горбун. Шелезный видел, как его рука вновь начала гладить кроличьи уши. Наконец, Глюмкин выпрямился и непонятно, но отчётливо произнёс, глядя в глаза горбуна: - Тсовон ен ябет ялд отэ! Поразмыслив, горбун так же непонятно ответил Глюмкину: - Киньлачан силировогод!
После этого не понятого ни Шелязняком ни Кларой диалога, атмосфера в подвале разрядилась и стала почти дружеской. Горбун слез со своего табурета и оказался почти карликом. Он бесшумно прохаживался перед стойкой, не переставая поглаживать кролика, которого он взял на руки. На ногах у горбуна, несмотря на летнее время, были одеты мягкие тёплые бурки. Глюмкин вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный в несколько раз листок бумаги, развернул его и протянул горбуну. Тот молча пробежал её содержимое глазами. -А чем платить будешь, мил человек? Ноне жизнь, о-ох как дорога! А я человек немолодой, мне о старости подумать требуется... Мне ваши власти пенсию не положат за труды мои праведные... -проговорил горбатый. Двое в дворницких фартуках довольно заржали. Одноглазый, ставший вместо хозяина за стойку, тоже широко ухмыльнулся. Глюмкин отогнул полу пиджака, обнажив при этом свои кольты в кобурах, вытащил из ножен, висящих на поясе за спиной на кожаном ремешке, финку и вспорол шёлковую подкладку пиджака. Из-за подкладки он вытащил ровную пачку бумаги, схваченную металлическим зажимом, и положил её на стойку. Горбун мягко шагнул к стойке, выпустил кролика из рук.

Тот сделал короткое движение своим пушистым тельцем и обнюхал пачку. Горбун взял пачку, разжал зажим и ловко перетасовал зелёные прямоугольники двумя руками. -Хе, хе, -довольно сказал горбун, -Вишь, тварь несмышлёная, а почуяла “капусту”. Горбун кивнул головой на короткой шее в сторону кролика. Со своего места Шелезняк смог рассмотреть только то, что на зелёных бумажках в руках горбуна были написаны цифры 100 и был напечатан портрет какого-то человека в парике в овальной рамке. -Доллары, -довольно пробурчал горбун, -Люблю Беню Франклина! Шелезняк догадался, что Глюмкин расплатился с горбуном иностранной валютой. -Ладно! Ты, Чугунная Рожа, возьми этого клоуна, и подбери всё по списку, -распорядился горбун, -А, вы идите, работайте! Одноглазый вместе с Папандопуло скрылся за внутренней дверью, а двое громил в дворницких фартуках развернулись и простучали сапогами вверх по лестнице из полуподвала на улицу. -А сейчас, после трудов наших тяжких...-произнёс горбун пряча доллары в карман толстовки, -Неплохо бы и закусить! Он провёл троих наших героев в помещение за внутренней дверью. За ней обнаружился коридор, уходящий вправо и влево, освещённый неверным светом керосиновых ламп, установленных на выступах из кирпичной кладки стен подвала. Шелезняк понял, что огромный подвал тянется под всем домом, а может и соединяется с соседними подвалами, образуя городские катакомбы. Горбун свернул по коридору направо и привёл их в большую комнату с двумя окнами под самым потолком. В комнате стоял прямоугольный обеденный стол, застеленный белой скатертью, несколько огромных дубовых платяных шкафов, сундуки с наброшенными на крышки коврами. Стены тоже были завешаны персидскими коврами с цветочным орнаментом. Часть комнаты была отгорожена плотной красной занавеской. Когда они вошли в комнату, из-за занавески появилась высокая красивая женщина в длинном шёлковом платье с дымящейся папироской в руках. Она внимательно оглядела вошедших пристальным взглядом тёмно-мерцающих красивых глаз с пушистыми ресницами. -Привёл гостей, мать! Люби и жалуй! Угощай нас, чем Бог послал! -обратился к ней горбун, усаживаясь во главе стола. Женщина подошла к сидящему горбуну, поцеловала его в щёку, и довольно внятно произнеся: -Опасайся их, Карп! -вышла из комнаты. Вскоре стол был накрыт. Накрывали на стол две женщины. Одна - высокая красавица в шёлковым платье. Другая - смазливая молодая девица в короткой, чуть ниже колен, синей юбке с зауженным подолом, и в кружевной блузке с низким декольте. Стол ломился от кушаний. Простая варёная картошка на фаянсовом блюде обдавала паром лежащую рядом с ней сочащуюся жиром жареную курицу. Селёдка “залом”, малосольные огурчики, солёные грузди, мочёные яблоки соседствовали с блюдами с чёрной икрой и копчёной осетриной. Всё это великолепие дополняли консервные жестянки со шпротами, ананасами, говяжьими языками, птичьими паштетами. Посреди блюд и жестянок возвышались бутылки с коньяком, водкой, красным и белым вином, наливками. Глаза Шелезняка разбежались от такого изобилия, а рот наполнился голодной слюной. Такого богатого стола матрос Шелезняк в жизни своей ещё не видел. Карп сделал приглашающий жест рукой и все, включая красавицу и смазливую девицу, уселись за стол. Горбун, открывая жестянку с ананасами, сломал консервный нож, и вытащил из кармана ножик с полусотней лезвий с перламутровой ручкой. Потом он разлил по стопкам Шелезняка и Глюмкина коньяк, дамам налил вина, себе плеснул в стакан водки. -Ну, господа-товарищи, выпьем за удачу! -сказал горбун и не чокаясь опрокинул в себя содержимое своего стакана. За удачу пошло хорошо.
Пошло так хорошо, что Шелезняк решил пропускать по возможности последующие тосты. Но тостов больше не было. Все наливали себе сами, кто чего хотел, и пили, кто сколько мог. Оголодавший за годы борьбы Шелезняк, будучи натурой цельной и здоровой, налёг на закуску простую, но сытную. Он разломал руками курицу, положил себе на тарелку куриную ножку с нехилой ляжкой, ссыпал к ножке пяток варёных картофелин, все в масле и укропной зелени. Подложил ко всей этой пресной еде парочку малосольных огурчиков и три больших ложки мелко нашинкованных солёных груздей с лучком. Взял поухватистее стальную трезубую вилку, и минут на пять мир для него перестал существовать. Когда Шелезняк зачистил тарелку корочкой свежего деревенского хлеба, жизнь показалась ему не лишённой приятности. Ещё во флотском экипаже наученный тому, что хорошего много не бывает, а если и бывает, то случайно и не долго, Шелезняк натаскал себе на тарелку пару ложек чёрной икры, балычка, язычков, горку маслинок без косточек. Он решил перекурить перед второй атакой на тарелку с закуской. Шелезняк вытащил кисет, трубку и рассеянно проведя взглядом по столу в поисках чего бы ещё отведать, вдруг заметил на скатерти, среди блюд и бутылок, несколько деревянных шкатулок и ящичков. Из любопытства он протянул руку к ближайшей шкатулке с нарисованным на крышке жёлтым верблюдом на фоне пальм. Под крышкой лежали не папиросы, а что-то похожее на аккуратные тонкие самокрутки с чёрным табаком внутри. Шелезняк взял пяток самокруток, поочерёдно разорвал их, ссыпая табак в чашку трубки. Утоптав пальцем волокна шелковистого на ощупь табака Шелезняк раскурил трубку, и сделал первую затяжку. -Да-а-а! -только и подумалось ему, настолько после махры, показался сладок вкус этого черного табака. Умиротворённо попыхивая трубкой, он сквозь клубы дыма оглядел пирующих. Высокая красавица уже сидела на коленях горбуна, держа одну руку с дымящейся папироской на отлёте, а другой рукой поглаживая волосы на макушке горбуна. Горбун, расстегнув пуговицы на вороте шёлкового платья, всем лицом закопался у нее в декольте, покрывая страстными поцелуями полуобнажённую грудь красавицы. Глюмкин с хохочущей смазливой девицей в кружевной блузке пил из высоких бокалов красное вино на брудершафт, рассказывая при этом что-то очень весёлое, потому что девица просто кисла от смеха. При этом Глюмкин успевал говорить, глазеть сверху в декольте девицы и подмигивать одним глазом сидящей с прямой спиной, красной как рак, Ниппель. Кларина тарелка была верхом аккуратности. Она положила себе на тарелку балык, и ножом аккуратно отрезая кусочки рыбы, нанизывала кусочки на зубчики вилки и отправляла в рот. Вилку при этом она держала в левой руке, а нож - в правой. Шелезняк покосился на свою вилку, но перекладывать её слева от тарелки не стал. Он смущённо хмыкнул, и придвинул свой стул ближе к стулу Ниппель. В это время Глюмкин и девица задумали танцевать. Они завели граммофон с большой трубой, положили на вращающийся круг чёрный диск и опустили звукосниматель. Из медного колокола трубы понеслись звуки чарльстона под названием "У моей девочки есть одна маленькая штучка", о чём громогласно объявил Глюмкин. Шелезняк уже перестал удивляться открываемыми им в Глюмкине талантами, и поэтому спокойно воспринял тот факт, что Глюмкин умеет танцевать даже чарльстон. Вместе с девицей они начали дёргаться друг напротив друга выделывая коленца чарльстона, притопывая и прихлопывая в такт мелодии. -Я вижу вам это всё не очень по нраву, Клара? -спросил Шелезняк осторожно, чтобы не обидеть, подбирая слова. -Ах, Илья! Странно, но это и не нравится мне, и странно притягательно на меня действует... Собственно, ещё вчера я расстреляла бы весь этот сброд без долгих раздумий. Но что-то сдвинулось тут, -она ткнула кулачком себя в грудь, -И я подумала, а может я не так жила? Отдавшись революционному движению, я забыла про себя... Какой я Вам кажусь? Комиссар с руками по локоть в крови? Бесполый автомат для вынесения приговоров? А между тем, Илья, мне тридцать четыре года... Ещё немного... и что останется мне на память? Приговоры, приведенные в исполнение? А я, где же я? Когда мне было десять лет, папа взял нас с собой на Всемирную выставку в Париж. О, Париж! А, потом в 1905-м... Эта глупо проигранная война... Эти несчастные расстрелянные рабочие и дети...Да, да, Илья! Там были женщины! Там были дети! Они лежали на истоптанном копытами казачьих лошадей снегу, и снег вокруг был черно-красного цвета от их крови! Тогда я поняла, что не могу и не хочу жить в роскоши. Я разорвала отношения с семьёй, я ушла в Революцию навсегда... Лика Вронская, это была моя лучшая гимназическая подруга... Она любила меня... Да, что скрывать, и я любила её... Не знаю, зачем я это Вам говорю, но мне кажется, что Вы настоящий. Не такой как этот Глюмкин, истинное лицо которого невозможно различить под этими его искусно сработанными масками. Так, вот Лика... После того как я бросила свое окружение, отказалась от своего сословия, ушла в движение, ушла в народ, Лика не захотела, и не смогла без меня жить... Бедная, нежная моя девочка! Она разрезала себе вены, лёжа в ванной заполненной тёплой водой… Она истекла кровью с моим именем на нежных губах... Она ушла из жизни в неполных 16 лет... А я? Я страшно переживала, но я уже стала винтиком, деталью механизма по имени Революция... И Революция заставила меня пережить смерть моей любимой. Надо было научиться жить дальше, одной. И я научилась жить. Я возненавидела мужчин. Именно поэтому я была так беспощадна в вынесении приговоров. Давайте выпьем Илья за память о моей любви! Молча, не чокаясь! И они выпили содержимое своих бокалов молча.
Обратно на аэродром ехали без разговоров. Смеркалось. Солнце садилось за чёрную линию горизонта, и всё никак не могло решиться зайти на окончательную посадку. Длинные тени лежали на равнине, по которой вилась грунтовая дорога с ползущим по ней авто. Из зарослей ржи справа от дороги вылетела сорока и пронеслась перед самым коробчатым капотом "испано-сьюизы". Глюмкин, сидящий слева от шофёра на переднем сиденье всё время мурлыкал себе под нос: -Служили два товарища, ага, служили два товарища в одном и том полке. Вот пуля пролетела и ага, вот пуля пролетела, и товарищ мой упал. Служили два товарища, ага, служили два товарища, ага, служили два товарища в одном и том полке, служили два товарища в одном и том полке. Вот пуля пролетела и ага, вот пуля пролетела и ага, вот пуля пролетела, и товарищ мой упал, вот пуля пролетела, и товарищ мой упал. Тады ему я руку протяну, тады ему я руку протяну. Ему я руку протяну, он руку не берёт. Служили два товарища.... За спиной шофёра на заднем сидении авто дремала Ниппель, прислонившись к огромному тюку, который притащили из подвала магазина горбуна мордовороты в дворницких фартуках. Шелезняк проследил взглядом за неровным полётом длиннохвостой птицы. -Вот пуля пролетела и ага, вот пуля пролетела, и товарищ мой упал, -доносилось до него с переднего сиденья. Шелезняк протянул руку и похлопал Глюмкина по плечу. -Слышь, браток, хорош песьи мизьмы разводить. Вон уже и сороку подманил своим нытьём. Сам знаешь, что сорока на хвосте приносит... -полушутливо полусерьёзно предупредил Шелезняк. Глюмкин живо откликнулся. Он развернулся на переднем сидении вполоборота к Шелезняку, и обрадованно произнёс: -А я уж подумал, что вы оба дрыхнете с перепою! А песня? Так... Вдруг вспомнилось Гнилое море, Турецкий вал... Я ж тогда курировал первые аэрофотосъёмки в Красной Армии. Помню, нашли мы одного красноармейца. Он до Революции в синематографе механиком работал, и в синематехнике немного разбирался. А аппарат для съёмок мы раздобыли, когда махновцев на степном хуторе потрепали. Они до этого какого-то американца-корреспондента в расход пустили. Видать шпиён был. А камера его им без надобности была, но разломать её не успели. Так вот, комполка и поручил тому бойцу - Андрюхе Некрасову, заснять с аэроплана позиции белых на Турецком валу. А меня к нему от Особого отдела для верности приставили. Пришлось даже легенду придумывать, будто меня, бывшего комвзвода, Ивана Корякина, в рядовые разжаловали за то, что я пленного расстрелял! Грубовато, конечно, придумали... Кому тогда эти пленные нужны были? Беляки наших бойцов не щадили, ну, и мы их тоже в расход не по приговору пускали... Но ничего - сработала легенда. Мы потом с Андрюхой корешами стали - не разлей вода! Куда он, туда и я! Хоть и поповским сынком он был, а парнем оказался геройским, пролетарской закалки! Ведь ты представь, Шелезняк, мы с ним в плен к белым попали! Нас расстрелять по-утру должны были! И - ничего, не дрогнули мы с Андрюхой. Далеко бы боец Некрасов в революции пошёл, да, вишь ты, под Джанкоем его снайпер снял. Офицерьё недобитое тогда по окрестностям шныряло. И ведь мог я этого офицерика сам шлёпнуть из карабина, да, жаль не успел! А как он шёл по гребню холма! Как на параде, сволочь золотопогонная, вышагивал! Правой рукой машет, а левая рука как пришитая к боку прижата... Это он, по привычке офицерской, шашку придерживал, хоть и не было её у него...Ускакал, сволочь...Ну ничего, ещё встретимся... Земля-то, она круглая, Шелезняк! Как шарик! Куда ж ему, беляку, от меня деться? -радостно захохотал Глюмкин. От его хохота проснулась за своим тюком Ниппель, а шофёр от неожиданности крутанул руль так, что их всех бросило вправо. Шелезняк уткнулся плечом в тюк, и почувствовал внутри тюка, под чем-то мягким, острые твёрдые углы. -Ты, потише, друг! Чай не дрова везёшь! -предупредил Глюмкин шофёра. А Шелезняка разобрало любопытство: -Вольф! А чего действительно в этом тюке? Ты ж горбатому за него большие деньги выложил? -Ой, насмешил...! Большие деньги...! -зашёлся в хохоте Глюмкин. Отсмеявшись, он промокнул рукавом пиджака набежавшие слёзы: -Ну, ты Шелезняк и даёшь! Чтоб Глюмкин когда бандюганам деньги платил? Это, брат, не простые доллары! У них у всех один номер на ассигнациях стоит! И номер тот, кому положено, хорошо известен! Вот не могу я этого горбуна взять с поличным, хоть знаю, что вор и бандит. А доказательств - нету. А что теперь? Вот сунется он с этими долларами, чтоб, значить, поменять или купить чего, а на них один и тот же номер. Цоп этого горбатого! За что? За изготовление фальшивых денег. А по нашим законам за такие вещи вышка полагается. Так что сделали мы сегодня с вами два больших дела - экипировку приобрели, -Глюмкин похлопал ладонью по тюку на заднем сидении, -и поможем властям найти и покарать злостного фальшивомонетчика Карпа Горбатого! Шелезняк слушал Глюмкина и понимал: что-то не сходится в рассуждениях Глюмкина. Было в его словах какое-то превышение меры. Меры зла человеческого? Или меры доверия к его словам? Если всё так, как Глюмкин объяснил, то каким образом Глюмкин смог договориться с Карпом? И говорил он с ним на каком-то тарабарском тайном языке, не по блатной фене даже! И поняли они с Карпом друг друга великолепно! А, вдруг, это не Карпу фальшивые доллары подсунул Глюмкин, а им сейчас фальшивые рассуждения подсовывает? С другой стороны, в надёжности Глюмкина как революционера и боевого товарища, Шелезняк не мог сомневаться - вместе они не один пуд соли съели. Мысли Шелезняка прервал гул моторов аэроплана - это авто подъехало к лётному полю. От аэроплана в их сторону бежал Никольский размахивая рукой с зажатой в ней листом белой бумаги.

6. Серпухов. Разговоры в воздухе.
Автомобиль начал притормаживать. Не дожидаясь полной остановки, Глюмкин одним рывком выбросился через борт. Ловко, по-кошачьи, приземлился на полусогнутые ноги, и побежал навстречу Никольскому. Его спешка передалась Шелезняку и Ниппель. после остановки авто они тоже побежали к стоящим на краю поля Никольскому и Глюмкину. -Что-то случилось? -на бегу спросила Клара у Ильи. Он ей ничего не ответил, пожав плечами: мол, откуда мне знать? Когда они подбежали к Глюмкину тот обратился к Ниппель: -Товарищ Клара! Надо немедленно вылетать! Вы старшая по команде - распорядитесь! -Что случилось? -Клара запыхалась от бега, и сейчас переводила дыхание протягивая руку к бумаге, которую всё ещё держал Блюмкин. В ответ тот сначала смял листок бумаги, и Шелезняку показалось, что он вот-вот порвёт его. Потом, видимо передумав, Глюмкин расправил листок и протянул его Ниппель. Шелезняк взглянул на листок сбоку. На листке неровно были наклеены серые полоски телеграфной ленты с буквами, складывающимися в слова: улла зпт бабушка приехала тчк самочувствие плохое тчк должен успеть тчк лампады зажжены тчк длинное ухо слушает третью ветку тчк иванов тчк -Но я ничего не понимаю! -растерянно ответила Клара прочитав телеграфный текст, и вопросительно взглянув на Глюмкина. Тот как заговорщик улыбнулся ей в ответ: - Кто такой Иванов, Вы знаете? -Да..., -дрогнувшим голосом ответила Клара, -Это това.... Но Глюмкин сделал предостерегающий жест, приложив указательный палец к своим губам, и не дал ей договорить: -Распоряжения Иванова выполняются незамедлительно и без рассуждений! И вы это знаете, товарищ Ниппель! Всё остальное сказано иносказательно, в рамках того же конспиративного задания, которое мы все в данный момент выполняем. Понятно? Вы, Клара, руководитель этого задания, а, я - ответственный исполнитель. Он и он, -Глюмкин ткнул пальцем в Никольского и Шелезняка, -Они - исполнители. Для той же конспирации, о цели нашего задания не знает никто - даже я. С таким уровнем секретности вам ещё не приходилось сталкиваться, но поверьте, это не прецендент, это мировая практика. Даже если кого-то из нас захватит в плен потенциальный противник, и начнёт пытать, то, что он может узнать? Ни-че-го! Потому что, никто из нас не знает ничего конкретного. Шелезняку опять показалось, что Глюмкин водит их всех за нос. Ведь за его словами Шелезняк не уловил истинного смысла их задания. Это как за лесом не видеть деревьев... -Здорово его подготовили, -подумал Шелезняк о Глюмкине, -И видно, что полномочия у него не мерянные, если сам Иванов напрямую пишет ему телеграфные сообщения. Как там он его называет? Улла... Нет, не знаю такого слова... Улла... Звучит музыкально...Между тем Глюмкин-Улла, расспросил Никольского о готовности аэроплана к немедленному вылету в Сарапул. Никольский доложил, что аэроплан заправлен, и, исходя из предполагаемой загрузки, бензина, при условии отсутствия встречного или бокового ветра, должно хватить для беспосадочного перелёта на заводской аэродром в Сарапуле. Блюмкин спросил о расчёте предполагаемой загрузки. На что Никольский ответил, что расчёт вёлся исходя из массы трёх членов экипажа - его, Никольского, стажёра Анчутина, моториста Оймаса, пассажиров: Ниппель, Глюмкина и Шелезняка, плюс личные вещи. Однако Блюмкин, действуя через прямой приказ, который отдала Ниппель, распорядился погрузить на борт "Ильи Муромца" максимально возможное количество осколочных и зажигательных бомб, 10-ти и 20-ти фунтовых, соответственно. В ответ на резонное заявление Никольского о том, что он не может гарантировать, в этом случае, беспосадочный перелёт в Сарапул, Глюмкин заверил его, что заправку аэроплана обеспечит он - Глюмкин. И что он отвечает за свои слова честью революционера. Никольский только пожал плечами в ответ: -Я Вас предупредил! После погрузки, силами курсантов Школы, бомбового припаса и тюка, привезенного на авто из Серпухова, все поднялись на борт аэроплана. Всё время погрузки моторы не выключались, поэтому Никольский с Анчутиным сразу, как только пассажиры расселись в фюзеляже на скамьи, повели аэроплан на взлёт. С последним лучом солнца на земле они взлетели, взяв курс на восток. На высоте 800 метров, уходящее за горизонт солнце, через оконные стёкла залило своим багровым светом салон аэроплана. Никольский выровнял аэроплан на курсе и, передав управление стажёру Анчутину, вышел из кабины в салон. Пассажиры под убаюкивающее гудение моторов уже начинали клевать носами. -Быстро освоились, -подумал Никольский. Впрочем, взлёт он выполнил мастерски, набор высоты был осуществлён плавно, да и состояние атмосферы было спокойное, так что обошлось без болтанки и проседаний аппарата в воздушных ямах. Сейчас Никольского волновали другие мысли. Это, во-первых, ориентирование на местности в ночных условиях, и, во-вторых - заправка аэроплана горючим. Впрочем, последнее брал на себя Глюмкин. Посмотрим, что он скажет... Глюмкин сидел у окна и, прижавшись щекой к стеклу, пытался разглядеть утонувшую в темноте землю. Никольский сказал ему, что пока солнце не опустится за горизонт и не перестанет освещать аэроплан, он вряд ли что увидит. Сам Никольский надеялся на отсутствие облачности и полнолуние. В полнолуние земля внизу будет достаточно освещена для грубого ориентирования на местности. -Что с бензином? -спросил он у Глюмкина сходу, -Вы должны сказать, где сможем заправиться... Глюмкин в ответ попросил карту. Никольский принёс из кабины планшет и протянул Глюмкину карту. Глюмкин, поводив пальцем по карте, ткнул в какую-то точку на востоке. -Здесь! -воскликнул Глюмкин, -До Арзамаса дотянем? -До, Арзамаса? До Арзамаса - дотянем! -ответил, прикинув в уме расстояние и расход бензина Никольский -Только там ещё темно будет... -Так это ж, и хорошо, -непонятно ответил Глюмкин. Никольский пожал плечами: -Вы начальник! А что за топливо нас ждёт внизу? "Казанка" или "Горчица"?

Справка: Летом 1918 года Республика осталась без нефтепродуктов, потеряв бакинский и северокавказский районы добычи нефти и соответствующие перерабатывающие мощности. Казанская смесь марки “А”, в просторечии “казанка”, состояла из керосина, газолина, спирта и эфира. На бочках с этим горючим белела надпись: При употреблении взбалтывать. При длительном хранении более тяжелые фракции “казанки” выпадали в осадок. Полеты на казанской смеси, особенно в холодную погоду, были связаны с большим риском для жизни пилотов. Жиклеры карбюраторов забивались, двигатель глох. Кроме “казанки”, авиаторы широко использовали и разнообразные спиртовые смеси, получившие общее название “авиаконьяк”. Как правило, они состояли из этилового и метилового спиртов, а также серного эфира в различных пропорциях. Двигатели некоторых аэропланов могли работать и на чистом спирте-ректификате, правда, зимой перед запуском мотора его приходилось подогревать или заливать в карбюратор порцию эфира. Летчики, летавшие на таком “горючем”, обычно брали с собой в полет фляжку с эфиром для быстрого запуска мотора в случае вынужденной посадки. К счастью, в спирте особого недостатка не было. Впрочем, некоторые из первых военлетов вспоминали, что при полетах на спиртовых суррогатах пилоты нередко получали отравления продуктами сгорания. Летчики жаловались на головную боль, слабость и головокружение. Но скорее всего, здесь был виноват не “авиаконьяк”, а плохая герметизация капотов аэропланов, в связи с чем выхлопные газы затягивало в кабину. Другое дело — бензол и толуол, получившие у авиамехаников общее прозвище “горчица”. Они также, хотя и довольно редко, использовались в качестве авиационного топлива. Эти жидкости гораздо более ядовиты, чем газолин, спирт или казанская смесь, и при их применении авиаторы действительно могли серьезно отравиться. Но основной вред от эрзац-топлива состоял в том, что оно приводило к падению мощности и преждевременному износу двигателей. При этом каждый заменитель был вреден по-своему. Казанская смесь образовывала в камерах сгорания и на клапанах цилиндров трудноудаляемый нагар. При работе на спирту моторы неустойчиво держали малые обороты и легко переохлаждались в полете, а на бензоле и толуоле, наоборот, быстро перегревались.

Глюмкин искренне удивился: -Обижаете, товарищ Михаил! Неужели думаете, что для выполнения такого задания как наше, власть народная, вместо нормального бензина "горчицу" нам для заправок предложит? -Я ведь так и не понял, товарищ Глюмкин, какое задание придётся выполнять экипажу аэроплана, -нахмурив брови спросил Никольский. -Ладно, сам понимаю, что для красных авиаторов достаточно было бы и простого приказа командования. Но мы тут всё же выполняем не простой приказ, где ничего кроме бездумного исполнения не требуется. Всего не могу вам сказать, -Глюмкин обвёл взглядом прислушивающихся к разговору Ниппель и Шелезняка, - А вот расскажу я вам, то, что мне моя младшая сестрёнка поведала. Дело было в северной деревне. Я ведь деревенский парень. Правда, ушёл я в люди из деревни рано... Ну, да об этом не сейчас сказ. Чтоб понятно было, о чём речь, я вам доложу, что в конце прошлого века на британские острова начали падать стальные цилиндры, которые выстреливались из огромной пушки, которую марсиане отлили у себя на Марсе. В цилиндрах находились похожие на морских осьминогов марсиане. Они выбрались из цилиндров, забрались в боевые треножники и стали захватывать Британские острова. Армия оказывала им сопротивление, но безуспешное. Марсиане захватили Лондон. Они имели стычку даже с британским Королевским флотом в Ла-Манше. Марсиане смастерили даже летательный аппарат, для перелёта на континент с Британских островов. А погубили марсиан наши земные микробы, иначе, все земные жители оказались бы под пятой безжалостных марсиан. Все эти события были засекречены Британским правительством. Они сами хотели использовать марсианскую технику и технологию для укрепления своей колониальной империи, содрогающейся под ударами освободительного движения пролетариев и крестьянства колоний. Мы в ЧК-ОГПУ обо всё этом узнали только после того, как один британский учёный приехал в Россию к нашему вождю, и в Кремле рассказал ему об этой войне с марсианами. Всё, что я вам рассказал, является государственным секретом, как и то, о чём мне рассказала моя сестра. Слушайте.
В 1900 году в конце лета возле деревни, на краю болота с неба упала летающая машина. Машина была большая, плоская, причудливых очертаний. Сестра случайно видела момент катастрофы. По ее словам “тарелка” плыла над лесом совершенно бесшумно. Вершины сосен едва не задевали ее днище. Внезапно машина начала резко набирать высоту, но остановилась, вильнула вбок, и, ломая с треском деревья, упала на землю. Высота, с которой она падала, была метров пятьдесят. Шум и треск падения были слышны далеко в округе. Все кто был в это время в деревне оставили свои повседневные дела и бросились к месту падения. Сестра откинула грабли – она сгребала на лугу траву, скошенную ее старшими родственниками, и поспешила вслед за остальными. Проскочив неширокую полосу леса, люди выбежали на край болотистой поляны, поросшей осокой и редкими камышами. Сестра увидела посередине поляны “тарелку” косо зарывшуюся на две трети корпуса в топкую землю. Прибежавшие раньше соседские мужики уже вскарабкались на наклоненную обшивку и искали дверь, чтобы попасть внутрь “аппарата”. Так они его назвали промеж себя. Внезапно дверь обнаружилась. Кто-то из мужиков нажал на какой-то выступ, и в корпусе образовалась щель. Мужики один за другим исчезали в темноте отверстия. Сестра взобралась по прохладным металлическим зеленоватым плитам обшивки к двери. Внутри “тарелки” было темно, но на одной из стенок светились разноцветные огоньки и окошки с косыми, непривычных очертаний значками. Света хватило, чтобы бабушка смогла разглядеть чашеобразное сидение с лежащей на нем большой круглой сероватой туши с десятком тонких щупалец, свисающих до пола. Туша была неподвижна. Зато на ее спине шевелился небольшой, размером с крестьянскую котомку, комок кожи и тонких щупалец. Сестре стало плохо от этого шевеления. Дыхание перехватывало от незнакомых резких запахов. Она оперлась спиной о ближайшую стенку и медленно сползла на пол, зажав ладошкой рот. Она еще успела увидеть, как в люк протиснулся старик Трофим Серафимович Иванников, политический ссыльный, бывший народоволец. Иванников оттеснил сгрудившихся у сиденья мужиков, и, нацепив круглые очки в металлической оправе, принялся разглядывать копошащийся комок и серую тушу под ним. Трофим Серафимович после раздумья просунул обе руки под шевелящийся комок, поднял его повыше и понес к снопу солнечного света, падающего через дверь внутрь “тарелки”. Сестра разглядела треугольный непрерывно подергивающийся рот, с выступающей верхней губой, щупальца, большие круглые глаза. Маленькое существо шумно дышало, раздувая бока тела, покрытого маслянистой темной кожей. И еще этот кожаный комок жалобно хныкал в паузах между вздохами. Потом сестра потеряла сознание. Трофим Серафимович, будучи мужчиной недюжинного ума, и вынужденный пожизненно находиться на поселении в северной деревушке, был несказанно рад падению воздушного корабля. Иванников состоял в заочной переписке с Константином Эдуардовичем Циолковским, известным астрономом и мыслителем, поэтому идея межпланетного перелета на “летающей тарелке” (кстати, именно Иванников является автором этого словосочетания) была им выдвинута в первую очередь. Планета Марс как раз в это время находилась на своей орбите ближе всего к Земле. Иванников решил, что “пустолаз”, так он называл пилота корабля, вместе со своим сыном мог прилететь только с Марса. Трофим Серафимович взял на себя заботу о малыше, дав ему имя - Марек. Почему Марек? Ну, потому что созвучно с Марсом, и потому, что Иванников пять лет прожил в Праге, где ему нравилось все – пиво, женщины, архитектура, сосиски, чешские имена. Родитель Марека погиб при аварийной посадке “тарелки”. Иванников попытался предложить похоронить его останки на деревенском погосте, или хотя бы за оградой кладбища. Но местная община единодушно воспротивилась этому. Во-первых - не человек, а во-вторых – чудовище по виду, ну вылитый осьминог морской! Поэтому зарыли марсианина рядом с его кораблем, под большой елкой. А на стволе топором вытесали косой крест - солнцеворот. Дело в том, что марсиане, впрыскивая себе небольшой пипеткой кровь, в большинстве случаев человеческую, брали ее непосредственно из жил еще живого существа … Но вот к детенышу чудовища жители деревни отнеслись с участием и состраданием. Ведь вроде бы образина страшная, ни рук ни ног, ни кожи ни рожи, а ведь сиротка бедненькая! Без мамы с папой в миру среди чужих людей один остался! Иванников, сделав вскрытие мертвого “пустолаза” пытался всем объяснить, что не могло у Марека быть мамы. Ну не могло! Бесполовое размножение есть, а мамы – нет! Но наших деревенских такими рассказами не проймешь. Ты, Серафимыч, ври, да меру знай! В этом деле без мамы никак нельзя! Уж поверь нам – ведь чай сами не пальцем деланы …, - говорили ему на сходе. И от этого сочувствия простили деревенские Мареку даже то, что питаться он мог только кровью, которую надо было отбирать из вены животного и переливать в вены сиротке. Чудны дела твои, Господи! Даже местный батюшка, отец Мисаил, и тот окропил Марека освященной водой, и трижды прочитав “Отче наш …” сказал Иванникову и прочим жителям деревни: Пути Господни неисповедимы! Дано ли нам знать Божий промысел? А Мареку, который таращил свои черные глазенки на кадило в руке батюшки, отец Мисаил добавил отдельно: - Живи, и впредь не греши …. Да что там, батюшка! Сельский пристав Воротилов, и тот, узнав о Мареке, пришел к Иванникову и, осмотрев сироту, только крякнул. Затем, покрутив ус, Воротилов прогудел: - Ты, Иванников, за ним приглядывай! А я за тобой глядеть будем! У тебя ведь поселение бессрочное? Вот и гляди, чтоб безобразия какого твой осьминог не натворил …. Так и зажили вместе в далекой северной деревне простые русские люди и марсианин.
На Марсе, очевидно, не существует бактерий, и как только эти пришельцы явились на Землю, начали питаться, наши микроскопические союзники принялись за работу,
готовя им гибель. Трофим Серафимович, узнав через некоторое время от заезжих приказчиков о вторжении марсиан на Британские острова, и о их гибели от земных микроорганизмов, понял, что причиной катастрофы летающей машины был острый приступ какой-то инфекционной болезни пилота. Очевидно пилоту - родителю Марека внезапно стало очень плохо и, потеряв контроль над своими действиями, он не удержал машину от падения. Иванников считал, что, будучи отпочкованным на Земле Марек успел приобрести иммунитет к местным возбудителям болезней. Целый год Иванников кормил Марека, переливая тому в вены кровь кроликов. А как Марек подрос, то стал его питать коровьей кровью. К тому времени Марек и сам обучился процессу переливания крови. Надо сказать, что был он умницей. Иванников рассказывал деревенским, что знания о мире и технике Марек получил, будучи еще почкой, от своего родителя посредством экстрасенсорной перцепции, которой владел каждый марсианский индивид. Мужики конечно слов научных не поняли, но, расспросив Иванникова, усвоили, что это передача мыслей на расстояние. Поняли они и то, почему Марек все больше молчал, лишь иногда тихонечко ухая. Но очевидно экстрасенсорная перцепция была возможна только среди представителей только одного вида живых существ, так как общение крестьян с Мареком происходило на уровне жестов и рисунков. А Марек, как окреп, на своих щупальцах да на брюхе стал ползать в “тарелку”. Чем он там занимался? Особенно до этого никому дела не было. Крестьянский труд отнимал очень много времени и сил, тут не до любопытства. Шли годы. Марек вырос в размерах и стал не меньше своего родителя. Началась Мировая война. Тогда никто и не знал, что она будет первой по счету. Деревенских парней и мужиков призывного возраста забрали в армию в конце 1914 года. Иванников умер в 1916 году, и Марек очень горевал из-за этого. Первые несколько месяцев после кончины он каждый месяц ползал на погост, и подолгу лежал на брюхе рядом с могилой своего кормильца и опекуна. О революциях в столицах государства Российского, и о смене власти деревенские жители узнали только в 1918 году, когда в деревню пришел небольшой отряд красногвардейцев. Оказалось, что еще и интервенция началась. Англичане высадили экспедиционные войска в Архангельске и Мурманске, и зачем-то два батальона двигались в сторону лесной деревушки. Но в 1918 году до деревни враг не добрался. Как-то застряли английские солдаты в глухих лесах. Эх, был бы жив Иванников, уж он бы вычислил, что англичан интересовал летательный аппарат, и его содержимое. Ведь после того как марсиане стали жертвой инфекционных болезней, вся марсианская техника вторжения попала в руки английских ученых и военных. Вся, кроме “летающей тарелки”, которая совершала экспериментальный полет с Британских островов на континент, и которой управлял родитель Марека.