to hlcpt:

этих районов из доступных только ГисРусса

Хоть не про двойку, зато история

Почти 20 лет его фамилию было запрещено упоминать вслух. Все данные на вертолётчика спецназначения имели гриф особой важности.

ОН РАБОТАЛ в поисковой спасательной службе на космодроме Байконур, одним из первых 'тушил' чернобыльский реактор. Там получил страшную дозу радиации, остался жив, родил детей, прошёл две чеченские войны, Югославию, Анголу. На счёту полковника Владимира Алимова более 4 тысяч часов, проведённых в воздухе, 200 прыжков с парашютом.

Майора Алимова 'рассекретили' только 13 декабря 1999 года. В тот чёрный понедельник он спас жизнь 38 солдатам и офицерам. Хотя роста Володя отнюдь не богатырского - 168 см, поэтому, кстати, его не взяли в ВДВ, куда он так рвался. Когда В. Путин вручал ему Звезду Героя России, президент с удивлением сверху вниз смотрел на 'иконостас' орденов и медалей, закрывающих всю грудь лётчика.

Ловушка от Хаттаба

13 ДЕКАБРЯ 1999 г. майор Владимир Алимов шёл на вылет в плохом настроении: не было писем из дома, а накануне вечером он проиграл партию в нарды своему боевому другу.

А фронтовой аэродром Моздока в это время напоминал разворошённый муравейник. Оказывается, час назад боевики сбили в горах штурмовой бомбардировщик Су-25. Судьба лётчика была неизвестна, но радиомаяк сбитого самолёта работал устойчиво.

Майор Алимов не знал, что лётчик, спрятавшись в горной пещере, ждал поисковую группу. А вот с его радиомаяком вышла промашка. Его нашли боевики Хаттаба и подготовили засаду. Они хорошо знали, что русские своих не бросают. Более 250 боевиков Хаттаба, встав на боевые позиции, ждали 'вертушки' федералов.

Майор Алимов, возглавивший группу по поиску сбитого лётчика, уже находясь в воздухе, ещё не знал, что из Каспийска с такой же задачей вышли два Ми-8 ВВС РФ.

Дальше вспоминает полковник Алимов.

- На каждый из них взяли по группе спецназовцев. Здоровенные парни, нагруженные боеприпасами, весили килограммов по сто. Таких молодцов и 5 человек на борту - это уже много. А в наши колымаги забралось не меньше пятнадцати.

Шли плотно: хвост к хвосту, на высоте 10-15 метров, иногда на 2 метрах. Проходим село Ярыш-Марды (вотчина Хаттаба), а на склонах гор, словно чёрные гроздья, 'висят' группы боевиков. Иногда видны их лица. И все лупят по нам из пулемётов и автоматов.

Впереди - высоковольтные провода. Мы с Геной Ковалёвым (командир второй 'вертушки') ныряем вниз. А вот Валера Христофоров не успел, сбили ещё до высоковольтки.

Его вертолёт упал на берегу реки, прокатился метров сто и врезался 'мордой' в гору: хвостовая балка отвалилась, кабина горит, а из вертолёта выпрыгивают бойцы и сразу вступают в бой с 'духами'.

Пытаюсь садиться, а вертолёт не слушается, скорость приличная, начинаю падать на хвост.

Отчаянно матерюсь! В таких случаях помогает. И бьюсь о 'планету', по-нашему, землю. Вертолёт скачет по берегу реки, словно футбольный мячик. Жму на тормоза, а их словно нет. А сзади, в пилотскую дверь, пробив переборку, словно ядра влетают спецназовцы. Они явно не ждали жёсткой посадки. Какой кошмар! Пятнадцать бойцов набивают пилотскую кабину.

Жму на кнопку связи, а рация молчит. И только чувствую боль возле левого уха. Оказывается, крупнокалиберная пуля летела мне в голову, а попала в бронированный электрожгут. Там и застряла. А в жгуте управление огнём, связью, приборами. Всё, конец: глух, слеп, безоружен.

:Любаша, убьют!

А ДЕСАНТУРА, вроде не салажня, прыг под брюхо вертолёта. Тоже мне, нашли защиту: корма Ми-8 не выдерживает даже берданки. А 'душки', вот они рядом, чуть ли не в борт прикладами бьют.

Вертолёт не выключаю, винт бешено перемалывает воздух. Бойцы со сгоревшего вертолёта Христофорова бегут к нам.

А меня страх колотит, словно лихорадка: ноги и руки трясутся, а в голове сотни молоточков стучат: 'Любаша, убьют, убьют, убьют'. Когда пришёл в себя, успел в пилотской кабине насчитать 12 пробоин.

Понимаю, что надо улетать, но горючего всего на полчаса. Если прилетим в Моздок, то на соплях.

В грузовой кабине места нет, всё занято десантниками с двух вертолётов. Пытаюсь подняться в воздух, а вертушка не тянет, лопасти в дырках, как решето. Я опять тискаю ручку газа, кручу педалями: Вертолёт только дрожит, но метров на пять от земли оторвался. А может, пойти на самолётный разбег или на таран - сбить группу боевиков с обрыва. И вдруг вертолёт отрывается, идёт вперёд и, 'грудью' сбивая пять берёз, потихоньку выгребает вверх. Две берёзы, застрявшие на шасси, я так и привёз в Моздок.

Как я сел в Моздоке, не помню. Второй пилот мне потом рассказывал, что сели мы грамотно, на скорости 120 км/час. С пробитыми шинами. Или, как говорят автомобилисты, проехали по полосе на одних железных дисках.

На не подлежащем ремонту вертолёте Ми-8 майор Алимов вывез из боя 38 солдат и офицеров, практически спас им жизнь. Таких случаев, хоть по жизни, хоть по техническим возможностям Ми-8, в армии не было.

* * *

Володя смолк и поднял на меня влажные глаза:

- Хочешь, открою военную тайну? Три месяца я обмывал звание Героя России. Сотни однополчан, генералов и просто лётчиков, друзей прошли через мой дом. Почти все боевые выплаты ушли со свистом на выпивку. Думал, что башню сорвёт. И только моя жена Любаша не дала уйти в штопор. Её любовь оказалась сильнее запоя. Слышишь, её каблучки стучат! С работы возвращается.

И полковник Алимов, словно мальчишка, кинулся обрывать клумбу с шикарными белыми астрами.

Владимир СВАРЦЕВИЧ, Вязьма - Москва

ю

to McFly:
Тот, кто писал этот рассказ, со слов Владимира, немного "дал косяка", но это мелочи, суть, от этого не меняется - подвиг, по другому не назовёшь, поступок этого лётчика. "Сам погибай, а товарища выручай", - нелёгкое, но жизнью оправданное правило военного человека, благодаря которому, многие матери дождались, своих сыновей.
Дай Бог им, всем, здоровья и чтобы, как можно скорее, мы перестали стрелять, друг в друга.........

Виктору: а як жеж? давайте сей манускрипт :) почитаю :)

насчет Алимова - ребята в рубашке все родились....из такого г..на выбрались живыми.... Алимов для них теперь ангел-хранитель..помните как у Высоцкого? хранить - это дело почетное тоже, удачу нести на крыле...

Петру:
Лови !
:-))

Петру:
Да, Петро, ребята всегда будут помнить этот день......

поймал! :) почитаю :) спасибо :)

Ух... Всем привет! С 1 декабря в ОТПУСК!!!!! Тогда тоже сделаю свой фотоальбом на сайте....
тут позавчера у нас погодка прашивая была, а над нами пара Ми-8 прошла "ЮТ-Эйр". На Луганск просились, а там тоже скверно было... Только радиообмен слышали, да свист ЛНВ. "Восьмерку" не с чем не спутаешь.

2Sky Coyote:
А как тебе говорок ЛНВ "шестерки" на ЗМГ? Ми-6 - ваще машина охрененная, жаль, что практически все встали. Хотя, хто его знат - мабудь де и лётает еще. В Афгане мы сбитый Су-25 с ледника снимали. Шоху облегчили, как могли: сняли крылья, бочки, топлива было только туда - снять самоль - и обратно, расчетный остаток - ровно стакан. Но, к сожалению, не потянула "шестерка". Слишком велико было превышение. Су-25 после падения еще по инерции по льду полз в гору. Пришлось поднимать звено МиГ-23-х. Самолет расстреляли РС-ами, чтоб "духам" не достался. Летчика, естественно, забрали - земля ему пухом.
А тебя - с законным трудовым! Скока буш отдыхивать?

to VaGa:
Вадим, подпиши фотографии, там ведь можно 500 знаков вводить-дай кратенькую сопроводиловку снимку, чтобы мы знали, где происходило действие, прошу тебя, пожалуйста.
:-))

Предлагаю ВСЕМ, отрывок из повести М.Каминского, -'В небе Чукотки', полярного лётчика 30-х годов, одого из любимых мной писателей профессионалов.
Преклоняясь перед самоотверженной работой людей, в те трудные времена, не могу не сравнить их рабочий настрой, создававших то, чем мы пользуемся теперь, не нывших о тяготах и трудностях, в отличие от нас, нынешнего поколения, которым, - то ветер дует в лицо, то вертолёт шумит сильно, то- 'что вы мне предлагаете какой то трактор, хочу мерседес'.
Желаю ВСЕМ НАМ, их оптимизма и упорства.
С уважением, ваш Виктор

ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
Сколько бы летчик ни летал, его всегда волнует полет над еще невиданной землей... Подо мной Чукотка. Огромная, бездорожная и почти безлюдная страна. Сейчас она покрыта снегом и закована морозом. Жизнь на ней - островками, и люди на них - как Робинзоны.
Негреющее солнце плывет невысоко над землей на юге. Низенький, иззубренный поясок далеких хребтов охватывает горизонт со всех сторон. Только позади - до самой Америки - холодное и пустынное Берингово море. Впереди, как хлебный мякиш на тарелке, занимая середину огромной равнины, темнеет хребет Рарыткин и Алганские горы. На их дальнем краю цель нашего полета - оленесовхоз 'Снежное'.
Смотрю на эту землю с особым чувством. Знаю, что
над нею летали и до нас. Но то были 'залетные' гости. Выполнив срочное задание, они улетали, ничего толком не узнав об этой земле. Мы первые будем обживать Чукотку ради тех, кто живет на ней. Зимой, весной, летом и осенью - круглый год! Кончилась эра экспедиционных налетов, мы - основатели оседлой авиации этой далекой страны. Год назад я читал в газетах о горестях отряда Каманина, летевшего спасать челюскинцев. Мне и в голову не приходило, что доведется увидеть эти исторические места. А вот пришлось! И чувство изумления перед превратностями судьбы заставляет оглядываться, запечатлевать все, что видит глаз. Кем же станет для нас сия 'землица' - матерью или мачехой?
Сегодня роскошная погода. Такой видимости на материке не бывает. С высоты полета виден даже Пекуль-нейский хребет, а до него почти двести километров. Рядом, как на ладони, гора святого Дионисия, у которой в тумане разбил свой самолет каманинский летчик Демиров. А вот под нами тот мыс, где терпел аварию Бастанжиев. Чуть дальше мы увидим останки самолета американца Маттерна, пытавшегося совершить кругосветный перелет.
Аварии, поломки, разбитые надежды... Такой горестный опыт может вогнать в тоску. Не карты, а сплошные 'белые пятна'. Что ни хребет, то надпись: 'Не исследовано'. А главное - дьявольский климат. Если верить написанному - сплошные пурги, туманы, обледенения. В Москве казалось, что каждый полет здесь на границе подвига. А мы вот летим в ясном небе, в тишайшую 'голубую' погоду, и не верится, что может быть иначе. Нет, ребятам просто не повезло! У нас все получится по-другому. Ведь мы знаем, что пережили они, первые поднявшиеся в это небо...
Примерно таким был ход моих мыслей, когда мы легли на курс от Анадыря. Стоял конец ноября 1935 года, и это был наш первый полет в глубь Чукотки. Мой командир Пухов и я летели парой на самолетах Р-5. Точно на таких же летели к челюскинцам летчики отряда Каманина. Правда, Водопьянов сделал из наших Р-5 Мечту для летчиков того времени - первые в стране закрытые, обогреваемые в полете лимузины. Они имели багажники на крыльях, теплые чехлы, дополнительные баки, примусы для подогрева моторов. В общем, это
были полярные самолеты, и летать на таком - удовольствие в любую стужу.
Мы вышли из зоны лимана, и глазам открылась река Анадырь. Какая красавица, какой могучий поток!
Удивительно все же устроен мир! Где-то там, в далеких горных кручах, из недр земных пробился шустренький ручей. Он так мал, что его перешагнет ребенок. А здесь глаз человека, стоящего на земле, едва различает другой берег. Но как пустынна эта река! На ее берегах, сколько видит глаз, ни одного дымка, ни одной тропинки, проложенной ногой человека.
В таких размышлениях, далеких от каких-либо опасений, шло время полета. Еще никогда мотор не внушал мне столь усердно веру в свою безотказность. Его ласкающее слух журчание казалось пределом механической преданности. И настроение было под стать безоблачной погоде и веселой работе мотора. Еще бы - позади не что-нибудь, а Тихий океан. Фигурально выражаясь, я мог бы почесать спину о край Земли. Без горести я расстался с недавней жизнью горожанина. Впереди чудилось что-то необычайное, когда человеку все удается и он чувствует в себе, как говорится, сто сил. И вдруг - толчок в сердце. Вначале лишь неясное беспокойство: что-то изменилось в обстановке полета! Внимание заостряется, всматриваюсь в окружающую панораму. Вроде бы все по-прежнему. Кругом все тот же незамутненный простор, все так же синеют горные хребты по сторонам горизонта. Только Рарыткин приблизился вплотную. Уже различаются осыпи камней на склонах, заманчиво, как аэродромы, блестят пологие макушки сопок. Небо без единого облачка, правда, солнышко заметно снизилось...
Приходилось слышать, что у моряков и летчиков есть шестое чувство - чувство опасности. И это, пожалуй, верно. Еще ничего особенного не произошло, однако ощущение надвигающейся беды уже закралось.
Но что же меня насторожило. Что? Ага, понял - потерялась река.
- Эх ты, растяпа! Это тебе что? Перочинный ножичек, не заметил, как обронил?! - обругал я самого
себя.
На пустынной белой равнине река выделялась лишь узенькой полоской берегового кустарника. На фоне таких крупных ориентиров, как горы, при великолепной видимости во все стороны приметы русла реки ничтожно малы, еле заметны. И вот они исчезли совсем. С напряжением всматриваюсь в белизну под собой.
- Да ты, голубушка, никуда и не пропадала! Но по
чему тебя так плохо видно?
Как сквозь вуаль, различаю бровку тальника, но теперь это не сплошная линия, а еле заметный пунктир. Утратили свою резкость береговые обрывы, земля выглядит белым экраном, на котором с трудом просматриваются неровные швы, черточки, пятна...
- Неужели туман?.. Ну да, конечно, он! Но откуда
взялся?
Благодушие как ветром сдуло. Впервые за этот час в нарядном белом просторе почувствовалась враждебность.
- Не забывай, где находишься! Со своим само
летом ты здесь, как муха на блюдце!
Переключаю внимание на самолет командира. Тот уверенно срезает петлю реки, обозначенную на карте, и выходит на пересечение горного массива. Не может быть, чтобы командир не заметил тумана, при нем штурман и радио, значит, он знает, что место посадки открыто. Иначе еще не поздно вернуться.
Идем дальше. Под нами хаос сопок. Вскоре река остается далеко в стороне. Солнышко положило подбородок на горизонт, сил у него недостаточно, чтобы просветить каждую складку местности. В распадках уже сумеречно. Имеет ли связь командир? Успеем ли до темноты?
А туман сгущается на глазах. Он поднимается в высоту и закрывает долины. В меня вселяется тревога, сижу как на иголках, верчу головой, хочется заглянуть туда, где должны кончиться горы.
Митя просунул руку в щель перегородки, тронул за плечо - хочет говорить. Прислоняю наушник и, упреждая вопросы, передаю в переговорную трубку:
- Как слышишь, Митя?
- Слышу хорошо, объясни, что происходит?
- Пахнет жареным, Митя. Кругом туман, солнышко
садится, возвращаться поздно, что впереди - неясно.-
Подумав, добавляю: - Командир 'режет' по горам, и
я не знаю, от ума или безумия. Ведь карта точна только
по фарватеру, все остальное - сон рябой кобылы!
Несколько секунд Митя озадаченно дышит в переговорный раструб, потом слышу:
- Ты шутишь, как покойник, Миша. А нам жить на
до. Надо пробивать этот чертов туман. Я в тебя верю,
ты сможешь, не робей!
Как славно, что в эту минуту со мной не паникер, а друг, единомышленник. На мгновение ослабло, отпустило щемящее чувство опасности, и я ответил с чувством:
- Спасибо, Митя! Может, и правда у земли есть
какой-нибудь зазор. Не имеем мы права биться в пер
вом же полете.
Наука летания по приборам знакома мне больше теоретически. Думаю, вспоминаю. А самолет летит. Все так же мирно журчит мотор. Сердце замирает, как перед первым прыжком с парашютом. Медлить больше нельзя. На том месте, где было солнце, медленно остывает красная полоса. Ну, была не была! Оглядываюсь на самолет Пухова. Убираю газ и начинаю снижаться вдоль предполагаемого фарватера реки. Пухов следует рядом, метров на сто позади. Так мы и входим в верхнюю кромку тумана на высоте пятьсот метров...
У меня было самое шапочное знакомство с 'пионером', первым тогда прибором для слепого полета. В нем были стрелка и шарик. Они с величайшей поспешностью реагировали на действие центробежных сил, возникающих в полете. Искусство, еще не освоенное большинством летчиков той поры, заключалось в том, чтобы, действуя рулями, держать стрелку и шарик в центре шкалы. Это было не просто. Вернее сказать - чертовски трудно. Поначалу вдруг возникало ложное ощущение виража или крена, хотя самолет шел прямо. Следуя инстинкту, летчик загонял машину в немыслимое положение. Тогда шарик 'убегал' в одну сторону, а стрелка в другую, и вернуть их на место не хватало 'мозгов'. Если полет происходил с инструктором, он отбирал управление, восстанавливал положение, и все начиналось сначала. Легко догадаться, что получалось без инструктора.
Однако, планируя по прямой, мне удалось удержать шарик и стрелку. Думаю, главную роль сыграла Митина регулировка самолета. Он никуда не валился и не заворачивал. Мое дело было не мешать ему в движении по
прямой. Но и у меня были 'заслуги' - я не потерял скорости и успевал следить за высотомером. Вот и сто метров - земли нет! Ниже нельзя. Перевожу машину в набор и вновь выхожу на кромку. Окаменевшие мышцы расслабились, но картина, представшая глазам, рождала самые безрадостные чувства.
Бледно-голубое небо источает рассеянный свет ушедшего светила. На склонах гор и лысинах сопок лежат пепельные отсветы вечерней зари. Северная часть небосклона заметно посинела, из-за гор всплывает багровая от мороза, ущербная луна. А земля спряталась под туманом. Чего греха таить - картина жутковатая. В темнеющем небе над неведомой землей я один. Ни одна живая душа не слышит шума моего мотора, никто не придет мне на помощь. И самолета Пухова нет. Где он, что с ним? Неужто врезался? На минуту стало душно, на лбу и ладонях выступила испарина, я открыл форточку фонаря... Но дело прошлое, при всех переживаниях в моем сердце не было обессиливающего страха, мозг не цепенел от ужаса. Как бы со стороны я оценивал безвыходность создавшегося положения.
До полной темноты остались считанные минуты. Надо решаться на какое-то действие. Только оно дает шанс на спасение. Я видел склоны сопок - можно выбрать любую, но это наверняка бить машину! А если опуститься на пятьдесят метров и поискать реку? Это предел, но в этой ситуации надо рисковать.
Тщательно сопоставляю рисунок видимых сопок с картой, рассчитываю на глаз возможное удаление фарватера, выбираю точку, откуда начну планирование, и решительно убираю газ. Будь что б^дет!
Опять вхожу в толщу тумана. Второй раз чувствую себя увереннее. Отрегулировал мотор так, чтобы он не переохладился, чтобы скорость сближения с землей оставалась минимальной, а угол пологим. 400... 300... 200... 100... Наступает решающая минута. Все окружающее из сознания исчезло. Осталось лишь то, что нужно сию секунду: сохранить скорость, удержать шарик и стрелку и мгновенно среагировать на любую неожиданность. Ноги замерзли на педалях, левая рука на секторе газа, правая на ручке управления. Руки ждали команды мозга, а тот в величайшей готовности - информации от внешней среды. Все мое существо испытывало на-
- Я тебя предупреждал, что поздно вылетаем!
- А я что, начальник полярной авиации? Ты же ви
дел, что Пухов даже не сказал нам о погоде по марш
руту!
- А нам не легче от его самонадеянности. У нас
пассажиры. Чует мое сердце, что летим без связи!
- А у меня вся надежда, что Ваня Кочкуров 'дер
жит' 'Снежное', потому и ведет по короткому пути,
через горы.
- Миша, смотри, смотри, что он делает?!
Поведение командира обнаружило признаки
замешательства. Он начал было поворот в сторону реки, вышел из него, тут же стал в вираж. С расстояния тридцати метров, на какие я приблизился, мне видно Пухова, что-то раздраженно говорящего в телефон, и виноватое лицо штурмана Кочкурова. Вот командир снова взял прежний курс через горы. Стало ясно, что на капитанском мостике тревога, если не паника. Но если они не имеют связи и только сейчас заметили туман, тогда наше дело худо. Чувство неуверенности с новой силой сжало сердце. Ведь я не знаю, что за летчик мой командир, это первый полет с ним. Но что же делать?
В прошлой жизни к аэродрому меня всегда приводили связь и штурман. Сейчас доверие к ним стремительно падает. Перед мысленным взором крупными буквами зажглись пугающие слова - вынужденная посадка! Там, на материке, она не столь опасна, везде близко люди и их помощь. Здесь все по-другому. На сотни километров этот мир необитаем. Вынужденная в горах - это гибель. Сейчас мой долг - спасать пассажиров. Они не виноваты, что попали к 'липовым' летчикам.
Вот и солнышко скрылось за горами. Говорю в трубку:
- Ну, Митя, как говорится, спасение утопающих
их собственное дело! Принимаю решение выходить
на реку и действовать самостоятельно. Как там пасса
жиры?
- Спят вовсю! Делай, как считаешь лучше!
Прибавляю газ, обгоняю командира и на его глазах
круто разворачиваюсь к реке. В зеркало вижу, что Пухов повернул за мной.
Сопки становятся ниже, уходят назад, приближается кромка гор, возле которой простирается русло Анадыря. От нервного напряжения лоб покрылся испариной.
Тщетно ищу разрывов в туманной белизне, а мозг лихорадочно осмысливает совершившееся. Впервые в жизни я совершаю поступок, который считал преступным. Это надо же - ухожу от ведущего! Верно ли мое решение, предотвратит ли оно катастрофу?
Над туманом идем курсом на запад. Слева - волнистая гряда гор. Справа, до самого горизонта, как выглаженная простыня, - белая равнина. Все более определенным становится, что мы влипли.
Как же так случилось? В последнее время Пухов ни в чем не советовался со мной. Формой отношений стали безапелляционные распоряжения. Накануне вылета за обедом он сказал:
- Завтра полетим в Марково с посадкой в 'Снеж
ном'. Вы заберете двух пассажиров - начальника по
литотдела Щетинина и начальника торговой конторы
Янсона и сто пятьдесят килограммов груза. Готовьте
свою машину.
День в конце ноября короткий, но мы встали и позавтракали по обычному расписанию. Минут сорок потратили на проработку маршрута. Потом Пухов со штурманом Кочкуровым ушел на рацию и очень долго не возвращался. Появившись, дал знак запускать мотор. Не сообщив, есть ли связь со 'Снежным', какая там погода, сел в свой самолет и вырулил. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Так я и 'следовал', пока не понял, что бездумному послушанию есть предел...
После выхода к реке прошло минут восемь. Это были самые длинные минуты моей жизни. Наконец горы слева кончились, линия их вершин повернула к югу. Судя по карте, прижимаясь к подножьям гор, повернула и река. Я тоже разворачиваюсь на девяносто градусов.
Ну вот и полная, безнадежная ясность. 'Снежное' всего в двадцати километрах от точки поворота, но и здесь все тот же непроницаемый туман. Ни одного разрыва, ни единого потемнения. Сердце тоскливо сжалось, но все мое существо протестовало против обреченности, не верилось, что судьба загнала в угол. Нет, черт возьми, мы еще поборемся! Говорю в трубку:
- Нокаут, Митя, аэродрома нет!
- Кошмар! Что думаешь делать?
- Пока завидую Швейку. Он мог летать без по
садки.
Несколько секунд Митя озадаченно дышит в переговорный раструб, потом слышу:
- Ты шутишь, как покойник, Миша. А нам жить на
до. Надо пробивать этот чертов туман. Я в тебя верю,
ты сможешь, не робей!
Как славно, что в эту минуту со мной не паникер, а друг, единомышленник. На мгновение ослабло, отпустило щемящее чувство опасности, и я ответил с чувством:
- Спасибо, Митя! Может, и правда у земли есть
какой-нибудь зазор. Не имеем мы права биться в пер
вом же полете.
Наука летания по приборам знакома мне больше теоретически. Думаю, вспоминаю. А самолет летит. Все так же мирно журчит мотор. Сердце замирает, как перед первым прыжком с парашютом. Медлить больше нельзя. На том месте, где было солнце, медленно остывает красная полоса. Ну, была не была! Оглядываюсь на самолет Пухова. Убираю газ и начинаю снижаться вдоль предполагаемого фарватера реки. Пухов следует рядом, метров на сто позади. Так мы и входим в верхнюю кромку тумана на высоте пятьсот метров...
У меня было самое шапочное знакомство с 'пионером', первым тогда прибором для слепого полета. В нем были стрелка и шарик. Они с величайшей поспешностью реагировали на действие центробежных сил, возникающих в полете. Искусство, еще не освоенное большинством летчиков той поры, заключалось в том, чтобы, действуя рулями, держать стрелку и шарик в центре шкалы. Это было не просто. Вернее сказать - чертовски трудно. Поначалу вдруг возникало ложное ощущение виража или крена, хотя самолет шел прямо. Следуя инстинкту, летчик загонял машину в немыслимое положение. Тогда шарик 'убегал' в одну сторону, а стрелка в другую, и вернуть их на место не хватало 'мозгов'. Если полет происходил с инструктором, он отбирал управление, восстанавливал положение, и все начиналось сначала. Легко догадаться, что получалось без инструктора.
Однако, планируя по прямой, мне удалось удержать шарик и стрелку. Думаю, главную роль сыграла Митина регулировка самолета. Он никуда не валился и не заворачивал. Мое дело было не мешать ему в движении по
прямой. Но и у меня были 'заслуги' - я не потерял скорости и успевал следить за высотомером. Вот и сто метров - земли нет! Ниже нельзя. Перевожу машину в набор и вновь выхожу на кромку. Окаменевшие мышцы расслабились, но картина, представшая глазам, рождала самые безрадостные чувства.
Бледно-голубое небо источает рассеянный свет ушедшего светила. На склонах гор и лысинах сопок лежат пепельные отсветы вечерней зари. Северная часть небосклона заметно посинела, из-за гор всплывает багровая от мороза, ущербная луна. А земля спряталась под туманом. Чего греха таить - картина жутковатая. В темнеющем небе над неведомой землей я один. Ни одна живая душа не слышит шума моего мотора, никто не придет мне на помощь. И самолета Пухова нет. Где он, что с ним? Неужто врезался? На минуту стало душно, на лбу и ладонях выступила испарина, я открыл форточку фонаря... Но дело прошлое, при всех переживаниях в моем сердце не было обессиливающего страха, мозг не цепенел от ужаса. Как бы со стороны я оценивал безвыходность создавшегося положения.
До полной темноты остались считанные минуты. Надо решаться на какое-то действие. Только оно дает шанс на спасение. Я видел склоны сопок - можно выбрать любую, но это наверняка бить машину! А если опуститься на пятьдесят метров и поискать реку? Это предел, но в этой ситуации надо рисковать.
Тщательно сопоставляю рисунок видимых сопок с картой, рассчитываю на глаз возможное удаление фарватера, выбираю точку, откуда начну планирование, и решительно убираю газ. Будь что б^дет!
Опять вхожу в толщу тумана. Второй раз чувствую себя увереннее. Отрегулировал мотор так, чтобы он не переохладился, чтобы скорость сближения с землей оставалась минимальной, а угол пологим. 400... 300... 200... 100... Наступает решающая минута. Все окружающее из сознания исчезло. Осталось лишь то, что нужно сию секунду: сохранить скорость, удержать шарик и стрелку и мгновенно среагировать на любую неожиданность. Ноги замерзли на педалях, левая рука на секторе газа, правая на ручке управления. Руки ждали команды мозга, а тот в величайшей готовности - информации от внешней среды. Все мое существо испытывало на-
пряжение, которого еще не бывало. Из серой мглы обязательно должно появиться что-то темное: земля, лес, гора. Это пересечет линию планирования и может стать последним, что я увижу. Я был готов перевести машину в крутой набор. Если успею...
50 метров. Все та же мгла. Сердце бьется часто и сильно. Что дальше? А ну еще чуть-чуть! Уже не гляжу на приборы. Неизменным положение самолета сохраняет мускульная память рук и ног. Все мое внимание - впереди машины. Жду неотвратимого препятствия, удара, стеклянного звона разрушения самолета и... Происходит совершенно непостижимое, потрясающее меня чудо: сбоку в поле зрения начинает проявляться нечто чернеющее необрывающейся нитью. Через долю секунды соображаю, что это - то единственное, что мне сейчас нужно, - линия берегового кустарника. Жаркая волна радости, восторга, уж не знаю, как и назвать это чувство, обдала меня и понесла. Полностью прибираю газ, вывожу машину параллельно линии кустарника и совсем неслышно, как во сне, приземляюсь на невидимую землю. Вначале только угадываю, что уже не лечу, а скольжу по снегу.
Остановка. Откидываю крышку лимузина. Слева все бело: белое небо, белая земля - границы нет. Справа просвечивается обрыв довольно высокого берега, покрытый лесом. Мотор работает еле слышно, видно неторопливое вращение винта. Из кабины разом вынесло тепло, и обжигающий холод опалил лицо, В хвосте подали голос пассажиры:
- Приехали, что ли?
Было трудно не улыбнуться. У Мити сработал служебный рефлекс механика. Выпрыгнув из кабины, он побежал к мотору, ощупал винт, радиатор, обошел машину кругом. Я тоже хотел сразу вылезти, но вдруг ощутил, что руки и ноги, как ватные, не слушаются.
Впечатление свершившегося чуда еще не прошло. Я еще ощущал в руках хвост волшебной птицы по имени Удача. Отдаю себе отчет, что прошел по границе, отделяющей победу от поражения. Стоило мне только на 15-20 градусов спланировать левее, и я, не рассмотрев заснеженной земли, воткнулся бы в лед. Правее меня поджидал обрыв берега, от которого я не успел бы уклониться.
Поборов минутную слабость, горячий от пережитого
возбуждения, я вылез из самолета. Синий столбик градусника на стойке показывал минус 43.
- Ого, Митя! Здесь нам жарко не будет!
- Миша, ущипни, может, это во сне!
На Митином лице блуждала какая-то полурастерянная, полусмущенная улыбка, с которой он не мог справиться. Я понимал, какое нечеловеческое напряжение он пережил вместе со мной. Он великолепно понимал, что таило в себе наше сближение с землей. Но мое напряжение находило разрядку в действии, и мне было многократно легче. А Митя в тесноте кабины чувствовал себя пружиной, сжатой до отказа. И вот пружина распрямилась.
Боже мой! До чего же дорог мне этот парень! Как замечательно, что сегодня он был со мной! Хотелось сказать ему что-то особенное, значительное, на всю жизнь памятное. Но мы не умеем этого делать, когда нужно. Все, что я чувствовал, выразилось в крепком объятии и словах;
- Ну здравствуй, дорогой! Вот мы и снова живем!

С Пуховым то что?Тема раскрыта не до конца!

Там в первой трети некая путаница в абзацах возникла, но ничего, дальше все встало на свои места.
Спасибо, Viktor.

Привет всем, ребята!

Благодарю за рассказы.Читаю с большим интересом и каждый раз, как заново, перевариваю все через себя, представляю мысленно картину, в живую....

McFly:

Не представляешь, насколько эта тема мне близка, спасибо!

Попробую собраться с мыслями и написать маленькую быль..."Еще до войны", один момент...

Александр, г.Тверь

Приношу извинения за ляпы, я только учусь пользоваться 'читающей' с книги, программой.
Это - пропущенная часть повести, после слов:
'Ведь карта была верна по фарватеру, всё остальное- сон рябой кобылы !'

...... Я тебя предупреждал, что поздно вылетаем!
А я что, начальник полярной авиации? Ты же ви
дел, что Пухов даже не сказал нам о погоде по марш
руту!
А нам не легче от его самонадеянности. У нас
пассажиры. Чует мое сердце, что летим без связи!
А у меня вся надежда, что Ваня Кочкуров 'дер
жит' 'Снежное', потому и ведет по короткому пути, через горы.
-Миша, смотри, смотри, что он делает?!
Поведение командира обнаружило признаки
замешательства. Он начал было поворот в сторону реки, вышел из него, тут же стал в вираж. С расстояния тридцати метров, на какие я приблизился, мне видно Пухова, что-то раздраженно говорящего в телефон, и виноватое лицо штурмана Кочкурова. Вот командир снова взял прежний курс через горы. Стало ясно, что на капитанском мостике тревога, если не паника. Но если они не имеют связи и только сейчас заметили туман, тогда наше дело худо. Чувство неуверенности с новой силой сжало сердце. Ведь я не знаю, что за летчик мой командир, это первый полет с ним. Но что же делать?
В прошлой жизни к аэродрому меня всегда приводили связь и штурман. Сейчас доверие к ним стремительно падает. Перед мысленным взором крупными буквами зажглись пугающие слова - вынужденная посадка! Там, на материке, она не столь опасна, везде близко люди и их помощь. Здесь все по-другому. На сотни километров этот мир необитаем. Вынужденная в горах - это гибель. Сейчас мой долг - спасать пассажиров. Они не виноваты, что попали к 'липовым' летчикам.
Вот и солнышко скрылось за горами. Говорю в трубку:
Ну, Митя, как говорится, спасение утопающих
их собственное дело! Принимаю решение выходить
на реку и действовать самостоятельно.
Как там пассажиры?
Спят вовсю! Делай, как считаешь лучше!
Прибавляю газ, обгоняю командира и на его глазах
круто разворачиваюсь к реке. В зеркало вижу, что Пухов повернул за мной.
Сопки становятся ниже, уходят назад, приближается кромка гор, возле которой простирается русло Анадыря. От нервного напряжения лоб покрылся испариной.
Тщетно ищу разрывов в туманной белизне, а мозг лихорадочно осмысливает совершившееся. Впервые в жизни я совершаю поступок, который считал преступным. Это надо же - ухожу от ведущего! Верно ли мое решение, предотвратит ли оно катастрофу?
Над туманом идем курсом на запад. Слева - волнистая гряда гор. Справа, до самого горизонта, как выглаженная простыня, - белая равнина. Все более определенным становится, что мы влипли.
Как же так случилось? В последнее время Пухов ни в чем не советовался со мной. Формой отношений стали безапелляционные распоряжения. Накануне вылета за обедом он сказал:
-Завтра полетим в Марково с посадкой в 'Снеж
ном'. Вы заберете двух пассажиров - начальника по
литотдела Щетинина и начальника торговой конторы Янсона и сто пятьдесят килограммов груза. Готовьте свою машину.
День в конце ноября короткий, но мы встали и позавтракали по обычному расписанию. Минут сорок потратили на проработку маршрута. Потом Пухов со штурманом Кочкуровым ушел на рацию и очень долго не возвращался. Появившись, дал знак запускать мотор. Не сообщив, есть ли связь со 'Снежным', какая там погода, сел в свой самолет и вырулил. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Так я и 'следовал', пока не понял, что бездумному послушанию есть предел...
После выхода к реке прошло минут восемь. Это были самые длинные минуты моей жизни. Наконец горы слева кончились, линия их вершин повернула к югу. Судя по карте, прижимаясь к подножьям гор, повернула и река. Я тоже разворачиваюсь на девяносто градусов.
Ну вот и полная, безнадежная ясность. 'Снежное' всего в двадцати километрах от точки поворота, но и здесь все тот же непроницаемый туман. Ни одного разрыва, ни единого потемнения. Сердце тоскливо сжалось, но все мое существо протестовало против обреченности, не верилось, что судьба загнала в угол. Нет, черт возьми, мы еще поборемся! Говорю в трубку:
-Нокаут, Митя, аэродрома нет!
-Кошмар! Что думаешь делать? Пока завидую Швейку. Он мог летать без посадки.

После этой страницы, идёт _'Несколько секунд, Митя озадаченно дышит в раструб


Продолжение:
'НА ЛЕЗВИИ БРИТВЫ'
Вторая ночь прошла примерно так же, как и первая. Пытаясь согреть ноги, я совал их прямо в костер, вален-ки прогорели, появились дыры. Пришлось мастерить 'калоши' из брезента и проволоки. Кожаные рукавички при заготовке хвороста размокали, а при сушке над огнем пересохли и в конце концов развалились на кусочки.Руки пришлось обертывать мануфактурой.Митя, когда копался в моторе, подморозил руки.Но мы как-то обтерпелись и психологически подготовились к долгому житью в этой обстановке.
На третье утро, оставив Митю заниматься мотором, я пошел по течению реки на север. Вчерашняя разведка убедила, что совхоз там. Стояла такая же тихая и ясная погода, а спиртовой столбик термометра не сдвигался отметки минус сорок пять.На этот раз не было лыжного следа, пришлось идти по целине. Рыхлый снег и самодельные калоши на валенках затрудняли движение, выматывая силы. Усталость от предыдущих дней висела на плечах тяжелым грузом, однако я шел и шел вперед, влекомый надеждой, что, может, вот за этим поворотом откроется поселок и сразу кончатся все муки. Но пришел момент, когда я понял: если немедленно не поверну - до лагеря не доберусь.
Уверенность, что совхоз рядом, что до него ближе, "ем до лагеря, заставила меня колебаться. Однако осто-эжность, а точнее - выработавшаяся на испытательной работе привычка полагаться на достоверное, взяла верх, и с тяжелым сердцем я тронулся в обратный путь.
Какая это великая, окрыляющая сила - Надежда! Она осталась на точке поворота, и с первых же шагов я почувствовал, как изломано мое тело, как непослушны ноги и руки. Решил, что буду отдыхать через тысячу шагов. Голова отупела, в сонливом безразличии я считая шаги, уже не разглядывая красот природы. Больше всего хотелось лечь и не двигаться. Так я и сделал, честно отсчитав первую тысячу шагов. Потная спина ощутила, будто к ней, под белье, засунули лист раскаленного железа. Но тело уже не реагировало даже на это - оно замерло, противясь малейшему движению.
Сколько пролежал я в забытьи, не помню. Вероятно, долго. Очнувшись, ощутил себя в тепле и не сразу со' образил, где я, что со мной.
Мысль шевелилась лениво: 'Вот так и замерзают! Надо встать, надо идти! Сейчас. Еще чуть-чуть полежу. Тряпка ты! Подняться не можешь, а еще о мужестве рассуждал!'
Этот укор возымел действие, и я встал. В висках стучали молоточки, в глазах плыли радужные круги. После нескольких шагов раскаленные иголки вонзились в руки и ноги. Но прояснившееся сознание ужаснуло меня не болью, а пониманием того, какую опасную грань я миновал.
Солнце уже скрылось за горами на юге. Закатное небо полыхало малиновым цветом, заснеженный лес стал дымчато-сиреневым, утратив свою рельефность. Теперь я шел, не считая шагов, лишь останавливаясь для отдыха, зная, что ложиться нельзя.
Иногда ноги цеплялись одна за другую, и я падал. Казалось уже, не встать, но вставал, снова падал и опять вставал.
Были минуты, когда я не отдавал себе отчета в про- исходящем, потом вдруг - яркая вспышка полного со- знания, и я обнаружил, что иду, стараясь ступать по проложенному следу.
Наконец в темноте показался костер. Я не спускал с него глаз... Он притягивал как магнит. Падая, я ощущал инстинктивный ужас, что теряю свой маяк. Прежде чем подняться самому, подымал над снегом голову-Позднее, вспоминая это бесконечное движение к огню костра, я пришел к выводу, что не сознательная воля к жизни, а инстинктивное упрямство, много ранее укоренившееся чувство долга, который надо выполнить, и привело меня к желанной цели.
Обеспокоенные товарищи сдвинули горящие ветки в сторону, на горячую золу постелили моторный чехол (как мы раньше не догадались?), стащили с меня, валенки, обернули ноги шарфами, на руки надели свои каму-совые рукавицы и силком напоили горячим шоколадом со спиртом. Укрыли чехлом от кабины, и я уснул как убитый.
Снилось что-то кошмарное, но явственнее всего запомнилось, что вижу себя замерзшим, с лицом, покрытым инеем. Митя тормошит мое безжизненное тело и плачет. Его слезы, как капли горячего воска, падают мне на лицо, обжигая его. Порываюсь сказать: 'Что ты плачешь, Митя, я еще не совсем замерз!' И просыпаюсь от острой жалости к горю друга. Первым ощущением было тепло. Во мне и кругом меня. На мгновение охватил испуг. Ведь вчера, очнувшись на снегу, я чувствовал такое же тепло, ясно сознавая ложность этого ощущения. Я рванулся встать, но, сдернув с головы чехол, увидел звезды и стал приходить в себя.
Митя спал рядом, укрывшись тем же чехлом. Временами он вздрагивал и бормотал непонятное. Тепло шло от Мити, от теплой золы внизу, от ватного чехла, прикрывавшего нас. Даже запах масла и бензина, исходивший от чехла, подтверждал подлинность ощущения. Впервые за трое суток наша одежда прогрелась и удерживала телесное тепло. Я пошевелил руками, ногами, потянулся - все действует. Распрямившись на спине, вновь сознавая себя сильным и здоровым, я замер в блаженстве.
Как только начало светлеть небо, я тихонечно поднялся, бережно укрыл Митю чехлом, принес хворосту, поставил на рогульки чайник и стал готовить завтрак. Для всех.

ПОСЛЕДНЯЯ МИЛОСТЬ ФОРТУНЫ
Наступил четвертый день. Митя сделал с мотором все что мог, и мы пошли с ним искать совхоз вдвоем.
Мы прошли тот путь, который я одолел накануне. С окрепшими силами, по проложенному следу мы прошли достаточно легко. Убедились, что половина этого пути крадется изгибами реки. Решили вернуться, чтобы завтра пойти напрямую, через заросли проток: труднее, но много короче.
Назавтра, прошагав километра четыре по реке, мы вошли в чащу тальника и сразу же провалились в снег по пояс.
Спотыкаясь о стволы упавших деревьев и пригнутые снегом к земле ветки, мы одолели что-то около трех километров, не больше. Поняли, что так мы далеко не уйдем, и решили вернуться.
Теперь можно признаться, что поодиночке ни я, ни Митя не вышли бы к лагерю. Был момент, когда, споткнувшись, я упал на снег. Наступило забытье. Сколько оно продолжалось, не знаю. Очнулся у Мити на коленях. Он обнимал меня за плечи, растирал нос и щеки и шептал:
-Мишуня! Дорогой мой! Ну очнись же! Возьми себя в руки, надо идти, надо подняться и идти...
Боже мой, мы же погибнем здесь, если ты не подымешься...
Его слова я воспринимал как через вату. Они доходили до сознания откуда-то издалека и не сразу. Я поднялся. Колени дрожали, в ушах стоял шум. Держась за Митин пояс, побрел дальше.
Спотыкаясь о коряги под снегом, мы падали и поднимались, помогая друг другу. Но вот мы упали оба сразу - мое тело больше не двигалось и замерло на теплой Митиной спине. Через несколько минут или секунд меня, как удар тока, пронзил испуг: ведь это Митя лежит подо мной лицом в снег! Как же он может так лежать?
Мысль сработала, а тело на сигнал тревоги не среагировало.
'Ну, что же ты не встаешь? - говорю сам себе. - Может, Митя уже умер, а ты лежишь!'
Я сполз с Митиной спины на колени, и мне стоило труда повернуть его обмякшее тело на бок. Глаза закрыты, лицо белое.
Прислонил щеку к губам - дышит. Стал растирать ему лицо снегом, не чувствуя собственных рук. Наконец Митя открыл глаза и произнес неестественно-нормальным голосом:
-Я сейчас, Миша. Я сейчас, только отдохну чуть...-
и опять впал в беспамятство.
Стыдно признаться, но нервы мои сдали, и слезы брызнули из глаз.
Интересно, что даже в этом, совсем обессиленном состоянии каждый из нас понимал, что друг тратит последние крохи жизненной энергии, чтобы поднять тебя, что он не уйдет и тоже погибнет, если не подымешься ты.
Митя поднялся, а я пошел впереди. Вскоре в просветах показалась равнина реки. Теперь оставалось одолеть последние четыре километра. Целых четыре! Как это было много! Я совершенно уверен, что мы не одолели бы их, но судьба вновь смилостивилась к нам в последний момент.
Выходя из зарослей, я остановился, не веря глазам. В таких случаях вполне уместно выражение: 'Как пораженный громом!' Может, галлюцинация?!
- Митя! Ты что-нибудь видишь? - закричал я. (Потом он сказал, что еле расслышал мой хрип.) Митя рванулся вперед, а я, освобождая тропу, упал на бок.
Перед нами, как сказочное видение, стояла избушка! С неожиданной резвостью Митя обежал ее кругом, потрогал бревна и, заорав что-то нечленораздельное, вновь повалил меня в попытке обнять. Откуда-то появились новые силы, и прояснилось сознание.
Это была 'поварня'. Так на Анадыре именуются избушки, построенные в стародавние времена. Они служили каюрам и лодочникам для отдыха и располагались через промежутки, равные дневной норме езды. Одна из них и оказалась на нашем пути.
Устремившись к обнаруженному чуду, а иначе эту находку нельзя было назвать, мы одновременно толкнулись в дверь. А она не поддается! Охватил испуг - не откроем и замерзнем около дома! Но тут же я рассмотрел рукоятку внутренней щеколды, повернул ее, и дверь открылась сама.
Эта избушка была построена из плавника и имела размер три на три. В середине помещался очаг из камней для костра, в крыше виднелась дыра для дыма. Окон не было, но были дверь и даже крыльцо, а в избушке нары, Мы переводили взгляды с нар на крыльцо, затем на остатки древесного мусора по углам и видели во всем этом спасительное тепло. Надо только развести огонь.
Но я едва шевелил пальцами и уже не мог удерживать спичку. Мускульное ощущение пространства утратилось начисто. Чтобы взять спичку, пришлось высыпать содержимое коробки на пол. Двумя руками я держал щепотку спичек, а Митя чиркал коробком. Спички загорались - это были добротные довоенные спички, но собранный на очаг мусор не воспламенялся. Два коробка израсходованы, оставался последний. В отчаянии я опустил непослушные руки и стал обводить взглядом все кругом, соображая, что же сделать?
У меня не вызывают восторга такие понятия, как 'судьба', 'удача', 'везение'. Употребляю их за неимением других. И вообще сколько же может 'везти' человеку на коротком отрезке времени? И все-таки нам действительно повезло, как никогда раньше.
На ремешке, перекинутом через шею, у меня висел самолетный компас. Он был взят, чтобы выдерживать направление при походе через заросли. Мой взгляд остановился на компасе, и я невольно воскликнул про себя: 'Балда! Это же спирт!'
Почему я не сбросил этот тяжелый предмет, когда даже собственные ноги казались слишком тяжелыми, чтобы их поднимать, не понимаю. Если бы ремешок оборвался, я даже не вспомнил бы о потере. Но он не оборвался, и в этом тоже было везение. Я разбил о камень стекло и смочил щепки драгоценной влагой. Огонь вспыхнул от первой же спички, и его голубое пламя вызвало ликование. Удивительно, как мало надо чело-; веку, чтобы почувствовать себя счастливым.
Эту ночь мы спали, по выражению Мити, как короли. Впервые блаженное тепло было кругом нас. Пара плиток шоколада пополнила истраченную энергию. Утром мы вернулись к стоянке самолета, к обеспокоенным спутникам.
-По лицам вижу, что нашли! - встретил нас Дени-
сыч обрадованно.
-Нашли, Денисыч, нашли! Не то, что искали, но
очень важное - поварню.
-Ну и это ладно, а то душа изболелась смотреть,
как вы мерзнете.
-Это им полезно! - вставил Янсон. - Будут уважительнее!
-Товарищ Янсон! Неблагородно бить лежачих! Если
хотите знать, я проникся полным уважением к
школе, в которую попал. И уроки эти не забуду!
Ну вот, это уже речь не мальчика, а мужа. Рад
за вас! У него потеплели глаза, и, сказав: 'Не сердитесь на меня!', он первым протянул мне руку. Я ощутил ее силу.
В радостном оживлении, наскоро собрав продукты, чехлы, кое-какой инструмент, мы двинулись к поварне. Когда пришли, жестом гостеприимного хозяина Митя распахнул дверь и произнес:
-Ну вот, располагайтесь как дома!
Оставив в избушке спутников, мы с Митей вернулись к самолету, чтобы как-то укрепить его на случай ветра и посмотреть, что еще прихватить с собой.
Когда вернулись, нас встретил сияющий Щетинин: ^
-Ну, хлопцы, пляшите! Свет не без добрых людей.
Нарты приехали.
Оказалось, что каюры-камчадалы из совхоза, напав на наши следы, приехали к поварне. Они привезли с собой хлеб, юколу, мясо. Наши желудки, казалось, присохли к спине от шоколада и сгущенки - калорий вроде бы достаточно, а все время ощущаешь пустоту в животе. Мы увидели целую вязанку дров, дымящийся котелок с оленьим мясом, а возле очага - Янсона и двух мужчин, оживленно беседующих. Нас не надо было уговаривать присоединиться к этой компании. По сравнению с изможденными, грязными, заросшими щетиной лицами моих спутников, каюры казались воплощением силы и здоровья. И действительно, это были мужчины в расцвете сил. Младшему, Иннокентию, около тридцати, а Анисиму за сорок. Эти люди великолепно приспособились к здешней жизни. На них не было ни одной вещи фабричного происхождения. Вся одежда из оленьего меха. Даже пуговицы на брюках и те самодельные, из каких-то костей. Каюры смотрели на нас доброжелательно, наперебой угощали тем, что у них было, и чувствовалось, что это люди открытой, доверчивой души.
От каюров мы узнали, что 'Снежное' в сорока километрах от нашей стоянки, что только вчера состоялся первый сеанс связи с Анадырем после недельного перерыва. Анадырь запросил: 'Ну как там наши летчики?' Естественно, в совхозе не имели об этом никакого представления. И вот сегодня затемно нас поехали разыскивать. Мы были обнаружены первыми. О Пухове ничего не известно.

Из нашего рассказа каюров больше всего поразил тот факт, что мы вылили на снег из мотора спирт, которым разбавили воду на пятьдесят процентов. В ходе разговора они все время возвращались к этой нашей ошибке, качали головами и мечтательно причмокивали губами.
Сообща решили, что одного из каюров отправим дальше по реке искать Пухова, другого в совхоз - за керосином и котлом для подогрева воды. Нельзя думать об отдыхе, пока не окажутся найденными товарищи.
На следующее утро Анисим и Иннокентий вернулись. Никаких признаков второго самолета Анисиму обнаружить не удалось. А Иннокентий привез керосин и котел. Мы тут же направились к самолету. Нагрели воду и пытались запустить мотор. Но не удалось, хотя для рывка амортизатора подпрягали даже собак. Неужели мы так 'подожгли' мотор, что потребуется его переборка на месте? А может, не запускается от низкой температуры?
Поняв, что лететь на поиски Пухова не придется, решили ехать в совхоз. Надо восстановить силы, а главное, дождаться некоторого потепления.
Двойственное чувство я испытывал, возвращаясь к людям. Конечно, радостно освобождение от мук холода и других лишений. Возвращалась свобода поступков и простое счастье жить как все. Но в этих радостях была ложка дегтя - неудача с запуском мотора. Она усугубляла мою моральную ответственность за судьбу экипажа Пухова. Может, ребята сейчас на пределе сил? Вряд ли им тоже встретилась избушка, и, может, они теряют последние калории тепла, поддерживающие жизнь. Каждый час имеет решающее значение, а я еду отдыхать? Сознание бессилия отравляло радость.
И еще одно странное и тогда смутное ощущение не оставляло меня. Разобрался в нем много позднее, когда познал не только горечь неудач, но и счастье побед. Это ощущение символически связывалось с топором.
Человек не рождается с психологией иждивенца. Иждивенчество воспитывают условия жизни. По своей природе человек - борец и созидатель. Он всегда хочет чувствовать, что 'не слабак', что может противостоять невзгодам, а не подчиняться им. Обстоятельства, освобождающие от борьбы, не всегда покажутся благом.
Вынужденная посадка возвратила меня из эпохи ци-
вилизации в каменный век. Я вполне прочувствовал беззащитность первобытного человека и даже представил себя в его роли. Я живу в лесу, и меня подстерегают тысячи опасностей. Боюсь диких зверей и мучаюсь от холода. И вот нахожу пещеру. Ее стены защищают меня от зверья, а огонь спасает от холода. О чем теперь я могу мечтать? О вещах, которые помогут мне стать еще сильнее перед лицом безжалостной природы. Такой вещью мог стать топор.
Найдя избушку, я стал многократно сильнее. Привычки к городскому комфорту слетали, как шелуха. В своей психологии, в физических силах я обнаружил возможности приспособиться к жизни в первобытных условиях. Для моего 'я' становилось даже необходимым самому себе доказать, что я не неженка, не слюнтяй.
И вот топор, так необходимый все эти дни, теперь есть, но он уже не нужен. И ничего не надо доказывать.
Для городского читателя предложу другой пример. Допустим, вы учитесь в институте и через год-два закончите его. Но вам предлагают инженерную должность и все прочие хорошие условия. Вы испытываете радость освобождения от напряжения учебы, зачетов, сессий, экзаменов. Одним ударом отрубается период бедного студенчества. И все же вас угнетает незавершенность усилий, короче говоря - отсутствие дчплома.
Я тоже попал в 'институт'. Несмотря на тяготы учебы, меня 'заело'. Хотелось доказать себе и тому же Янсону, что уроки пошли впрок, что я могу выдержать и больше. Но мне сказали: 'Кончай учиться!' А я ведь еще не все узнал. И прежде всего не узнал, где предел моим силам. Меня пожалели, а жалость совсем не вдохновляющая сила...

ПУХОВ И БЕРЕНДЕЕВ
Поздно ночью мы приехали в совхоз.
Приняли нас с истинно русским хлебосольством. Это было приятно: мы ощутили иллюзию возвращения на Большую землю. Забывалось, что мы - на суровом, Малопонятном и еще чужом 'краю света'. На всю Жизнь запомнились оленьи почки, мозги и языки. После Многодневной шоколадной диеты эти блюда казалисьцарским угощением. После обеда мы проспали почти сутки.
А еще через день, как по заказу, потеплело. На небе стали появляться предвестники циклона - облака, температура поднялась до минус двадцати. Мы с Митей отлично восстановили силы и вернулись к самолету еще до рассвета. Щетинин и Янсон остались в совхозе, и помочь нам запустить мотор должны были каюры. Мотор удалось запустить сразу, и через пятнадцать минут после взлета в пятидесяти километрах от нашего приземления был обнаружен самолет Пухова.
Он был цел и, к моему удивлению, возле самолета стояла палатка. Когда мы сели неподалеку и подрулили к лагерю Пухова, увидели под моторной 'юбкой' его самолета примус. Пухов готовился к вылету. Удивило, что нам не только не показали место посадки, как принято в таких случаях, но никто из троих членов пухов-ского экипажа не подошел к нашему самолету, когда я выключил мотор.
Обрадованный, что и здесь все благополучно, я не придал этому значения и с распростертыми объятиями побежал к Пухову:
-Николай Иванович! Ты не представляешь, какой
камень свалился с души, когда увидел вас в добром
здоровье!..
Но командир встретил меня не только сухо, но почти враждебно:
-Завел! Посадил! И радуешься! - В его голосе
слышались обида и угроза.
-Но ведь ты даже не предупредил, что летим вслепую, без погоды.
-Митинговать было некогда, и так опаздывали!
Я растерялся: настолько этот прием не соотзетстве вал моему настроению. Но последние слова вынудил' меня перейти в наступление:
-Во всяком случае, оставлять меня в неведени' ты не имел права!
-А твое дело маленькое! Я отвечаю за все! Ты ве-
домый и не должен был уходить от меня. Ишь, какой
прыткий, проявил инициативу! Завел в туман, а сам да-
же не соизволил сесть рядом.
Я понял, что он хочет свою вину переложить на меня, и возмутился той ролью, которую он отвел мне во всей этой истории.
-Ну, знаешь, Николай Иванович! Я тебе не пешка, которую ты можешь ставить на любую клетку. И то, что мы здесь должны делать, не игра!..
Он перебил меня:А ты мне мораль не читай, я тебе сам разъясню, что ты не у Гроховского, а на Чукотке!
---Я понимаю одно, что не нахожусь в услужении у
купца Пухова, и пугать меня не нужно. По твоей милости я уже пуганый: вынужденная посадка серьезнее твоих угроз. Ты даже не спросил об этом.
-И так ясно: жив, здоров! Только гонору, вижу,
прибавилось!
-Ну вот что, Николай Иванович! Отложим этот раз
говор до политотдела, а еще лучше до Волобуева.
Я думаю, ему будет интересно узнать, почему наш отряд
начинает полеты с вынужденных!
Пухов понял, что на испуг меня не взять, и сразу сменил тон:
-Ну вот, нельзя и слова сказать. Сами натворили,
сами и разберемся.
- И совсем миролюбивым тоном
попросил:
- Лучше помоги запустить мотор.
-Нет, ты мне скажи сначала, откуда у вас палатка!
Ведь по твоему же предложению решили палаток не
брать, чтобы облегчить вес самолетов.

-Это Берендеев спрятал. Я и сам не знал.
-Ну, похоже, Берендеев был умнее нас с тобой.
Как вы здесь жили?
-Да ничего особенного. Правда, голодновато бы
ло. Продукты я выдавал осторожно. За них платить при
дется.
-А чего же вы не вылетали? Ведь сразу же устано
вилась погода.
Тут Пухов вновь рассвирепел.
-Спешка, Михаил Николаич, нужна при ловле блох.
По такому морозу хозяин собаку не выгонит! - И, пре
кращая разговор, направился от меня к самолету.
Стало ясно, что мы по-разному учились в этом 'институте'...
Мы помогли запустить подогретый мотор, и через сорок минут оба самолета благополучно приземлились на реке против 'Снежного'.
В дальнейшем выяснилось, что Пухов произвел посадку с первой попытки. Случайно - он вышел на ровную
поляну сбоку от реки. Поляна была покрыта низким кустарником, кусты позволили увидеть землю и благополучно приземлиться. Было порвано лишь полотно на нижних крыльях.
Но в положении экипажей Пухова и нашем была существенная разница. Эту разницу определил опыт бортмеханика Берендеева. Он был постарше нас годами и авиационным стажем и, к его чести будет сказано, отличался большим здравым смыслом.
Так вот, Николай Михайлович Берендеев, послушав в Анадыре наши рассуждения, что палатка, дескать, ни к чему, так как, 'если один сядет на вынужденную, то другой окажет ему помощь', ничего не сказал, однако палаточку припрятал. Так же втихую он запрятал мешочек сухарей и пшена. И это выручило экипаж в тяжелые дни. Они не страдали от холода, как мы, в палатке все время горела паяльная лампа, и люди нормально спали и ели.
Берендеев не стал разбавлять воду спиртом, а снял с самолета дополнительный бензобак, прорезал в нем люк и заранее приготовил из снега воду. Заплаты на порванные крылья он приклеивал сгущенным молоком, и они отлично выдержали перелет.
Но зато, когда потеплело, у него все было исправно и готово к запуску. К моменту нашей посадки мотор был нагрет, и мы помогли лишь залить воду и дернуть винт. Берендеев дал нам с Митей памятный урок находчивости и предусмотрительности.

Может быть, Егор, найдёт эту повесть, целиком , тогда можно будет прочесть её всем, кому интересно...

С уважением, Виктор

111му:
Зайди в ящик"отчаянных...
:-))

Всем привет!
Ух сколько написали!
Читать буду завтра.
Вчера появилась погода и мы полетели. Работу сделали а на обратном пути дали корекктив, и аэропорт закрылся. Так что ночевали в поле в вагончике. Замерзли до соплей. Сегодня с утра погода установилась. Вылетели в аэропорт. Заправились и отработали еще заправку.

>hlcpt:
Мд-а, трудовые, зимние будни. А минимум у ин-ра какой, Дима ? Вы же могли с тренировкой прийти по ОПВП, есть сейчас такие правила, нет ? Напиши мне на мыло.
:-))

Это несколько фото из книги М.Каминского "В небе Чукотки"
http://www.streamphoto.ru/user ...

Привет всем, ребята!
Пару дней был в командировке, погода спортивная, потренировались...

немного из прошлого...

'Еще до войны:'

'Мирный':, так называется поселок, пограничный, между Ставропольем и Чечней. На дворе лето 92-го года. Относительно мирный период на Кавказе, но порохом пахнет уже вовсю, казачки просят разрешить вооружиться, ОМОН разъезжает на БТРах вдоль границы, а с той стороны чеченские посты:
Химия в самом разгаре, льем гадость на поля, в надежде на лучший урожай. Ми-2, верная лошадка, работает без устали, после полетов, как всегда, благодарю ласточку, нежно похлопав ее по аккумуляторному отсеку:
Середина трудовой недели, возвращаюсь для очередной дозаправки, и уже на заходе вижу ОМОНовский БТР, с хлопцами на броне. Посадка, выключаюсь перевести дух пока заливают керосинку. Командир взвода, молодой лейтенант, взволнованно просит посмотреть в округе, нет ли где машин, грузовиков с ворованной скотиной, беспокойные соседи одолели уже, надо посмотреть! Вопросов нет, нужно помочь казачкам вернуть скотину, запуск, взлет, вылил свое на поле, и в набор высоты. Долго искать на пришлось, не в лесу, все как на ладони, за лесополосой крадутся два крытых тентом Камаза, идут тяжело по проселочной дороге. Подлетел поближе, посмотрел номера машин, грязью заляпаны, но рассмотреть можно: ЧИЛ, ЧИС, в общем видно, что чеченские. Мигом назад, на площадку, объяснил командиру где их искать, пальцем показал. И ребята, благодарно помахав руками, умчались прямо через поле, по пашне, не ожидал такой резвости от БТРа, лихо!
Дальше все, как обычно, уже и думать - забыл про это, поужинав, возвращаемся к себе в импровизированную гостиницу, идем не спеша, разговариваем, балдеем от сытного ужина. Неожиданно рядом затормозила красная шестерка, вылезают четверо здоровенных парней, явно не местных, ставят пузырь на капот, закусь всякую, начинают хватать за руки, за плечи, обниматься, мол мы (они) знаем, что вы ребята отличные, давайте знакомиться, выпьем, поговорим:
Двадцать минут цеплялись, уговаривали, это они умеют делать, особенно для нашего брата чудно, когда люди начинают клясться родителями и детьми, по нашим меркам, самым святым, чудно, ей Богу. Те кто там пожил хоть немного, знают, что обещания аборигена типа 'Эээ, слушай, детьми своими клянусь, да:' ровно ничего не значат.
Но стойкость наша была крепка, как мог объяснил, что завтра у нас рабочий день, нам отдыхать нужно, вот будет выходной - приезжайте, зажарим шашлык, посидим, вина местного выпьем, поговорим: А сейчас, ребята, извините, работа:
Хлопнули дверцы и на ходу, из разворачивающейся машины, я услышал обрывки фраз, не очень разборчивых, но понятно - вроде как обещают еще вернуться:
Вечер того же дня, от нечего делать, готовясь к выходным, в которые планировали съездить домой, решили взять барашка, положили его в большой почтовый мешок и несем вдвоем к себе, с целью положить в холодильник, если поместится. Одновременно размышляем, что за гости к нам набиваются, и чего они хотят, может покататься? Тогда почему не сказали об этом? Вообще непонятно, чего они хотели!
При подходе к крыльцу нашего жилища, наши раздумья на эту тему прервал подъехавший красный жигуленок. Ба! Легки на помине! Крепкие ребята с волосатыми руками, коренастые, молча вышли из машины, как-то очень быстро сблизились с нами и нашим бараном, и без лишних слов и предупреждений приступили к делу!
Первый же удар чугунной головы одного из гостей по моей, и кровь залила глаза, жуткая боль, сломанный нос: силы были явно не равные 4 х 2, да и по комплекции мы явно проигрывали. Кое как, как могли, махали руками, ногами, сопротивлялись, сейчас уже трудно сказать, сколько по времени продолжалось это избиение. Досталось очень здорово. Местные жители подняли крик, и нападающие, пообещав на завтра взорвать наш вертолет, скрылись. Угроза прозвучала очень убедительно. Замотав раны и умывшись, пошли к председателю. Тот, всеми путями пытался нас уговорить не сниматься с точки, не бросать хозяйство, бандитов мол сейчас найдем, ОМОН подключим:
Но решение утром перелететь на базу я не подвергал никаким сомнениям. Не мог рисковать ни экипажем, ни машиной.
Рассвет только забрезжил, а мы уже в воздухе, не выспавшись толком и не отдохнув, всю ночь на стреме. Без связи, молча, летим на свой аэродром, связались только при подходе к нему, что да как потом на земле объяснили, никто претензий не предъявлял.
Жена встретила прямо на аэродроме у вертолета, увидев заросшее и несколько обезображенное лицо любимого мужа, спросила что случилось. Вынимая из Двоечки химические шмотки, не останавливаясь в движении и пряча лицо, объяснил, что при погрузке попмы, она сорвалась и упала мне на голову:.
Лет десять спустя, сидя за столом с друзьями, немного выпив и закусив, объясняя происхождение шрама на переносице, рассказал им эту историю, совсем забыв, что сказал тогда жене у вертолета. Укоризненный взгляд жены, через некоторое время, когда уже помыли посуду, сменился на любящий - хороший народ жены летчиков, умеющие ждать и понимающие, думаю, так и должно быть.

Удачи всем!
Александр, г.Тверь.

VaGa Аж Целых 14 дней отпуска.... ВОТ.


Я Ми-6 видел один раз в жизни. пролетел сарайчик метрах на пятидесяти, точно над головой! Аж свет белый померк. Не забыть такое!. А тут пару раз к нам залетали Ми-26. То не сарайчик, то Хрущевочка с винтом.... А как снижался, так винт еле вращался. двигателей не слышно, только прерывистое и жуткое
"ФФВучщ---ФФВучщ---ФФВучщ". А на взлете ЛНВ как тюльпан! все восемь...

Да, жизнь, штука серьёзная и подход "братков" к делу, однообразный, бл.

А хорошая жена, это подарок судьбы, наверно, да Саня ?
Или, хороших жён, надо взращивать, терпеливо, с уважением и с любовью, тогда будет толк.
Я, так, думаю, да ?!
:-))

>Sky Koyote:
Главное, Сашок, закусывай и грамотно, по авиационному, распредели возможности "организьма".
Ну и нас не забывай, появляйся, хоть иногда, то.
:-))

Viktor:
Да, Витя, если бы это были братки - дело десятое, чтобы было понятнее, скажу для примера: в 94-м, в Грозном мы работали и жили, не выходя из гостиницы аэропорта, что по телеящику Северным называют. Сидим вечером, кушаем шампиньоны, собранные во время работы днем, открывается дверь в номер, без стука. На пороге пацаны от 14-ти до 16-ти лет:"Э, спросит нада, ваш вертолет чЁ, бранираванный, да?" Отвечаю, что нет, не бронированный. Дверь остается незакрытой, через которую слышно, как эти ребята стали уходя обсуждать, как же это так получается: стреляли и не попали, выходит? Мой коллега подавился грибами и минут пять не мог прийти в себя, а я ему отчаянно стучал по хребтине, и соображал, что теперь ни за что в черте города летать не буду. Действительно, в южной части города, среди сопочек, когда идешь на истинной 50 метров, даже из Макарова Ми-2 завалить можно, нечего делать, дворы с сараями и домами на уровне глаз! Стреляй - не хочу!А оружия в то время у месного населения было полно: агроном, и тот с мультуком за пазухой, только мы без мыла - без ракет.
А про жен, так каждый раз когда "Экипаж" смотрим, я в шутку говорю своей половине: только ты такой никогда не стань, застрелюсь! Смеемся, конечно.

С уважением, Александр.

Понял, Саня, не удачное название я ребятам дал, - это другой контингент. И не понятно, на каком "языке" с ними, есть смысл говорить. Хотелось бы говорить по человечески, надеюсь хотя бы. По сути, мы все люди, но видно, не всегда врубаясь в происходяшщее, начинаем мерять по себе этот народ и, .... ворошим кучу, на которой сидим, не подозревая, что это - муравейник.

то Viktor

выложил, но там 2 папки для 111, выложил в одну

Александру: это они умеют....

Всем участникам:
Предлагаю рассказать о своём городе или республике, где живёте, кратенько, а можно и не кратенько, что-то интересное, мы ведь мало сейчас знаем о жизни в республиках бывшего союза.И если есть фотографии - выкладывайте их в ящик, с комментариями, там всё просто, разберётесь быстро.В ящике, можно под фотографиями делать надписи до 500 знаков - довольно прилично(в среднем до 100 слов).Но, можно на ветке помещать рассказ, а ссылку давать на ящик, так будет компактнее.Можно публиковать интересные статьи из вашей прессы.
Потом - думаю, правильнее будет переименовать наш ящик, вместо "отчаявшихся", мы ведь, уже пришли в себя, :) например:" Мы, все, - кто любит небо и жизнь".


>Ramjager:
Олег, ты куда потерялся ? Почему не заходишь, подсвети мыло, чтобы я не рылся на ветке, я сброшу тебе пароль.
>Bell:Витя, если ты заходишь к нам, подсвети мыло, для тех же дел.

Всем - пишите.
С уважением, Виктор

Viktor: Второй день ищу. Вроде, целиком повесть не выкладывали в И-нет.
Спасибо еще раз. Это называется Возвращение к истокам.

то Егор:
Спасибо, Игорь, а частями есть ? Книга очень интересная, практически - документальная. Мне её всю сканировать-с ума сойдёшь. Если вдруг найдём, будет здорово.
Ещё раз спасибо за помощь.
С уважением, Виктор

то Егор:
Спасибо, Игорь! Книга очень интересная, практически - документальная. Мне её всю сканировать-с ума сойдёшь. Если вдруг найдём, будет здорово.
Ещё раз спасибо за помощь.
С уважением, Виктор

то Егор:
Спасибо, Игорь! Книга очень интересная, практически - документальная. Мне её всю сканировать-с ума сойдёшь. Если вдруг найдём, будет здорово.
Ещё раз спасибо за помощь.
С уважением, Виктор

Витя, и всем участникам привет!
Заглядываю конечно. Но не хочется вашу вертолетную "волну" нарушать. Выход один - начать осваивать вертолет. Вдобавок в пятницу 17-го защитил диссертацию, став кандидатом экономических наук. Во повороты!!! Это дело выпило всю кровь за последние месяцы, вот отхожу потихоньку. Фотки где-то были старые, бурундайские, надо поискать. Город в котором живу называется Москва. Его виды широко транслируются по телеку. Но фотосюжеты других смотрю с удовольствием.
Всем бодрости, здоровья!

>Bell:
Витя, - Поздравляем с К.Э.Н., желаем успехов !
Удачи и здоровья !
Глянь почту.
С уважением, Виктор

Всем:
Я немного ввел в заблуждение, тех, кто входит в ящик, который теперь называется "МВЛ ПАНХ и др."
для того, чтобы Ваша фотография, как участника ветки была на видном месте, среди других участников, нужно, войдя по ссылке http://www.streamphoto.ru/user ... кликнуть "загрузить фото", если Вы знаете общий пароль. В своей папке, точно так же.
Удачи !
Суважением, Виктор

Вы только посмотрите, готовая заставка для нашего ящика, Ан-2шка, Ми-2шка и Ка-32шка, мирно сосуществуют, чего и нам желают......
http://photos.streamphoto.ru/9 ...
:-))

жалко ан-2 шки почти не видно.Но зато вертолет вовсей красе.Вертолет - машина будущего.Только бы по экономичней сделать бы.Но пока самый оптимальный грузовик-ан-2.

2Viktor:
Витя, мало-мало разгребу рабочие завалы, обязательно напишу краткие комменты - где, что и как... Ты же знаешь, у меня на шее больше 150 компов, а "чайников" в 1, 5 раза больше. И в большенстве - "чайников" активных, т.е. самостоятельно пытающихся вернуть компы к жизни. Рвение, конечно, похвальное - но ...., в итоге у меня, как у лошади на свадьбе - вся морда в цветах, а ж..па в мыле.

Доброе утро ВСЕМ !
С началом трудовой недели ! Повышайте производительность труда и качество учёбы !

Ан-2шка - скромный, заслуженный труженик небушка..
Жалко, что двоечка без "лопотух".....
:-))
Да Вадим, заставь..... и так далее, по тексту, ну бывает, все мы когда то, пытались проявить инициативу но, не у всех, она заканчивалась благополучно......
:-))

........И, пока техник Ан-2, спотыкаясь и тихо матерясь, запускает ИП-40, а техник Ми-2, 'пытает' заспанного, после 'трудовой' ночи у соседки по общаге, 'механца', - куда тот дел лопасти, никто и не видит, что эти, пропавшие три лопасти, кокетливо крутят себе, навстречу взаимоуничтожащим моментам, у ничем, особо не приметного, четырёхногого собрата по небу, скромно стоящего себе в сторонке и делающего вид, что ничего не знает и ничего не ведает........
http://photos.streamphoto.ru/9 ...

>Bell:
Витя, спасибо за фотографии. Ты бы смело, мог фото отца на первое место поставить, он ведь лётчиком был, земля ему пухом и царство небесное!
С уважением, Виктор

111му:
Саша, я твою папку перетаскиваю, не удивляйся.
Сделай пожалуйста кратенькие надписи под снимками, это сразу прояснит- где, что. А ?


Егору:
Игорь, я не теряю надежды, увидеть твои фотографии, хоть с паяльником, хоть на втулке.....
:-))

Юксаре:
Илья, Вы заходите к нам на ветку? Если да, подсветите мыло, я сброшу Вам координаты ящика, если нет возражений.Если есть - напишите на мыло.

Павлу:
Паша, я тебе отправлял пароль ящика, или нет ?

Всем удачи !
С уважением, Виктор

to Viktor
OK

ДА, Витя, так и сделаю.
С бурундайскими фотками была забавная история. Был у нас один "экспериментальный" бортоператор, Гена Стоволосов. Правда частенько его называли Волосатовым, но он не обижался, веселый был парень. Обычно в бортоперы преучивали техников, чаще всего РЭСОСников. А Гена до 30 лет был фотографом-профессионалом. Имел точку где-то в центральной части Алма-аты, и жил в общем нплохо. Но ударила в голову романтика, связи у него были. И так попал он в операторы. Но когда он стал делать по просьбе пилотов фотки, оказалось, что качество их не выдерживает никакой критики. После укоризненных замечаний, он заявил, что аэрофтоаппраты у него отбили весь профессионализм.
Вот кое-что из его фотоопытов и выкладываю. Хотя за время переездов, разъездов, разводов и безквартирья часть архива безвозвратно исчезла. Жаль.
Всем успехов в делах!!!

toBell:
Я, с твоего позволения, чуть "подрихтую" в фотошопе, твои фотографии. Стоволосова я видел лет десять назад по моему, -он приезжал с Корнейчуком ко мне на работу, ему надо было или Корнейчуку, визитки жене.
:-))

Виктору и всем привет!
Захожу регулярно, закидывайте, попробую быть полезен.

Всем добрый вечер.
to Viktor
На мыло напишу позже, когда приеду домой. Командировка затянулась. Вчера отлетали две заправки.Сели за 3 минуты до захода.А сегодня опять небыло погоды.

Viktor-привет!Сейчас мотаюсь по компресорным, изредка, если дома, захожу на сайт.Пароля не получал.