Спать уж собрался, но как здесь уснёшь после таких опусов!Спасибо!Давай ещё!

ЗВОНОК ШЕФУ
(Цикл"АРХИПЫЧ")


В застойные годы, служил Архипыч руководителем среднего звена в солидном учреждении, имеющем свою АТС. Ему как руководителю среднего звена и особе, лучше других разбирающейся в путанных и загадочных делах учреждения, выделили два телефона. Один, для нужд его отдела, имел номер 2-75, другой же, с номером 4-73, был запараллелен с аппаратом его непосредственного начальника. Ему часто приходилось оставаться за шефа.
В тот день он занимался вычислением модуля вектора деловой активности работников учреждения. Вектора, как известно, направленного на повышение продуктивности работы сотрудников. В эпоху всеобщей математизации и компьютеризации ни одно управленческое решение не могло быть принято без соответствующего, солидного, математического обоснования. И если вектор активности, по направлению, всегда совпадал, или был, по крайней мере, параллелен генеральной линии партии, то модуль, или, проще говоря, величина этого вектора, не всегда соответствовал чаяниям начальства. Более того, иногда, бессонными ночами, шефа терзали подозрения, что величина искомого вектора равна нулю. Или, о, ужас, она отрицательна!
В светлую, но парящую над земной суетой, голову Архипыча пришла блестящая идея. Гениальное всегда просто, и он решил, что для математизации процесса активизации, необходимо ввести, как это всегда делается в математике, некоторые обозначения. Тогда и контроль над пресловутым модулем осуществлять будет куда проще.
Еще на ранней стадии обучения в высшем учебном заведении, ему удалось ввести новую единицу системы СИ под названием «лигрыла». За что, тогда же он и был избран почетным членом ОРБ – Общества Райского Блаженства. Из физической сути данной величины можно было сделать вывод о целях и задачах названного Общества. «Лигрылой» определялась степень удовлетворения членов Общества очередным заседанием. Вычисление этой единицы, производилось по простой, но надежной формуле. Выпитое на заседании Общества спиртное (в литрах), умножалось на крепость напитка (в градусах) и делилось на число участников заседания (рыл). Например, 20 лигрыл, соответствовало степени удовлетворения человека, выпившего бутылку водки, считалось величиной достойной всяческого уважения, и было принято за эталон Общества. Кстати, вступительный взнос в ОРБ составлял семь рублей, а членский, вносимый непосредственно перед заседанием, пять.
Очевидно, что и дело активизации продуктивности трудового процесса поддается математическим преобразованиям. Надо только ввести соответствующие обозначения. Скажем: АЖП – активная жизненная позиция. ПОЛИМОРСОС – политико-моральное состояние личного состава. РУКРОП – руководящая роль партии. СТИДВОР – степень идейной вооруженности. Может быть, как фактор второстепенный – ДЕФИСС – денежно-финансовое содержание сотрудников, и так далее. Даже «Лигрыле», как понижающему коэффициенту, можно было бы найти достойное применение.
Этой мыслью следовало срочно поделиться с шефом. На столе у Архипыча стоял телефон 2-75, и он твердой рукой набирает 4-73. Естественно, в ту же минуту на соседнем столе начинает трезвонить аппарат, параллельный с телефоном шефа. Несколько раздосадованный препятствием, возникшим между его идеей и одобрением начальства, он кладет первую трубку на стол и, тем не менее, вежливо, отвечает на звонок телефона параллельного с шефом:
- Алло, я слушаю вас…, говорите.
Но говорить, как вы понимаете, некому. Шеф в данный момент был у своего шефа, ну, а Архипыч…, не мог же он слышать сам себя из другого телефона. Немного подождав и пожав плечами, он повесил трубку, и вернулся туда, где, как он полагал, его ждет шеф. Но вместо голоса шефа слышны только короткие гудки.
- Во, бляха ржавая! – пока еще спокойно, думает Архипыч, - Не дождался. Наберу снова.
Но и на этот раз, едва закончился набор на аппарате 2-75, начинает требовательно звонить телефон 4-73. Архипыч – человек ангельского терпения, безропотно поднимает трубку, чтобы выслушать, некстати позвонившего, абонента,
- Говорите, я слушаю вас, алло! – с вздохом обращается он к воображаемому
собеседнику со смирением и терпением учителя, к которому, обратился первый ученик с вопросом, более демонстрирующим его рвение, нежели непонятливость, в то время когда другие учителя в соседнем кабинете наливают уже по второй.
В трубке слышны лишь неясные шорохи и вздохи, как если бы кто в полночной тиши пытался снять с несильно сопротивляющейся девушки шелковое платье.
- Да говорите же, я вас слушаю. Алло! – запасы его терпения пошли на убыль.
Но в трубке слышны только те же волнующие шорохи и далекие страстные вздохи.
Архипыч кладет трубку и возвращается к своему столу. Там опять слышны только короткие раздраженные гудки, говорящие, что шеф и на этот раз его не дождался, пока он говорил в молчащую трубку. Промокнув выступивший на лбу пот, он набирает номер шефа в третий раз, при этом, забыв, по вполне простительной в данных обстоятельствах для его возвышенного ума рассеянности, положить первую трубку на аппарат. Теперь сразу после набора номера шефа он слышит короткие гудки и, вполне обоснованно, догадывается - его опередили и шеф занят.
- Кой черт, чтоб ему лопнуть, звонит каждый раз, как я набираю шефа? -
впадает в грех сквернословия Архипыч, и, забыв, что в кабинете он один, начинает закипать - Вот и трубку кто-то забыл повесить. Что за небрежность? – несправедливо сердиться он, кладя им же забытую трубку на рычаги аппарата и набирая шефа в четвертый раз.
Когда и на этот раз издевательски зазвонил 4-73-й, он только перекрестился, восстановив свои отношения с небесными силами. Чтобы было легче манипулировать двумя аппаратами, он поставил параллельный телефон к себе на стол, немного подумал, а затем попытался еще раз. Когда вновь затрезвонил 4-73, Архипыч перекрестил и его, а про себя, опять сворачивая на пагубный путь сквернословия, только и смог сказать:
- Ни бе, себе!
Осторожно положив на стол трубку 2-45, и убедившись, что в другой трубке, как и прежде подозрительная, в смысле взаимоотношения полов, тишина он погрузился в размышления. Небольшая серая муха села на аппарат и, тоже задумчиво, потерла передними лапками крошечную головку.
- Кто-то хулиганит, - решил он, подозрительно глядя на умную муху и кладя трубку 2-45 на аппарат 4-73 и, наоборот. Теперь попытки дозвониться хоть куда ни будь, стали и вовсе бесплодными. Плохо контролируя свои действия, Архипыч зашел в соседний кабинет, и набрал коммутатор,
- Девушка, - сказал он телефонистке, - кто-то хулиганит. А может быть пытаются
организовать утечку информации!? - сгустил краски Архипыч, - Выясните, будьте любезны, кто звонил в последние полчаса на телефон 4-73.
- Такую информацию, - ответила знающая свои права и обязанности телефонистка, - мы можем предоставить только с разрешения заместителя по режиму.
- А мне…, да я только…- начал было Архипыч, но в ушах звучали уже хорошо знакомые ему короткие гудки.
Семен Григорьевич, заместитель начальника учреждения по режиму, уже десять минут безуспешно пытался сбить ластиком муху, которая в безнадежной жажде свободы басовито ползала по стеклу. Когда Архипыч вошел, мухобоец подобрал с пола, в очередной раз неудачно запущенный, ластик и выпрямился. Его очень обрадовал приход Архипыча, которого он, сам особыми знаниями не располагающий, за образованность чтил и, как он сам говаривал, «Архипыч у нас даже очень весьма…». Обычно при встречах они погружались в беседы о тайнах мироздания, неизбежно имеющие оккультно-мистический налет.
Семена Григорьевича, человека возраста почтенного, более чем проблемы возникновения Вселенной, интересовали вопросы загробной жизни. Он, как и всякий уважаемый ветеран соответствующих органов, имел на своей совести определенные прегрешения против законов Божьих и ценностей общечеловеческих. А посему, одновременно и вполне искренне, надеялся как на отсутствие загробной жизни, а, следовательно, и кары Божьей, так и, при наличии таковой, на неистощимое милосердие Всевышнего. Узнав, что посетителя, в данный момент, волнуют вопросы далекие от философии, а более его должности касающиеся, блюститель режима поскучнел. Прекрасно зная, что утечка информации их учреждению не грозит, из-за полного отсутствия таковой, он попал в щекотливое положение. С одной стороны, признай он печальный факт отсутствия информации, стоящей хотя бы стакан семечек в будний день, и его должность, чего доброго, сократят. С другой стороны, ему не хотелось начинать поиски явно виртуального шпиона, не сведя счетов с, окончательно обнаглевшей, мухой.
Жизненный и профессиональный опыт быстро подсказал выход из создавшейся ситуации. Он ловко и незаметно переложил бремя ответственности за сохранение высокой бдительности на того, кто бдительность эту проявил:
- Ты, Архипыч это дело так не оставляй, - начал он выслушав доклад о подозрительном поведении телефонов, - ты, на имя начальника учреждения рапорт напиши. – голос зама по режиму стал приобретать металлические ноты служебного пафоса, - И в рапорте этом укажи все признаки утечки информации. А мы на основании рапорта дело заведем, - пафос сменился тревожным набатом, - с тебя показания, черт возьми, снимем!
Архипычу начинало казаться, что он сам является причиной утекания гипотетической информации.
- Ну, там протокол…, расследование! - уже бушевал ветеран режима, - А то обнаглели, понимаешь!
Тут начальник режима, рассвирепев, с размаху, не целясь, кинул ластик в муху. Тот по закону подлости попал и разорвал муху надвое.
- Во! Понял? – обрадовался победе Семен Григорьевич, - Вот так мы и его, шпиона, то есть, по стеклу размажем. Главное, ты не отступай.
Перспектива заведения дела в службе режима не очень обрадовала Архипыча, и он бочком покинул кабинет начальника режима. Тот, воодушевленный собственной меткостью, уже выискивал новую цель для повышения уровня своих спортивных достижений и не заметил ухода бдительного сотрудника. А, может, просто вида не подал.
Но Архипыч не угомонился. Движимый желанием разгадать тайну двух телефонов, он, некогда знакомый с нехитрым устройством сущности человеческой, вздохнул и пересчитал оставшуюся до получки мелочь. Затем пошел в учрежденческий буфет за шоколадкой для знающей свои права и обязанности телефонистки. Завидев шоколад, работница связи, плюнув на служебный долг и должностную инструкцию, выдала распечатку звонков поступавших на телефон Архипычева шефа за всю последнюю неделю.
Сдерживая нетерпение, он поднялся к себе, изучил содержание распечатки, возвел глаза к потолку и долго морщил лоб, вспоминая, чей же это номер – 2-75? Так и не вспомнив, он заметил на шильдике телефонного аппарата с цифрами 275 умную муху, которая, тоже пытаясь, что-то вспомнить, терла крошечными лапками малюсенькую головку,
- Твое счастье, дура, что я не Семен Григорьевич! Живо бы кверху лапами с телефона
слетела. А так, что ж. Сиди.
И он снова погрузился в увлекательный мир математизации процесса управления.

НОВАЯ «ВОЛГА»
Из цикла "Архипыч"


Солидное учреждение, где служил Архипыч, находилось в городе, расположенном недалеко от Москвы. Со временем, лет через восемь проживания в общежитии, ему дали квартиру на другом конце города. В течение многих лет, по субботам и воскресениям, а также во время больших государственных праздников он, если это удавалось, когда сам, а когда и в составе своей не очень большой семьи, ездил в первопрестольную на электричке. Первое время ему приходилось подолгу ждать поезда, так как расписание и прочие житейские мелочи были гораздо ниже тех сфер, где пребывало его сознание. С годами, он стал строить планы своего посещения столицы таким образом, чтобы поспевать на электричку, уходящую из Москвы в 17 часов 27 минут, что ему и удалось накрепко запомнить. А график движения поездов в Москву помнила его, более приближенная к земным заботам, жена, так что проблема ожидания отпала сама собой.
Усердная работа в учреждении дала результаты. Благодаря невероятному самоограничению, примерной экономности супруги, совместным усилиям родственников с обеих сторон, а скорее загранкомандировке, куда ему посчастливилось попасть, Архипыч купил чудо техники двадцатого века синюю, сверкающую сапфирными гранями, «Волгу» - ГАЗ-24. Приехавшие «обмыть» машину родственники поздравляли его, восхищались машиной, долго, с неподдельным старанием, пинали скаты, подпрыгивали на сидениях и откровенно завидовали. Тещин брат, торгующий на рынке перекупленными субпродуктами, и так и не поднявшийся выше горбатого «зюзика», пинал колеса с особым усердием.
- Резина – барахло! - доложил он, опираясь на многолетний опыт эксплуатации Запорожского детища, результат своих исследований родичам. Но, так как он дал всего 50 рублей, к его мнению никто прислушиваться не стал. На другой день, едва очухавшийся с похмелья, Архипыч развез родственников по домам и поставил машину в заблаговременно купленный гараж.
Неделю или две он ездил только по области, не рискуя посетить столицу. Памятуя ужасы столичного движения и кошмарные случаи, отображенные средствами массовой информации, ему, вначале, даже страшно было об этом подумать. Но жажда острых ощущений и некий авантюризм, все же присущий его натуре, преодолели все его опасения. Съездив первый раз в Москву, он усвоил две вещи; во-первых, страхи и ужасы столичного движения сильно преувеличены, а во-вторых, ехать, следует туда, куда едут все, и попадешь туда, куда тебе надо.
Архипыч повадился навещать столицу каждую неделю. Ездил он аккуратно, правила дорожного движения соблюдал, штрафы, налагаемые ГАИ, существенно не отражались на семейном бюджете и поездки обходились без особых происшествий.
В тот понедельник, подходя к гаражу, он не испытывал каких-либо предчувствий, но открыв ворота ахнул:
- Бляха ржавая! А где же машина?
Более основательный осмотр гаража также не принес утешения, синее, сияющее сапфирным заревом, чудо техники двадцатого века исчезло, гараж был заполнен только звенящей в ушах пустотой.
Соседи по гаражу набежали быстро. Полковник в отставке, бывший чекист, владелец бордовой, Бог весть какими путями завезенной в страну и неизвестно как доставшейся ему, «Гренады» внимательно осмотрел замки, ворота и петли.
- Профессионалы! - заявил он с гордостью за похитителей, - никаких следов взлома.
Ему никто не возразил, вообще в его присутствии соседи старались помалкивать. Опытный полковник начал отдавать распоряжения. Он отогнал всех любопытствующих на пять метров от места происшествия, послал сторожа вызывать милицию и допросил ошеломленного пропажей Архипыча.
- На какие замки двери закрывал? Куда ключи клал? – профессионально вел допрос полковник, - Дубликаты ключей где? Точно помнишь, что запирал замки? У кого еще ключи есть?
- Ну да - чуть не рыдал обворованный автолюбитель, - на оба замка, на внутренний и на висячий. Вон, во внутреннем замке еще ключи торчат.
И по остальным, не совсем внятным ответам, деятельный полковник утвердился в первоначальном мнении, – машину угнали профессионалы высокого класса
- А когда ты машину в последний раз в гараж ставил?
- Ну, в субботу…, или, нет… скорее вчера, в воскресенье.
- Так в субботу или в воскресенье?
Уточнить ответ на этот вопрос, раздавленный горем Архипыч, не смог.
Подошедший сторож доложил, милиция уже едет. На вопросы чекиста твердо ответил, не видели они с напарником синюю «Волгу» выезжающей этой ночью. Всю ночь не спали, спиртного и на дух не принимали. При этом он старался стать так, чтобы мешки под глазами не слишком выделялись, а дыхание, обильно камуфлированное ароматами чеснока, не доносилось к вопрошавшему. И, вскоре приехавшей, следственной группе, он отвечал также уверенно и четко, останавливаясь только для того, чтобы перекатить жевательную резинку во рту, предусмотрительно, положенную туда перед приездом следователей.
Следователи отметили отсутствие повреждений на запирающих устройствах и на гаражных воротах. Затем сфотографировали замки, ворота, пустой гараж и, зачем-то, убитого горем Архипыча рядом с проницательным полковником. Они тщательно записали показания сторожа, пострадавшего и свидетелей, заверили присутствующих, что обязательно найдут пропажу, мол, надо же и им когда-то отличиться, сели в «уазик» и укатили.
У Архипыча весь день все валилось из рук. Он бесконечно повторял свой рассказ об украденной машине, тяжко вздыхал, махнув рукой, как бы смирившись с мыслью о безвозвратности пропажи. Слушающие его сотрудники вспоминали аналогичные случаи, из которых следовало, что машину ему больше не видать, сочувственно хлопали по плечу и уходили. На смену им подходили те, кто еще не слышал подробностей или не успел рассказать ему ещё более страшную историю автомобильных краж. А начальник смежного отдела, Василий Калистратович, так и не попавший в загранкомандировку, тоже сочувственно, хлопнул по плечу и сказал:
- Ничего! Пешком походишь - здоровее будешь!
Последующие два дня не принесли, сколь ни будь, утешительных новостей и не уменьшили пересудов. Полковник в отставке выдвинул предположение, что машину, возможно, разобрали на запчасти, каковые уже и продают на авторынке. Архипыч при этом и вовсе пал духом, а полковник продолжил, что уже был на рынке и даже видел выставленный на продажу волговский карбюратор. Прибывшей на рынок группе добровольцев, владелец подозрительного карбюратора сумел доказать, что карбюратор не волговский, а от подвесного лодочного мотора «Привет», чем страдальца несколько успокоил. Весь вторник и всю среду ограбленный Архипыч и неутомимый полковник будоражили гаражный кооператив и коллектив солидного учреждения, а в четверг все разговоры о краже прекратились. Исчезнув на пол дня, Архипыч к вечеру пригнал свою машину в гараж.
Потрясенным успехом оперативников соседям он рассказал следующее. В последнюю субботу он поехал на «Волге» в Москву. Заканчивая свои дела, поставил машину на Комсомольской площади, рядом с Ярославским вокзалом, а сам зашел в ближайший гастроном. Выходя из магазина, глянул на часы, оценил свое положение в пространстве и времени, и обмер, было 17 часов 20 минут. До отхода электрички оставалось семь минут. Припустив галопом, смерчем ворвался на перрон, влетел в вагон и нашел свободное место. Отдышавшись, он поздравил себя с удачей, с тем, что так вовремя посмотрел на часы, успел на поезд и даже ехал сидя.
А с машиной ничего не случилось. Как и бывает в таких случаях, на нее никто не обратил внимания и она целая и невредимая, правда изрядно запыленная, спокойно простояла четверо суток никем не охраняемая под самым носом у профессиональных угонщиков. Да еще, иногда попадающийся навстречу полковник, владелец уникальной «Гренады», укоризненно качал головой. Он не мог простить Архипычу так быстро закончившейся истории с пропавшей машиной, что не дало ему возможности проявить свои сыскные таланты, а может быть и за то, что репутация профессионалов так резко упала в его глазах.

АРХИПЫЧ В ГОСТЯХ У ДЯДИ




Бывая в Ленинграде, Архипыч, останавливался у дяди с тетей. Как и в этот, первый после поступления в училище, раз, когда его еще просто Колей звали. Его родственники были людьми интеллигентными. В Питере все интеллигенты. Там воздух или вода такая, что все сугубо интеллектуальной жизнью живут. Ведь надо же, ни в Эрмитаже, ни в Пушкинском музее, ни разу не бывали, Исаакиевский собор только издалека видели, времени, видите ли, нет, а все про все знают.
Итак, дядя с тетей у Коли были людьми интеллигентными, все достопримечательности наизусть знали (им о них, часто приезжающие родственники рассказывали), ну и обстановка в квартире у них была соответствующая. Дядя недавно ремонт сделал, новую мебель купил, старую – продал. Питерцы они люди практичные, ничего просто так на свалку не выбросят. Он и ванную комнату с туалетом обновил, а на унитаз, невиданный по тем временам, пластиковый, жемчужного цвета хомут приделал. Коля же, надо сказать, в училище слегка одичал. Да и то сказать, какие уж там, в казарменном туалете пластиковые хомуты - сел на очко орлом, дверь, если есть, запер на защелку…, а если нет, и так сойдет, вокруг ведь свои все, чего там стесняться. А по правде сказать, и дома-то у него все удобства во дворе располагались.
Утром дядя с тетей на работу ушли, Коле указали, где в холодильнике что лежит, чтобы сам себе завтрак сготовил. Коля, после казарменных подъемов, вволю навалявшись, сытно позавтракал яичницей с беконом, пивом «Мартовским» запил (дядя побеспокоился) – мода в Питере в то время такая была, чтобы все как у американцев. Закурил папиросу, его инструктор только «Беломор» курил, даже как инструктор пачку особым манером открывал, ногтем большого пальца посередине разрезал, а пачка при этом на две половинки разламывалась. Пару раз затянулся и в туалет пошел.
По казарменной привычке залез он обеими ногами на пластиковый хомут, а весил он прилично - килограмм под восемьдесят, почти одни мышцы, ну хомут и хрястнул, как раз в том месте, где обычно пятая точка наиболее плотный контакт с сидением имеет. Сделав свои дела, Коля, глядя на трещину, заделать которую никакой возможности не представлялось, затылок почесал, бросил окурок в унитаз, и ушел в город, культурно просвещаться.
Вечером дядя в туалет пошел, пятую точку в этом самом месте трещиной в хомуте защемил и очень сильно ругался. Больше всего его злило, что он понять не мог; как можно хомут этим местом сломать? Давно, видно в армии служил, позабыл все. А Николай на его вопрос ничего толком отвечать не стал, теперь то он сообразил, как тут сидеть надо было, а признаться неловко, и невнятно дядю успокоил,
- Чего, там, - дескать, - дядя. Я, во всех местах накачанный, повернулся за бумажкой, а
оно, гляди, и лопнуло.
Дядя недоверчиво головой покрутил, на Колину задницу покосился, свою потер, но ничего больше не сказал, видно смутно что-то из своего опыта припомнил.
В тот же вечер Коля, открывая дверь в залу, за ручку – пимпочку чешскую пластмассовую с золотистым ободком, потянул, а дверь, надо сказать, нижним краем за пол цепляла. Чтобы добиться желаемого перемещения, Коля и сил-то приложил совсем ничего, а ручку – пимпочку эту, оторвал. Дядя был уже начеку и тут же появился:
- Ты, - говорит, - обалдуй, сила есть – ума не надо! Мог и сообразить башкой своей непутевой. Слегка дверь за ручку от пола приподними и потяни на себя. Тянешь со всей дури! А с дури сам знаешь, что сломать можно. Еще хорошо, что я одну ручку в запас купил. Как знал, приедет олух типа тебя, и что-нибудь, да сломает.
Коля на дядю не обиделся, стоял только рядом да в смущении бок чесал, где-то подмышкой:
- Черт ее, дядь Петь, знает. Легонько только потянул…, импортная вещь.… Гляди, вот ведь хрупкая какая! И как это я?
- «Хрупкая», «легонько», - ворчал дядя, - а силища? Вон лапищи-то, какие, а сала то в башке и нет? Ноль, и ухудшается. У, турок!
Дядя любил все в доме чинить сам, и уже не сердился, а, принеся новую пимпочку, уже привинчивал ее, ловко орудуя отверткой.
- Снизу, коняга, поднажми. - Поучал дядя Колю, - А потом, лапищей своей, деревянной, тяни. Пол ли, нет ли!?
- Да чего тут не понять, - проявлял Коля свою сообразительность, приподнял, и тяни.
- Точно, - подтвердил дядя, - пошли чай пить.
После чая, черт понес, уже ученого, Колю в ту же залу. Памятуя полученные от дяди наставления, Коля, обхватил снизу нехилой своей ладошкой нежное произведение чешских умельцев, напряг крепкий бицепс свой и приподнял дверь. Пимпочка, оторванная давлением снизу, чуть не влетела в лоб, наблюдавшему за плодами своих трудов и поучений дяде. Впрочем, даже если бы она и попала, даже если бы она набила на дядином лбу солидную шишку, то и тогда его негодование не было бы большим. И тогда бы он едва ли смог сказать так много и так выразительно, как при виде столь наглого небрежения его педагогическими усилиями. Особенно его злила, собственная непредусмотрительность.
- Как я мог, - выговаривал дядя, - зная, что мой племянник такая бестолочь и деревенщина, позволить себе купить только одну запасную ручку!
- Надо было купить на всю получку этих ручек! - надрывался он, норовя дать Коле подзатыльник, - Надо было железные ручки поставить! Надо было, к твоему приезду сортир во дворе выкопать, - не удержался он и от мелкой мести, - а тебя, медведя, в стойло на ночь ставить, да к стенке цепью приковать, что бы ты при ловкости своей, здание не обрушил!
Коля виновато чесал другой бок на том же уровне, возле подмышки. Не зная от смущения, чем занять себя, он взял в руки тетины швейцарские часики, лежащие на столе в пустой хрустальной пепельнице. Эти часики дядя привез с войны, и они составляли главную гордость семейства. Дядя зарычал и кинулся к невезучему родственнику, но было поздно. Часики в Колиных руках звонко щелкнули и к неописуемому его ужасу заводная головка и корпус часов уже не составляли единого целого.
- Свернул, - стонал дядя, - головку свернул! Иди с глаз моих, видеть тебя не могу! Бурмыла чертова!
На шум скандала в залу с кухни, заглянула тетя:
- Ну, чего ты на ребенка разорался? – спросила она мужа, разобравшись в сути конфликта, - какие-то старые часы, ручки, хомут. Так ли это все важно?
Тете было жаль часиков, но она очень любила Колю и всегда защищала его от всех, даже от Колиной мамы, но когда на следующий день накрывала на стол, то Коле, вместо фарфоровой чашки, поставила простую алюминиевую кружку.
А когда Коля попытался заточить простой карандаш немецкой, из золлингеновской стали, опасной бритвой (вторая семейная реликвия), и выломал, в общем-то, небольшой кусочек ее лезвия, что лишило бритву ее функциональности, дядя подумал – как хорошо, что у курсантов отпуск всего тридцать суток.

АРХИПЫЧ



КОРОТКАЯ КОМАНДИРОВКА

Автор - Александр Шипицын



Как и великому основателю научного коммунизма Архипычу ничто человеческое чуждо не было. Правда, в отличие от Карла Маркса, который не только создал великую экономическую теорию, но и приударял за европейскими дамочками, Архипыч ограничивался представительницами лучшей половины человечества отечественного происхождения. Будучи человеком женатым, он и сам не смог бы объяснить, зачем он это делал. Очевидно, дьявол, сидящий в каждом из нас, сильнее всего выгибал тонкую пленку, разгораживающую Добро и Зло, в направлении Зла, именно в этом, ограничивающем отношения полов, месте. Зато в других местах силы Добра с большим перевесом брали верх над кознями лукавого.

Не задумываясь над проблемами мировой экономики, он, тем не менее, соблюдал правило – «не живи, где …», пардон, в общем, старался, чтобы между местом плотских утех и его местом жительства всегда была значительная и хитроумно запутанная дистанция. Но, познакомившись с Маринкой, он все же попал в коварные сети нечистого, который пользуется нашими слабостями, для нанесения максимального ущерба как нашей будущей, лучшей жизни, так и во время нашего бренного существования.

Марина совместно со своим невзрачным, неприятно пахнувшим дешевой водкой, супругом жила в том же общежитии, где в ожидании обещанной на работе квартиры, прозябал и Архипыч со своим немногочисленным семейством.

Общежитие, прозванное за его размеры в честь известного американского авианосца, «Энтерпрайзом», в плане имело вид буквы «П» с короткими ножками и длиннющей перекладиной. На каждом этаже, а их было четыре, коридоры простирались во всю длину здания, делая два поворота в соответствии с формой уже упомянутой буквы. И, хотя коридоры ничем не перегораживались, жильцы для входа и выхода из своего военно-морского жилища пользовались всеми тремя, порядком обшарпанными, подъездами. Их лестничные пролеты были украшены тривиальными сообщениями, что «Светка дура», а «Петька асёл!» или простыми математическими формулами, где результатом сложения неизменно являлся символ «Л». Справа и слева вдоль коридора располагались комнаты жильцов, а общие кухни, ванные комнаты и прочие удобства регулярно повторялись таким образом, чтобы ими могли пользоваться шесть-семь семейств. Частенько, та или иная ванна, а еще чаще туалет, закрывались на ремонт. На это время обездоленные жильцы переходили, к вящему неудовольствию соседей, считавших, ближайшие к ним, туалет или ванную своими, на иждивение счастливцев.

Итак, Архипыч и Марина были соседями, жили на одном этаже, но никогда раньше даже не встречались, так как жили в противоположных концах корабельного чертога. Но однажды, в субботу, когда его жена уехала к теще, а ее муж в обычную командировку, они случайно встретились на площадке перед домом.

Архипыч был видным мужчиной и всегда привлекал женские взгляды. Маринка ничего особенного собой не представляла; задорная мордашка и стандартная ладная фигурка, на которой все отпущенные природой выпуклости и плавные изгибы гармонично и соблазнительно сочетались. К тому же, как говориться, любила она это дело, и легко сходилась с людьми, особенно с мужиками, не слишком рьяно исполняющими библейские заветы. Муж ее часто уезжал в командировки и, зная контактный характер своей подруги, никогда не приезжал в неурочное время. Это избавляло его от изнурительных распрей, из которых Маринка всегда выходила победительницей.

- Мужчина! – весело окликнула она Архипыча, - Не скажете, который час?

- Пол второго, - общительно откликнулся он, глядя на крупные мужские часы, украшающие ее нежную ручку. – Что, часы сломались?

- Да, не идут, проклятые! Может, вы посмотрите, что с ними.

Архипыч, разбирающийся в часовых механизмах, не более чем в марках топлива для межконтинентальных баллистических ракет, тем не менее, взял ее за тонкое запястье и поднес часы к глазам. Маленькая стрелка застыла между часом и двумя, большая на шестерке, зато красная, центральная секундная стрелка деловито неслась по своей орбите. Часы были в полном порядке, чего нельзя было сказать об их обладательнице. Кончик ее носика побледнел, зрачки расширились, а дыхание стало прерывистым.

- Надо посмотреть. Жаль у меня отверточки, знаете, такой крошечной, нет. А
то бы я мигом…, чего там. – Ему тоже стало трудно управлять своим дыханием.

Оказалось, что нужный инструмент в наличии имеется, только находится он у нее дома, на третьем этаже. Отзывчивость Архипыча не имела границ. Движимый состраданием к беспомощному, хрупкому существу, страдающему от неизвестности, в смысле времени, он вызвался лично сопроводить обладательницу странных часов, к месту предполагаемого ремонта.

Уходя от Марины, он смущенно чесал затылок, хмыкал и удивленно крутил головой. Он и не ожидал, что все произойдет так буднично просто. И без того, отнюдь не безгрешный путь его, пресекло очередное препятствие, делающее причисление его к сонму праведников весьма проблематичным.

В последствии, встречая ее, он сдержанно здоровался и, не помышляя более о встречах под родной крышей, старался не замечать ее призывных, недоумевающих взглядов. Но ее муж опять укатил в очередную командировку и, воспользовавшись этим, Марина позвала его к себе. Теперь она хотела, чтобы он остался у нее на всю ночь. Архипыч не представлял себе, каким образом он может это сделать. Но женский ум, подавляемый тысячелетним господством мужчин, был изобретательнее.

- Скажи жене, что тебя посылают в командировку. Соберись, попрощайся,
выйди из дому, а потом зайдешь в мой подъезд. Ты понял? Любименький!

Подивившись ее сообразительности Архипыч, прикрываясь, якобы больной, тещей отпросился на работе в отгул, дома собрал командировочный чемоданчик, поцеловал жену и бодро вышел из подъезда. Обогнув «Энтерпрайз», он зашел в дом с противоположной стороны, причем, наблюдавшим за его перемещениями соседкам ничего в его маневрах странным не показалось. Ну, забыл что-то человек. А то, что вошел в другой подъезд – объяснимо, коридор-то все равно один.

Эмоциональная Маринка стонала, металась, и все норовила запустить свои лакированные ноготки в беззащитную спину Архипыча. Памятуя о возможных неприятных последствиях, он мягким, но решительным движением локтя пресекал подобные поползновения. Тональность и грудной тембр звуков, которые она издавала, не оставлял места сомнениям относительно процесса вызывающего такую бурю чувств. Если бы, более сдержанный Архипыч не гасил поцелуями наиболее выразительные возгласы, а работающая, в ближайшей кухне, стиральная машина не создавала шумовую завесу, бдительные соседи, обязательно бы заподозрили неладное. А самые наивные из них могли бы даже вызвать милицию, решив, что в этой комнате кто-то подвергается изощренным пыткам.

Стоны и метания продолжались до наступления темноты, пока он не устал. Затем спокойно, без бурных проявлений страсти, ещё раз поцеловал ее, назвал, как и свою жену «киса», а затем мирно уснул. Проснувшись среди ночи, по вполне обыденной причине, он натянул трусы и, всунув ноги в тапочки, взятые в командировку, зевая и морщась от света заливающего общий коридор, потащился к туалету. Место общего пользования, принадлежащее сообществу комнат, в число которых входило и жилище Марины, было закрыто на ремонт. Не увидев в этом чего-то необычного, зевая и почесываясь, Архипыч двинулся по коридору дальше. Но следующий по ходу его движения туалет был занят. Почти засыпая, он, наконец, добрался до свободной кабинки. Покончив со своими делами и, спустив воду, влекомый, умирающим со смеху, врагом рода человеческого, он оказался перед дверью своей собственной комнаты, откуда несколько часов назад, влекомый «служебным» долгом, вышел. Его удивило, что жена закрыла дверь на ключ, чего обычно никогда не делала, когда он выходил ночью.

Он постучал.

Что произошло дальше, когда верная супруга обнаружила за дверью, в три часа ночи, своего повелителя, уехавшего в командировку в полном облачении и с чемоданчиком, а теперь стоящего перед ней в тапочках и трусах каждый добропорядочный супруг может себе представить.

Досталось и Маринке. Осыпаемый градом ударов, толчков и щипков, под конвоем проснувшейся и прозревшей супруги, вооруженной щипцами для кипячения белья, он был вынужден раскрыть место греховных услад, так как надо было забрать свое командировочное имущество и одежду. Предоставив женщинам, возможность выяснять отношения, Архипыч улизнул в свою комнату, где в последствии подвергся новым истязаниям и упрекам.

Приехавшему через день Маринкиному мужу, доброжелательные соседи не преминули деликатно сообщить об имевшем место ночном происшествии. На что он мрачно хмыкнул: «Вот гадюка неугомонная!», но в присутствии жены, вспоминая предыдущие баталии по аналогичному поводу, тему эту далее развивать, не стал, а лишь вознаградил себя, за моральный ущерб, дополнительным стаканом водки.

КАК ПРОДАЛИ ПЕТЮ

Автор - Александр Шипицын
Пете не везло с самого начала. Хотя родиной его был Китай, но похож он был на рыжего грузина. На пароходе, плывшем в Европу, он лежал на дне контейнера и ящик с петардами давил на грудь. А уж из Польши его везли внизу большой клетчатой сумки под увесистой коробкой с батарейками «Duracel». Проклятая коробка одним углом лезла в правый глаз, что в последствии придало ему вид угрюмый и подозрительный.
Тетя Зина, хозяйка зеленого модуля с игрушками, увидев его, всплеснула руками,
- Ну и ну! – сказала она, - Куда ж тебя-то?
Она была добрая женщина, и, расправив, как смогла, скромные одеяния его, добавила:
- Ничего, отвисишься, даст Бог, разгладишься.
Умелыми руками она выровняла ему грудь, попробовала полностью открыть правый глаз, но не получилось. Причесать Петю не смог бы даже самый опытный парикмахер, его рыжие патлы вылезали пучками при одном прикосновении расчески. Завернутого в целлофан, Петю повесили под самой крышей.
Раскачиваясь на ветру, Петя вызывал скорее смех, чем ужас. Да и что может быть ужасного в кукле китайского производства. В кукле славянского, на китайский взгляд, типа. Славянское происхождение подкреплялось, синим цветом, по-китайски раскосых, глаз. А также рыжей, вылезающей от малейшего прикосновения, шевелюрой, почему-то орлиным носом и вышитым латинскими буквами именем “Pjetja” на спинке фиолетового свитерка, который как и прическа, интенсивно выделял клочья волокон, никогда не соприкасавшихся с овечьим стадом. Впрочем, имя могло оказаться и не русским. Но тетя Зина, не вдаваясь в тонкости китайско-латинской орфографии, окрестила рыжего горца Петей.
Третий год раскачивался Петя на ветру под крышей тети Зининого киоска. Время не пошло на пользу его товарному виду. Если он когда-либо и обладал таковым, это время безвозвратно ушло. Да и что хорошего было в кукле, потерявшей половину рыжей шевелюры, где правую сторону лица украшал полузакрытый, поврежденный коробкой “Duraccel”, глаз. Если дело заходило настолько далеко, что наивный покупатель, осматривая потенциальную покупку, пытался извлечь, из обычно молчаливого Пети, обещанную тетей Зиной «Маму», то после многократных перевертываний и потряхиваний, Петя издавал короткий звук, напоминающий модное слово «Блин!», что отпугивало законопослушных покупателей. Покупателей, закон игнорирующих, такая игрушка могла заинтересовать только как средство нанесения моральных травм. А так как на современных торговцах базарный рэкет уже перепробовал все средства, и они ко всему привыкли, то и эта грань Петиных талантов оставалась невостребованной.
Петина кривобокость даже вошла в поговорку. Стоило, кому-либо из базарного окружения малость перебрать, как ему обязательно говорили, - «Ну, что загнулся как Петя у Зинки?». Кукла начала приобретать популярность. Грузчики Семен и Павел даже как-то поспорили по его поводу. Семен, когда-то был летчиком и, как все старые летчики глуховатый, орал, что Петруху Зинуля, и к этому Рождеству не продаст, Павел же склонялся к мнению, что Петька скоро развалится и о продаже его и речи быть не может. Если бы Сеня не орал так громко, Петино существование окончилось бы тихо и незаметно. Тетя Зина почесав макушку, с досады плюнула бы и бросила совсем обветшавшего Петра в мусорный бак. А так судьбой куклы заинтересовалась базарная общественность. Отношение к несчастной кукле было неоднозначным. Некоторых радовал сам факт, что кто-то хотя бы и немного, а прогорел. Кому и поговорить было больше не о чем. А Клару Петровну, бывшего музыковеда областного масштаба, ныне торгующую косметикой, раздражал, как она говорила неэстетичный вид китайского изделия.
Знатный алкаш и попрошайка Михалыч, промышлявший сбором картона на макулатуру, как-то приняв Петю за попугая, даже спросил тетю Зину,
- Ты, чё, мать птицей торгуешь? Так тебе в крытый рынок надо.
- Вали отсюда, алкаш! - возмутился сосед тети Зины - рослый парень спортивного вида, торгующий дубленками. Вид умничающего пропойцы оскорблял его спортивную душу.
А тетя Зина ничего не сказала, она достала из-под прилавка стопку сплющенных картонных коробок перевязанных шпагатом и отдала ее Михайлычу.
- Хоть бы кто его у тебя купил, - посочувствовал алкаш.
- Да, и так уже за пол цены отдаю, не берут. Может и в самом деле выбросить, чтоб место не занимал?
- Не, - усомнился экономный Михалыч, - как это вещь выбрасывать? Купят, вот увидишь, купят.
Сам он, в газетном обрывке, заботливо сберегал, до следующего возлияния, соленые огуречные попки, и одобрить подобную расточительность не мог.
Миг удачи приходит неожиданно, когда потеряны все надежды. Настал звездный час и для Пети.
Перед киоском тети Зины остановился в глубоком раздумье мужчина лет пятьдесяти, одетый в дорогую замшевую, на молнии, куртку. Ему нужно было что-то для маленького внука, что-то чего тот, избалованный родней, еще не имел. Тетя Зина сразу все поняла. Она выбросила докуренную только до середины сигарету, выпустила под прилавок мохнатую струю дыма и быстро прилепила добренькую улыбочку:
- Мужчина! - хриплым от простуды голосом, сказала она, - Мужчина! Чем интересуемся?
Тот что-то неопределенное промычал и посмотрел вверх.
- Может для деток, что ни будь, хотите купить. Вот, глядите, шикарные автомобильчики, вот пистолеты. Вот мягкие игрушки, все импортное, английское и итальянское - без зазрения совести, зачастила тетя Зина, - все сертифицировано, я сама за товаром езжу.
К ее изумлению покупатель, подняв голову, задумчиво уставился на висящего под крышей Петю. Тетя Зина, имеющая змеиную реакцию, мгновенно оценила ситуацию.
- Вот, - сделав честное лицо, начала она, - прекрасная кукла, зовут Петя. Он открывает и закрывает глаза, его можно купать (купать Петю уже было необходимо). Если снять свитерочек и ползунки…, - она попыталась снять с куклы штанишки, Петя стал терять неплотно прикрученные нижние конечности. Осознав свою оплошность, тетя Зина тут же прекратила свои гигиенические попытки, - да, он еще в кроватке спит (кроватку в целях экономии заменяла плоская корзинка из рисовой соломки), переключила она внимание начавшего настораживаться покупателя.
- Прямо как Моисей. В корзине, – обрадовался покупатель.
Вдохновленную предстоящей удачей, тетю Зину понесло,
- Если его перевернуть он говорит «мама!».
Приученный современной электроникой мужчина, ожидал услышать, по меньшей мере, ответ автоответчика, начинающийся словами «Вы позвонили по телефону…», но грубо потревоженный Петя, своим пролетарским «Блин!» рассеял ангельскую иллюзию, вызванную воспоминанием об иудейском вожде. Неделикатное слово не обескуражило почитателя библейских персонажей, а даже наоборот вызвало у него одобрение.
- Круто, по-нашему, - сказал чудаковатый знаток Библии и не торгуясь купил Петю.
При этом он не обратил внимания ни на потускневший и потерявший от времени прозрачность целлофан, ни на полузакрытый глаз, ни на подозрительно болтающиеся в ползунках ножки. Кривобокость и ужасающий звук “Блин”, а также шикарная, но прикрывающую только половину головы шевелюра не насторожили его. Но главное, он не посмотрел на цену, за которую можно было приобрести настоящее электронное чудо,
Радостная весть концентрическими кругами разбегалась от, еще не верящей в чудо, тети Зины. Первым поздравил ее спортивный продавец дубленок. Он, правда, только буркнул:
-Да-а! Не думал. Вот уж не думал… Поздравляю! За шампанским посылать?
Клара Петровна, живо обсуждала новость с реализатором канцпринадлежностей, показывая пальцем спину, еще не далеко ушедшего, нового хозяина Пети, при этом они понимающе качали головами и крутили пальцами у виска. Грузчики Семен и Павел, а также примкнувший к ним алкаш Михалыч, разгребая толпу руками и крича по привычке «Берегись», устремились к сияющей тете Зине. Семен на ходу протирал полой синего халата граненый стакан, с которым не расставался ни при каких обстоятельствах. Михалыч ощупывал в кармане огуречные останки.
Разносчик чебуреков, забыв повторять свою устную рекламу «Чебрекь! Кофе Капучино!», медленно соображал, воспользоваться ли предстоящим скоплением народа в корыстных целях, или же отсутствием супруги для получения суетного удовольствия. Она в данный момент, находилась на другом конце рынка, протягивая проходящим самодельный медовик страшной своею рукой. Другого такого случая могло не представиться, и он решительно примкнул к толпе, пришедшей поздравить радостную тетю Зину.
Нищий, с нерусским именем Мадвал, всегда сидящий у входа на рынок, и никогда не дающий прохожим шанса заподозрить у него наличие хоть каких-то умственных способностей, не вставая с колен, начал перебираться поближе к веселящейся толпе. Первым его порывом был профессиональный навык; пустить слюну и, вытянув вперед, не знающую мыла, руку, бодрым мычанием, побуждать ближних своих творить добро. Но, поняв, из обрывков долетающих до него разговоров, в чем, собственно, дело, поддавшись общему настроению праздника, на радостях подбросил вверх свою шапку, рассыпав горсть мелочи, заработок последних пятнадцати минут напряженного творческого труда, за что в последствии немилосердно корил себя словесами безбожными.
Злополучный владелец легендарного Пети, тем временем подъезжал к дому. Зерна сомнения дали ростки, и плоды их были горьки. Становилась непонятной лаконичность приобретения, ставящая под сомнение наличие в кукле электронного устройства. Было также неясно, куда устанавливаются батарейки, и устанавливаются ли они вообще. Кривобокость, прикрытый глаз, орлиный нос и половинчатая шевелюра уже не представлялись изысканной фантазией дизайнера, в этих утонченных чертах явно просматривались дефекты производства и следы грубой транспортировки.
Домашние с подозрением отнеслись к заявлению об исключительной удачности покупки. Недоверие вызвала и сцена печального расставания продавщицы с дорогой ее сердцу вещью, за столь мизерную цену. Сомнение вызвали и поздравления соседних продавцов, якобы завидующих счастливому покупателю. А упоминание о рыдающих, менее удачливых, соискателей уникальной игрушки, вызвало раздражение домочадцев.
Не улучшила общего настроения и дочь, мать внука, для которого и было сделано столь ценное приобретение, только что возвратившаяся с базара.
- Что делается на рынке, уму непостижимо! Ма, помнишь ту уродливую куклу, что висела в зеленом киоске? Какой-то чудик ее купил. Представляешь! Вот чучело! Народ просто в восторге.
- Какой-то чудик?! Твой папа и купил. – Раздражению Ма не было предела. – И он еще рассказывает, как ему повезло! Не соображаешь, нечего покупать!
Папе еще долго объясняли бы разницу между качественными и не качественными товарами, увеличивая размеры проеденной плеши, намекая на его еще один природный недостаток, кроме полного отсутствия мозгов, но в этот момент в другой комнате захныкал проснувшийся внук.
-Петя! – сказал он, увидев в руке деда охаянную куклу, - Петя! - он протянул к ней пухлую ручонку. – Деда, дай!
Кривобокий, полутораглазый, рыжий грузин, славянского происхождения, сказал из своей корзиночки «Блин!», и был тут же прижат к теплому моторчику, стучащему под турецкой пижамкой. От изменившегося наклона один глаз у Пети закрылся совсем. А тот, что был закрыт наполовину, придал кукольному лицу вид неизъяснимого блаженства.

ДЕНЬ МОЛОДЕЖИ

Где то в году 73-м, мы как обычно сидели в Леонидово, на Сахалине. В канун Дня Молодежи, этот праздник, почему-то всегда на субботу приходиться, пришла директрисса рыбокомбината из Поронайска и просила командира полка прислать "мальчиков" на празднование Дня Молодежи. А то у них, видите ли, одни девушки. А мужиков мало и те все пьяные. Командир спросил: - А сколько надо? Она: - Ну человек 100, ли хотя бы 50. Он как услышал их запросы, представил себе результаты этого гуляния и тут же назначил полеты при метеоминимуме. И хотя в субботу погода была "миллион на миллион", мы летали минимум. А как пролетали над Поронайском в нашу сторону летели сотни ракет. Мы тоже поддержали веселье как могли. И навстречу, с самолетов, летели сигнальные ракеты. А мне, через остекление кабины и рев двигателей, при каждом залпе снизу и сверху слышалось: "Ура!!!". Единицам, из нелетающих, удалось просочиться на праздник. Так вот они утверждают, я правда не верю, что вместе с "Ура!!!" иногда раздавалось звонкое: "Козлы!"

Лепо.

ДАНЬ, ЗА ДЭНАДЦАТЬ ЛЭТ.

В советские времена, экипаж Ан-12 (6 чл) был в командировке на Казанском авиазаводе. Летчики, кабак, водка. Выходят. Командир задерержался со швейцаром на ун моменто. Выходит. Экипаж - 5 чл - в снегу валяется и тихо стонет. У правака - пол лица, у штурмана - ключица, у иньших- рука или нога в непригодном для дальнейшей эксплуатации состоянии. Увот хэппенд? Оказывается, проходила мимо стройная девушка коренной национальности. Красавец - правак (москвич) возжелали познакомиться. На откровенное приглашение получил недобрый, косой взгляд. Он возмутился: "Вот б... косоглазая!" Тут же лишился половины лица, аккуратно снятого отточенным маникюром, штурман при приземлении сломал себе ключицу, а остальные члены экипажа, наверное самостоятельно, сами по себе, переломали кто ногу, кто руку. Вся процедура заняла не более 20 секунд. Восстановление летных способностей - гораздо больше. Будьте внимательны и осмотрительны. Это было давно... и не в нашем районе.

ПАССАЖИРЫ СПАСЛИ САМОЛЕТ
6 сентября 2009 от alexander
Автор Александр Шипицын

В далекие шестидесятые годы, далеко на север, под Новый год летит Ан-24. Пассажиры мирно дремлют. В кабине экипажа радист чешет лоб, изобретая очередную комбинацию. Вдруг, он подскакивает и выбегает в салон. Там он смотрит сквозь иллюминатор на правый двигатель, затем на левый, в отчаянии хватается за голову и убегает в кабину.
От немедленно проснувшихся, бдительных пассажиров не ускользают странные эволюции члена экипажа. По рядам кресел пробегает пока еще легкая рябь волнения. А в кабине радист просит штурмана:
- Выйди в салон, посмотри на правый двигатель, потом на левый, схватись за голову и вернись назад.
Штурман пожал плечами, но просьбу выполнил.
Когда радист повторно вошел в салон, до паники оставались считанные секунды. Видимыми усилиями, подавив волнение, дрожащим голосом он обратился к пассажирам:
- Спокойствие товарищи! Аэрофлот гарантирует вашу безопасность! – уже одни эти слова могли вызвать панику, но поднятые в успокаивающем жесте руки и природное любопытство удержали, готовящийся сорваться общий визг.
- В чем дело!? Что случилось? – посыпались взволнованные вопросы.
- Лопнула трубка системы спиртового обогащения топлива в системе рекуперации двигателей. Течь мы устранили, но спиртоводяная смесь вытекла, и двигатели могут стать в любой момент. Не беспокойтесь, аэродинамическое качество Ан-24 позволит произвести посадку с неработающими двигателями.
Опытные пассажиры знали, над какой местностью, зимой, в кромешной тьме они летели. Перспектива вынужденной посадки не утешала.
- Что же делать?
Удрученный радист ответил:
- Если бы был спирт, или водка, даже коньяк, в достаточном количестве, мы бы залили его в систему, и все было бы хорошо. Но где это взять?…
Оказалось, что этого добра на борту было более чем достаточно. Летели-то под Новый год. Пассажиры, обрадованные возможностью спасения, отдавали радисту все; и питьевой спирт, популярный на севере, и водку, и коньяк. Тот складывал бутылки в огромную сумку и от имени Аэорфлота благодарил сознательных пассажиров. Сидящий возле самой двери в кабину, пьяненький дядька спросил:
- А пиво пойдет?
- И пиво пойдет. – После чего, забрав две бутылки «Жигулевского», радист ушел в кабину экипажа. Выйдя снова в салон, он своим довольным лицом и поднятым вверх большим пальцем вселил спокойствие и уверенность в безопасности, в сердца пассажиров.
Прилетевший домой экипаж был удивлен и обрадован обилию спиртного, которым щедро поделился радист. И все было бы хорошо, если бы пьяненький дядька, в высокопоставленной компании не похвастал, как он двумя бутылками пива спас самолет и пассажиров. Находчивого радиста быстро отловили и уволили.

Дай чумыхнуть.
Автор Александр Шипицын

Конец 80-х. Некий интеллигент, желая отпраздновать День Рождения, и не имея возможности добыть спиртное, через знакомых искал, хоть что ни будь. Мы помним, как это при Горбачеве было.
На окраине Киева, по наводке опытных товарищей, у какой-то бабушки, приобрел трехлитровую банку самогона, крепко пахнувшего лизолом. Банку он закрыл капроновой крышкой. Что бы замаскировать ее преступное содержимое, окутал газетой. Свое приобретение он поместил в банальную авоську.
Экономя небогатые средства, сел в автобус. Вернее, встал. От раскачиваний автобуса, сквозь негерметичную крышку, часть драгоценной влаги стала просачиваться на газету. По автобусу поплыл, до боли узнаваемый, аромат. Пассажиры стали принюхиваться. Аромат дошел и до милиционера, стоящего у задней двери. Увлекаемый запахом, он, стал пробираться вперед.
От интеллигента не ускользнули продвижения милиционера. Когда тот приблизился на расстояние вытянутой руки, владелец банки, на первой же остановке, выскочил из автобуса. Мент за ним.
Видя такое обстоятельство, интеллигент перешел на дромадерский шаг, делая не менее 15 км в час. Мент не отставал.
Перейдя на позорную рысь, наш интеллигент попытался заскочить в первый, попавшийся подъезд, но и блюститель закона, имевший хорошую физическую подготовку, поднажал и догнал.
Когда он ухватил интеллигента за рукав, тот прокрутил в мозгу сцены низвержения в узилище. Но преследователь поразил его последовавшей просьбой:
- Братан! Дай чумыхну глоток. После вчерашнего – подыхаю!
Дрожащими руками, преследуемый снял крышку с банки. Блюститель порядка, выпрямившись и подтянув живот, сделал три огромных глотка. После этого он надолго приник носом к рукаву. Возвращая банку, он с достоинством сказал: - Спасибо!
Четко, по-военному, повернулся направо и ушел.
Чувствуя слабость в ногах, интеллигент закрыл банку крышкой и заковылял к автобусной остановке.

АВИАЦИЯ ШУТИТ
Александр Шипицын

Как-то гоняли наши доблестные противолодочники самолетом Ил-38 американскую подводную лодку восточнее мыса Шипунский, на Камчатке. Близко от территориальных вод. Удачно так, контакт установили. Море спокойное, шумов посторонних нет. Обычно через час в районе поиска десятки кораблей, лодку своими шумами маскируют. А тут тишина, на воде никого.
Когда все хорошо, черт вот он. Штурман, от удачи, при очередной коррекции, установил координаты ориентира с ошибкой в один градус, а это километров 80 на широте Камчатки. Ну, подумаешь, всего то один клювик вместо тройки на двойку установил. Циферки-то мелкие. А лодка и так вблизи территориальных вод злодействовала. Тут же и вовсе, как бы вплотную к ним подползла.
Стал штурман координаты передавать. А сам на карту и не смотрит, только на панель географических координат. А чего напрягаться, условия идеальные?
Но на посту ПЛА, в Москве люди лодку на планшетах ведут и там получается, что супостат нагло к нашим берегам щемится. Тут же команду на Камчатскую флотилию отправили: «Отловить и обезвредить!». Противолодочные силы в повышенную боеготовность привели. Катера и сторожевые корабли в район мыса Шипунского рванули. Большой противолодочный корабль пары разводить начал. Посыльные за экипажами Бе-12 и противолодочных вертолетов побежали. Командующий авиацией флота, а за ним и сам Главнокомандующий флотом на пост ПЛА прибыли.
А лодка все ближе и ближе. Вот она пересекла границу территориальных вод. Пора взрыватели в торпеды вкручивать. Все на Главнокомандующего флотом смотрят. Напряглись, дальше некуда. А лодка уже к берегу подходит. Видать диверсионную группу высадить на Камчатку собирается. Непонятно только зачем здесь-то? От мыса Шипунского до жизненно важных центров, как бычкам до Сингапура. Но кто этих злодеев разберет?
Нашим кораблям еще час туда топать, а лодка уже под самым берегом. И тут произошла странная вещь. Не снижая скорости, лодка, судя по координатам, на берег выползла и с тем же курсом и ходом на сопки полезла. Тут до командующего авиацией, что-то доходить стало. Он порвал последнюю радиограмму, из которой явствовало, что подводная лодка уже на высоте семисот метров в горах «диверсионную» работу ведет.
Он только и сказал:
- Авиация шутит.
Что сказал Главнокомандующий флотом, разобрать было нельзя. Да никто и переспрашивать не стал. Были до смерти рады, что он так ушел.
А у штурмана экипажа, так удачно установившего контакт с американской подводной лодкой на обложке рабочей тетради появился девиз: «Штурман, помни Шипунский поиск!». А уж командующий авиацией флота побеспокоился, что бы он его, и впрямь, не забыл.

БАРАБАН И ГИТАРА
Александр Шипицын
Три офицера Полуэктов, Матяш и Барабан по субботнему делу и после бани добряче приложились. Полуэктов, певец и гитарист, забежал в общагу, бросил все банное, подхватил гитару и побежал дружков догонять. Они сходили, без особого успеха впрочем, в женское общежитие. Там их не поняли и выставили на улицу. Они пошлялись по улицам гарнизона и, не имея понятия о том, который час прислонились к стене пятиэтажки. Как раз под балконом командира дивизии.
Генеральша, вначале с удовольствием слушала негромкие рулады, издаваемые Полуэктовым. Его баритон красиво сочетался с басовитым уханьем Матяша. Барабан музыкальными дарованиями не обладал и молча курил. Но потом все чаще в музыкальную тему стали вплетаться матерные слова. Установив этот факт, генеральша растолкала мужа.
Разбуженный генерал был настроен вполне миролюбиво.
- Эй, певцы! Ну-ка, валите отсюда на…подальше!
Раздосадованный таким отношением к его таланту и еще не спустившись с Парнаса, Полуэктов сам послал ночного слушателя. А вот этого генерал уже стерпеть не мог. Он позвонил коменданту и уже через пять минут, топот ног и наступившая тишина показали, кто в гарнизоне хозяин.
В понедельник, на утреннем докладе командир дивизии спросил коменданта:
- Ну что поймали этих певцов?
- Так точно, товарищ генерал-майор. Одного поймали. Пока не допрашивали, но если надо….
- Надо. Совсем уже обнаглели. Пришлите его ко мне. Сам допрошу, и мало ему не покажется. Моду себе взяли – по ночам орать под окном у начальника гарнизона. А вы, Петриков, – ткнул он пальцем в сторону коменданта, - с должности полетите, если еще раз нечто подобное повториться!
- Так! Это вы спать мне не даете по ночам? – спросил генерал понуро стоящего перед ним Полуэктова. Тот был штурманом отряда. На хорошем счету и планировался на повышение. Теперь, генерал решил твердо, об этом он может забыть. Он терпеть не мог пьяниц и дебоширов.
- Сколько вас было? Кто был еще?
- Трое нас было, товарищ генерал-майор.
-Кто?
- Э-ээ…ээ. Ну, я с гитарой и Матяш с Барабаном.
- Так. Это двое, а третий кто был?
- Так я же и говорю. Я с гитарой и Матяш с Барабаном.
- Это я понял. Ты на гитаре играл, Матяш на барабане ухал. А третий, третий кто был?
- Матяш не на барабане ухал. Это у него голос такой. Барабан вообще звуков не издавал.
- Хорошо, не издавал. Но с барабаном, кто стоял?
- Никто не стоял.
- Как никто? Я своими глазами видел: вас трое было.
- Ну да трое: я с гитарой и Матяш с Барабаном.
Полуэктов уже понял, что генерал думает, что Барабан это барабан, но, видя, как генерал прячет улыбку, продолжал в том же духе. Когда до генерала дошло, что барабан это Барабан, он рассмеялся.
- Иди, певец хренов. В самодеятельности петь надо, а не у меня под балконом.
Больше он Полуэктова в кабинете не держал.

БОЕВОЙ ЛИСТОК
Александр Шипицын
Подзывает меня замполит эскадрильи.
- Саня, пора и тебе уже Боевой листок выпустить. Все уже его выпускали, один ты сачкуешь.
- Дык же у меня руки поморожены. Я такой листок выпущу, что всем смотреть на него тошно будет.
- Ничего не тошно. Ты трафаретку возьми. И по трафаретику, по трафаретику…
- Так его же никто, никогда не читает.
- Как это не читают. Все читают. В общем, не выёживайся и выпусти Листок. Напиши, что завтра, мол, наша эскадрилья полеты летает. У кого какое задание.
- Это что плановую таблицу переписать?
- Пусть плановую. Нацель и вдохнови! Ты у нас парень сообразительный, не буду тебя учить как да что. Давай! Давай!
Делать нечего. Взял я у Петра трафаретку самолета, закрасил его голубым карандашом, нарисовал, где положено звездочки красным фломастером. Получилось – шик! Потом под офицерскую линейку текст шариковой ручкой написал. Долго старался. Со стороны очень даже ничего получилось. Взял три кнопки и листок к доске объявлений приколол.
На другой день, в перерыве между полетами пришел я в класс эскадрильи на произведение свое посмотреть. Висит мой листок, красуется. Целую неделю висел. Пришла пора новый листок вешать.
Я к замполиту.
- Товарищ майор. Пора новый боевой листок выпускать. А то мой уже неделю отвисел.
- А тебе понравилось их выпускать? Может, еще один выпустишь?
- Нет, уж! Увольте. А вы сами этот листок читали?
- Ну, читал, читал. А что?
- Ох, сдается мне, что вы его не читали. У вас бы другая реакция была. Вот пойдемте. Еще раз внимательно прочтите.
Что-то ему в моем голосе не понравилось. Пошел он к моему листку, я следом. Читает вслух:
- Товарищи авиаторы! Завтра в нашей эскадрилье состоятся полеты и хочу отметить, что эти Боевые листки….что-что? Эти Боевые листки никому на фиг не нужны. Их никто никогда не читает. Я уверен, что он провисит неделю и наш добрый замполит прочтет его только тогда, когда я специально приглашу его….
- И как вам мой штурманский расчет?
- Ты – негодяй! Быстро сними его и отдай мне. Или порви. Никто его не читал?
- Думаю, что никто, раз к вам не обратились.
- Ладно. Больше тебя просить не буду.
- А выпускать листки будете?
- Положено. Значит будем.
Вот и сейчас, наверное, в российской армии висят в подразделениях Боевые листки, или как они там называются, и в них написано, что никто их не читает и они и на фиг никому не нужны. Заместители командира по воспитательной работе, пройдитесь, прочтите эти листки. Я не я, если чего-то подобного не встретите.

БОРЬБА ЗА НЕДОСТАТКИ
Александр Шипицын
Прилетел как-то к нам командующий авиацией флота. Собрал всех в Доме Офицеров и рассказал странную вещь. Оказывается, в тех частях, где выявлено больше недостатков в подготовке и выполнении полетов там меньше предпосылок к летным происшествиям, а также летных происшествий. Привел статистику. Всем стало ясно: чем больше недостатков вскроем и устраним, тем безопаснее летать будем.
И началась великая эпопея борьбы за недостатки. Все командные и партийные органы с неутомимостью полицейских ищеек кинулись выискивать недостатки. Я, как штурман, стоял в стороне и несколько выше этих поисковых операций. Но чуяло мое сердце, что и до нас, штурманов, доберутся.
Как в воду глядел. Поток недостатков, поставляемый инженерами и техниками, стал спадать. Синоптики и связисты тоже перестали поставлять недостатки в нужном количестве. Летчики, совсем теперь не отклонялись от курса и глиссады даже на миллиметр. Жалкий ручеек недостатков в технике пилотирования перестал насыщать жажду борцов. Командование и политорганы стали все чаще поглядывать в сторону штурманской службы. Самим им не очень хотелось разбираться в наших «косинУсях», и начали они щемить штурманов эскадрилий.
На очередной подготовке к полетам подходит ко мне штурман нашей эскадрильи Валера Акулов. Человек исключительной порядочности и мудрости, как в штурманских вопросах, так и повседневной жизни.
- Саня, - начал душевно Валера, - Саня, пора и тебе взять на себя какой-то недостаток. А то у каждого летчика их как у сучки блох. А на нас еще ни одного нет.
- А это не больно? – На всякий случай поинтересовался я, хотя и был выше всей этой суеты вокруг недостатков. – Если надо, запиши.
Я легкомысленно согласился. Как Швейк, который наивно полагал, что парочка подписей ему ни сколько не повредит.
- Нет! – Заверил он меня, - Ничуточки. А что тебе записать? – Валера великодушно предложил мне самому выбрать себе розги. О чем я тогда еще и не подозревал.
- Допустим…., я плохо знаю схему захода на посадку аэродрома Завитинск, – также великодушно предложил я.
Схему захода именно на этом аэродроме я знал как «Отче наш».
- Так, - сказал Валера, занося недостаток в журнал контроля подготовки к полетам, - вот и есть хорошенькая государственная измена.
Я, еще не зная, что меня ждет, тоже посмеялся.
Окончив контроль готовности, командир эскадрильи спросил, какие недостатки выявлены в ходе подготовки к полетам. Оказалось, что только один я, проявив халатность и недобросовестность, плохо подготовился к полетам, что выразилось в неудовлетворительном знании схемы захода на посадку на запасном аэродроме Завитинск. Командир подивился этому обстоятельству, выразил недоумение, как это еще земля меня носит? И, что бы наставить на путь истинный, объявил строгий выговор. Я посмотрел на Валеру, но он был занят какими-то бумагами и на мой ошарашенный взгляд не ответил. А командир посоветовал начальнику штаба эскадрильи тут же внести выговор в мою учетную карточку, что бы за текущими делами не забылось.
Тут заходит командир полка. Мы, конечно, встали, поприветствовали его. Мы еще сесть не успели, а он уж поинтересовался, выявлены ли какие недостатки в ходе подготовки к полетам. Назвали мою фамилию. Пришлось встать. Командир полка, на радостях, что есть недостаток, принялся за меня с особым рвением. И авиацию я позорю, и пятно на знамени полка я поставил, и он еще мне припомнит при назначении на должность, и квартиры я не скоро дождусь. Это же неслыханно, такое безобразие. Поинтересовался также, носит ли меня земля? А когда узнал, что носит очень подивился этому факту, так как до сих пор думал, что она обычно горит под ногами у подобных отщепенцев, которых надо бы каленым железом и поганой метлой. Узнал он, что комэск меня уже наказал. Похвалил его за оперативность, но взыскание отменил, так как захотел лично покарать. И объявил тот же строгий выговор, но уже от своего имени, что считалось более тяжкой карой. Хотя сам командир полка считал это ангельским поцелуем по сравнению с тем, что я заслуживаю. Впрочем, жизнь сама меня накажет строго и он не удивится, если узнает, что я совершил тяжкое преступление и сурово осужден.
«Э! – подумал я, - Не простое это дело с недостатками бороться. Так и до служебного несоответствия дойти может, а там и до снятия с должности и отстранения. Больше Валера меня на такую провокацию не подвигнет».
Но я рано радовался. После полетов, на разбор сам командир дивизии, наш славный генерал, пожаловали. Стоит ли говорить, что весь разбор был построен на моей персоне. Которая в летную столовую ходит и не подавится же шоколадом. Государство мне получку выдает и кормит не затем что бы я, наплевав на безопасность полетов, себе брюхо отращивал, и штаны у летного комбинезона протирал. Он тоже поинтересовался, носит ли меня земля? И получив утвердительный ответ, страшно негодовал. В учетной карточке взыскание командира полка зачеркнули, а вместо него вписали подарочек от командира дивизии. На мое счастье командующий в отпуске был, а то бы я с должности и летной работы и вовсе полетел.
Новая неделя началась с того, что прошло партийное собрание эскадрильи, целиком и полностью посвященное персональному делу коммуниста… т.е. меня. Мои друзья, коих миновала чаша с недостатками, всячески изобличали и порицали меня. Парторг поинтересовался, а на чью мельницу я воду лью? Узнав, что все-таки на нашу, он несколько успокоился, хотя и усомнился, что земле легко носить подобных негодяев. Отделался я выговором без занесения в учетную карточку. После собрания я спросил, а представляет ли себе уважаемый парторг, как выглядит схема захода на аэродром Завитинск? Он, бывший электронщик, ответил, что в виде последовательного включения конденсаторов и сопротивлений. Я не стал его разубеждать.
На мое несчастье вскоре состоялось ежегодное отчетно-выборное собрание коммунистов полка. Утешало, что со мной вместе, разбирали еще несколько бедолаг, допустивших недостатки в течение года. А, скорее всего, как и я, дали их на себя повесить. Но так как мой недостаток был самым свежим, выглядело все это, как будто судили банду уголовников, а я их пахан. Апофеозом было выступление секретаря парткома. В уголке его глаза невинной росой сверкала слеза, когда он голосом полным праведного гнева вопрошал:
- До каких пор мы на них будем свое личное время тратить?»
В декабре начался новый учебный год. Завели новые журналы учета недостатков. Другие простаки попались на удочку. Про меня забыли. Более того, когда я попросил у начальника штаба эскадрильи свою учетную карточку, ее сторона, где учитываются взыскания, оказалась девственно чистой. Я свою воспитательную роль в деле борьбы за недостатки выполнил.
Вскоре прилетел командующий. На этот раз нам было доложено о большой роли вскрытия предпосылок к летному происшествию в деле борьбы за безопасность полетов. Начиналась новая великая эпопея. Но я уже держал ушки топориком.

БОРЬБА ЗА ПРЕДПОСЫЛКИ
Александр Шипицын
Я уже рассказывал, как мы боролись за недостатки. Следующей логически оправданной эпопеей была борьба за предпосылки к летным происшествиям. Именно за предпосылки, а не с предпосылками. В начале моей летной карьеры не было ничего страшнее предпосылки к летному происшествию, висящей на чьей-то шее и ставящей крест на дальнейшем продвижении. А тут сам товарищ 001, то есть командующий авиацией флота, стоит за трибуной перед нами и на все корки расхваливает тех командиров полков, в которых совершено наибольшее количество предпосылок к летным происшествиям. Я уж подумал, а не смеется ли он над нами? Может, генеральская ирония в своем развитии превысила наше ее понимание? Оказывается, что в полках, где вскрыто больше предпосылок меньше летных происшествий. Так нам сказал командующий. А не верить ему нет никакого смысла. Да и для здоровья вредно.
Опытной части летного состава вскоре стала понятна истинная подоплека второй эпопеи. У Ярослава Гашека есть рассказ, где школьный капеллан сек детей за всякие провинности. Однако он заметил, что розги, применяемые для экзекуции, не исторгают из малолетних преступников ожидаемых воплей. Тогда он приказал сторожу нарезать более толстые розги. И был удовлетворен результатом, так как детишки визжали от всей души, испытывая на себе новые дидактические средства. Но вскоре он заметил, что сила воспитательного воздействия опять сошла на нет. Были применены розги еще толще. И опять кратковременное улучшение воздействия, а затем дети снова лежали на его коленях во время экзекуции как на пляже. Причину он понял, когда от удара толстенной палкой по тощей заднице воспитуемого, раздался грохот, какой можно услышать, если ударить палкой по жестяной вывеске. Так оно и оказалось. Под штаны нерадивый ученик, в предвидении тяжкого наказания подложил жестяную табличку с надписью, кажется, «Жертвуйте на храм». А до этого детвора подкладывала все более толстые слои бумаги и картона.
Что можно было сделать халатному офицеру за банальный недостаток? Выговор объявить, ну строгий выговор. В крайнем случае, служебное несоответствие, при повторе недостатка у того же офицера. Ага! Щас! Учитывая, что беспримерная борьба за недостатки обвешала почти всех офицеров подобными взысканиями как новогоднюю елку игрушками, действенность их была практически равна нулю. Командующему понадобились более толстые розги. За предпосылку можно было отстранить от полетов, снять с должности, понизить в звании или прочим образом нанести офицеру ощутимый материальный ущерб. Да, но где набраться нужного количества предпосылок? Оказалось проще пареной репы. Все что раньше называлось недостатками, стало именоваться предпосылками. Снизился при заходе на посадку на 10 метров ниже глиссады, не выучил схему захода на запасном аэродроме – получай фашист гранату, или там кактус. Правда и мы стали опытнее. Все вертелись как уж в ступе – не утолчешь. Никто не позволял вешать на себя предпосылки. Ругань и споры стояли в классах и на аэродромах. Чуть до рукопашной дело не доходило. Правда и тут находились простаки, позволявшие записать на них предпосылки.
Особую роль в борьбе за безопасность полетов играли партийно-политические органы. В рвении найти хоть какую завалященькую предпосылку они превзошли инквизицию. Но, при низкой компетенции, они иной раз проходили мимо настоящих предпосылок или попадали пальцем в известное отверстие. И держался наш парторг только на том, что смог вынюхать у безответных технарей. А мечтал он о предпосылке, совершенной летным составом, которую он разделал бы, как румын курицу, на газах у благосклонного полкового, а лучше дивизионного начальства. И тут судьба ему улыбнулась.
С полку у нас было два Синицына. Один лейтенант, техник. А другой, ваш покорный слуга. И вот перед полковым партийным собранием наш бравый парторг берет журнал учета предпосылок и к своей радости видит там фамилию Синицына. Слово «лейтенант» там написано как л-т, в то время как мне удалось дослужиться до капитана, или к-н. Да и инициалы у нас разные. Но кто на такие мелочи внимание обращает? Когда очень хочется что-то увидеть, то обязательно увидишь. Даже не вникнув, что там идет речь об ошибке прибориста, наш партайгеноссе записывает в свою речь меня, который ни сном, ни духом.
На партсобрании, услышав свою фамилию в списке предпосыльщиков, я отложил детектив и стал прислушиваться к происходящему. А с трибуны уже грохотало и гремело. И непонятно как земля меня носит, и почему до сих пор меня в летную столовую пускают, и совершенно не ясно на чьи мельницы я воду лью, и как меня еще ни поганой метлой, ни каленым железом не высекли? Вопиющее безобразие. На крайней реснице правого глаза парторга повисла и крупным бриллиантом заблестела скупая мужская слеза. Даже «Доколе ты Каталина…?» ни в одном театре никогда не звучала так проникновенно как: «До каких пор мы будем свое личное время тратить?!». Казалось, дали бы ему автомат, так, не задумываясь, отвел бы меня к ближайшему капониру.
Мы привыкли к этому театру, бывало и похлеще. Поэтому во время перерыва я подошел к нему и с видом поруганной добродетели обратил внимание зарвавшегося Бормана на ошибочку, что вкралась в доклад. Коммунист всегда благодарит товарища, если тот укажет ему на промах. Так и геноссе, пожал мне руку и обещал в заключительном слове помочь справедливости поторжествовать. С легким сердцем я отбивал наскоки моих друзей и недругов уверенный в торжестве справедливости. Но в заключительной речи, этот Савонарола еще раз потребовал крови нечестивых предпосыльщиков, ни словом не упомянув о произошедшей ошибке. Гляжу, командир полка уж и листок со списком злодеев у него взял и что-то себе выписывает. И командир, что-то не похож на дедушку с рождественскими подарками.
А дальше по отработанной схеме. Комэск, командир полка, командир дивизии. Только теперь и комэск вместе со мной получил. За то, что несвоевременно прореагировал. Пока разобрались приказ о выдаче денег за классность уже и подписали. И получили мы с комэском по 50% классных. А это его любовь ко мне отнюдь не повысило. Партайгеноссе перед каждым собранием обещал все исправить, да все как то забывал.

АФРИКАНКА В ПОРОШКЕ
Александр Шипицын

Некий военный советник, молодой парень, на выходные в Луанде оказался. День рождения у него случился. Малость какой-то кашасы из калебаса глотнул и прикосел. Довезли его до гостиницы, пожелали спокойной ночи и в консульство укатили. Парень наш самостоятельно и без приключений до номера добрался. Разделся, помылся, и спать собрался.
Кто-то в дверь стучится. Открывает. Стоит молоденькая африканка, стройная, грудь выпирает и, так недвусмысленно, покачивается и хихикает. Советник в коридор выглянул: никого. Хвать гостью за руку и к себе. Дверь закрыл и давай с ней договариваться, что и почем. Денег у него не хватило, он ей часы предложил (когда еще такую черненькую отведать придется?). Она по-деловому, часы к уху и согласилась.
Он ее раздевать. От девицы запах местных благовоний идет. Не то что бы шибко отвратный, а непривычный и сильный. От секса отвлекает. Загнал он красотку в ванну. Мыл-мыл, а запах остался. Тогда он в ванную воды напустил и пачку стирального порошка всыпал. Теперь, вроде бы, благовония меньше ощущаться стали. Затащил он ее в кровать и попировал на славу. Утром, выставил девушку за дверь, еще часика два поспал и веселый - радостный в часть отправился.
Он уже и забывать начал о ночном приключении, как дня через два его полиция навестила. Привели к военному атташе, где та чернокожая красавица уже ждала. Все ее тело и лицо покрывала густая россыпь черных прыщей. При этом девушка приветливо улыбалась. Она рассказала все о событиях той ночи и сказала, что претензий особых у нее нет. Она только просит оплатить лечение и вынужденный простой. Сумма оказалась неподъемная.
Что бы позор не ширился, консул принял решение: расходы оплатить, а советника в 24 часа на родину отправить. Ну, а уж карьеру ему на месте зарубили.

БОЛЬНОЙ
Александр Шипицын
Торжественное построение полка. Все при параде, сияют орденами, медалями, значками и прочими прибамбасами; прониклись торжественностью момента. Знамя на правом фланге. Начальник штаба перед строем. Волнуется и придирчиво осматривает свое войско: все ли в порядке? Ждем командира и инспектора из армии.
Между первой и второй эскадрильями появляется нечто, отдаленно напоминающее солдата. Форма на нем грязная, мятая, без ремня и без подворотничка. Пилотки тоже нет. Он небрит, не чесан, да и мылся давненько. На ногах казарменные тапочки. Походкой раненого в лапу пингвина он движется мимо онемевшего от ужаса начальника штаба. С минуты на минуту должен появиться командир. НШ овладевает собой:
- Это что еще такое…! Вы, куда…, товарищ солдат? Вы откуда…?
С чувством сознания своей правоты и исключительности солдат отвечает:
-Нэ выдыш – балной! – И продолжает свой скорбный, зигзагообразный путь.
Полк в ауте.

Служил у нас синоптик. Старый уже. Ему на дембель майора дали и на курорт с женой отправили. Когда вернулся, на КДП по привычке поплелся. Хотя делать ему там уже нечего было. Он приказа ждал, но после отпуска выставиться решил.
Полетов не было. Дежурный по приему и выпуску, со своим штурманом от безделья маялись. Пригласили они синоптическую братию к себе наверх. И дед наш туда же. А жена его, она, когда-то писарем работала, побоялась, чтобы благоверный ее не перебрал, за ним следом пошла.
Ребята выпили и давай над дедом прикалываться. Жену его под благовидным предлогом внизу, на метео придержали. Басни всякие ей рассказывают. А наверху, на вышке, старика разговорами развлекают. Ну и он понятное дело, разошелся, рассказывает, как ему на курорте хорошо было. А прохвосты ему поддакивают и незаметно микрофон связи руководителя полетов с метеослужбой включили.
- Ну, а женщины, женщины там были?
- Спрашиваешь. Конечно, были. Да такие красотки, просто прелесть.
- Ну, а вы? Поди, закадрили бы какую, если бы жена не мешала?
- А что мне жена!? Я ее на процедуры отправлю, а сам по бабам шастаю. Троих, нет четверых, оприходовал, пока она грязи и радоны принимала. Только мигну, какой и через 20 минут я у нее в постели. И-эх, какие красавицы?
Жена его на метео слушала-слушала эту похвальбу и не выдержала. Как закричит в микрофон:
- Не верьте ему! У него уже давно не стоит. Тоже мне, кобель паршивый. Да у него за всю жизнь трех баб не было. И те машки-замарашки. Ничего! Я ему дома устрою процедуры, грязи-радоны! Век помнить будет.
Еще час он спуститься вниз боялся. А потом пришел на метео, и, как ни в чем не бывало, взял жену под руку, и пошли они вместе домой.

ВОЙНА ВОЙНЕ РОЗНЬ
Александр Шипицын
Идет война между Ираном и Ираком. Наш Ан-22 привез груз в Багдад и на другой день должен что-то еще доставить на полевой аэродром, поближе к зоне боевых действий.
В Багдаде экипаж приглашают отобедать. Хоть и было свое, но любопытство одолело. Согласились. Привезли их в мраморный дворец. Прохлада, в каждом углу цветные телевизоры (тогда еще редкость) и кожаные кресла. В каждом зале фонтаны и птички в золотых клетках поют. Обед превзошел все ожидания. Разве что птичьего молока и свинины не было. Лучше чем в Парижских ресторанах.
Летная гостиница – 5-ти звездный отель. Роскошь и красота нами невиданная. Как в раю наши летчики до утра пребывали. Только гурии их не посетили. Нельзя. Ислам.
Наутро после великолепного завтрака, на шикарном автобусе к самолету отвезли. Вылетели они на полевой аэродром.
Когда прилетели, их иракский капитан встретил. Предложил отобедать. Вспоминая восхитительные блюда и прекрасные залы багдадской летной столовой, они с радостью согласились. Правда, заметили, что их согласие капитана не очень обрадовало. Тем не менее, он по рации автобус, разбитую колымагу, вызвал. Вид автобуса породил неясные подозрения, но видения иракской кухни затмили неприятное впечатление.
Они долго ехали по выжженной степи. Было жарко, и автобус скрипел всеми частями. На горизонте они увидели глинобитную кошару и решили, что ехать еще далеко. Но оказалась, что кошара и есть летная столовая. На двери висел амбарный замок.
Капитан извинился и исчез за кошарой. Откуда-то изнутри стали доноситься гортанные крики. Минут через десять появился красный, раздосадованный капитан. Но когда командир экипажа сказал, что если какие-то проблемы, то они обойдутся без обеда. На что капитан руками замахал и сказал, что обидится. Затем повел экипаж в кошару с черного хода. Они зашли в пустую кухню, где на плите сидел повар в колпаке и отмачивал ноги в большом казане с теплой водой. Он с интересом поглядел на летчиков, не сказал ин слова и не сделал ни малейшего движения.
Капитан провел экипаж в обеденный зал, которому отводилась половина кошары. Глинобитный пол был покрыт пыльными овечьими шкурами, на которых стояли низенькие столы. Стульев не было. В лучах солнца, пробивавшихся сквозь прорехи в крыше, танцевали крупные пылинки.
В тягостном ожидании прошло больше часа. Капитан пытался поддерживать светскую беседу, но каждые десять минут убегал на кухню поторопить повара. Возвращаясь, он делал успокаивающие жесты рукой. Появился грязный заплаканный мальчик. Он положил перед каждым глиняную миску, ложку и лепешку.
Наконец появился повар. На вытянутых руках он нес большой дымящийся казан, подозрительно напоминающий тот, в котором он давеча ноги отмачивал. Большим половником он разлил жирнейшую похлебку из бараньих хвостов. Есть ее, судя по запаху, было невозможно. Тем не менее, капитан, подавая пример, приступил к еде. Что бы не обидеть гостеприимного капитана летчики съели по паре ложек. Лучшая ассоциация, приходящая в голову, был рыбий жир, которым в детстве матери пичкали многих. Но и мизерность съеденных порций не уберегла всех от изжоги.
Как и везде, кому война, а кому мать родна.

ВОРОБЕЙ НА БЕТОНЕ
Александр Шипицын
Командир полка у нас демократичный был. Бывало, ругает нас, ругает, а толку ноль и ухудшается. Распадлючились дальше некуда.
Вот и сегодня он, бедняга, стоит, разоряется, даже покраснел сердешный, а полку хоть бы хны. Не пробирает. И к совести взывал, и Христом-Богом молил. И о служебном долге напоминал. Даже оклад жалования вспомнил. Бес-по-лез-но! Полк как отара стоит, только что жвачку не жуют. Расслабились. Того гляди, кто и стоя заснет и упадет спящим на бетон.
А командир все пуще расходится. Уже и дисциплинарный устав поминать начал. Статьи из него. То есть, что кому за что, быть может. Ой, насмешил, чуть зевком не подавились. А он уж и матушку чью-то вспомнил. Руками махать начал. Все без пользЫ. Как горохом об танк.
Но летел тут мимо воробей. А командир руками машет. Летел он, летел да в командирскую-то ладошку и сопритюкнулся. Командир его - хвать, и ухватил. На автомате к глазам поднес, что это, дескать, за гадость летает у вас тут? Да в сердцах его об бетон – хлоп! Из воробья и дух вон.
Сильное это впечатление на полк произвело. Сразу все подтянулись. Сами, без команды, стойку «Смирно» приняли, ряды и шеренги выровняли. Не полк, а рота почетного караула! Начальство глазами есть стали. Хоть сейчас на врага. Или в столовую, подкрепиться перед боем с недостатками и нарушениями всякими. А командир только сказал: «Ну, то-то же! Личный состав в распоряжении командиров эскадрилий!» Подхватил начальника штаба под руку и в машине уехал.
А в полку дела на лад пошли. Сильно мужики командира уважать стали. Не зря воробей на бетоне дух испустил.

ВРУЧЕНИЕ ОСКАРА
Александр Шипицын
Мой командир в молодости, любительской киносъемкой увлекался. И стрекотал он на нас в любой подвернувшийся момент. Лишь бы особист рябом не ошивался. И как пельмени лепим-едим, и как парадами ходим, и как полеты летаем.
В наши дни собрал он эти ленты и смонтировал из них полнометражный фильм. Озвучил сам. Друг его песен понаписал и музыку подобрать помог. Получился не фильм, а загляденье. Для нас, конечно. Его в кинотеатре покажи, не поймут. А мы, седоголовые, смотрим и слезы вытираем. Каждый год ветераны полка собираются. Он им фильм этот и показал. Меня не было, но он мне лично копию подарил. Там еще песня обо мне есть, с кадрами, где я штурманю состыкована. Я, конечно, преисполнился.
И вот, посчастливилось мне в Лондон попасть. А там, на Ковент-Гадрден магазинчики всякие. И в одном из них купил я Оскара, точь-в-точь как в Голливуде выдают, если есть за что. Правда, пластмассовый Оскар, не золотой. Но если в руках не держать, то с расстояния один метр от настоящего не отличить. Да и где у нас Оскары продаются? Только по телевизору видели.
Нашел я в интернете описание процедуры присуждения и вручения Оскара. Кто присваивает, за что и т.д. Изучил все, на цветном принтере диплом-сертификат с кучей цветных печатей слепил. Ленту атласную голубую, для пущей важности прихватил, и со всем этим добром на ежегодный сбор полка приехал.
Вид у меня солидный, цепь на шее и мобильник на поясе. Это сейчас дети мобильниками балуются, а в 2000 году это был, я вам скажу, ПРИЗНАК. Слушали меня очень внимательно. А я соловьем разливался.
- Что есть настоящее искусство? – Вопрошал я присутствующих. - Настоящее Искусство, заставляет нас вспоминать, переживать, чувствовать, плакать наконец. И…оно… всегда доходит, Вот я и набрался смелости и от вашего имени послал копию фильма о нашей молодости Президенту Академии кино и науки в Лос-Анджелес. Он отнесся сочувственно к фильму Александра Николаевича и вот сегодня я имею честь, от имени Академии кино и науки вручить Александру Николаевичу…., - тут я вытащил из футляра моего Оскара и продолжил, - ЗОЛОТОГО ОСКАРА!
Я ожидал смеха, дружеских выкриков, да мало ли чего. Но только не этого. Практически весь зал, не усомнившись ни на секунду в истинности моих слов, разразился громом аплодисментов. Наверно я очень убедительно сыграл свою роль. Но все поверили в пластмассовую статуэтку, в сертификат с его липовыми печатями, в голубую ленту, придуманную мной, поверили всерьез.
Месяца через два звонит мне мой друг Александр Николаевич и говорит:
- Да, удружил ты мне своим Оскаром. Со мной никто из однополчан здороваться не хочет. Говорят: «Видите, что деньги делают? Этот….тут они твою фамилию называют. – этому…. мою фамилию говорят. – за деньги Золотого Оскара купил! Ничего святого у людей нет!»
Серьезные люди в нашем полку служили.

ВЕРХОМ НА ШВЕДАХ
Александр Шипицын
Был я в июне 1996 года на Европартените на севере Швеции. Лулео - сто тысяч жителей, сто километров от полярного круга. Не буду о шведской культуре, дорогах и достижениях. Скажу только, шведы хорошие люди и на нас очень похожи. Сразу видно от кого мы произошли.
Нас в мотеле, на берегу реки разместили. Мы, это делегации нескольких, не самых заметных в мире стран. Украина, Монголия, Грузия. Может еще кто, не помню. Мотель, нам понравился. Мне особенно понравились сауны и река. Саун было три: мужская, женская и для инвалидов. А река, была как из хрусталя. Каждая галька до середины реки просматривалась. Лед недавно сошел, и температура воды была, градусов 5-6 не более.
Я лет 25 поливался по утрам холодной водой. После сауны окунуться в обжигающую воду - райское блаженство! Там рядом автомобильный мост был. Все проезжающие по нему, поддерживали мужество и героизм звуковыми сигналами и фарами моргали. Я в ответ руками махал.
Последний вечер в Лулео. Монголы поставили столик под лиственницей, подтащили к нему пластиковые стулья, добыли разовый стаканчик. Они наливали в него монгольскую водку «Чингиз-хан» и пускали стаканчик по кругу. Я как раз шел от реки. Ощущая грудью и животом восхитительный холод, ответил на приветствие монголов. Выпил с ними за дружбу. Потом сходил в номер и принес бутылку украинской горилки с перцем, хлеб и сало. Потом мы пели Подмосковные вечера. Я слушал горловое пение и узнал, что все монгольские предприниматели – бывшие офицеры монгольского КГБ.
Они просто решили проблемы приватизации. Пересажали директоров предприятий, а предприятия присвоили себе. Узнав, что я полковник, уважительно кланялись. Только один, маленький толстенький монгол пытался смотреть на меня свысока. Он генерал КГБ, так они пояснили мне. Самым богатым оказался полный, не более 30-ти лет отроду майор КГБ. Он захапал 8 золотых приисков и теперь, пошел в сауну в костюме от Кардена. Он единственный, кто приехал с женой. Когда я стащил его с верхней полки сауны, где он мирно, поливаясь потом, спал в своем шикарном синем костюме и отволок к его жене, она нисколько не удивилась. Попросила только, что бы я положил его на ковер возле кровати.
Я опять вышел к лиственнице, но мои монгольские друзья уже перебрались в бар, так как «Чингиз-хан» и «Горилка с перцем» кончились. Когда мы пили пиво и беседовали (монгольские офицеры прекрасно говорят по-русски) в бар зашла местная крутизна – четыре шведа. Первый был ростом 165 сантиметров, а последний, не менее 2-х метров. Мартин, электрик, 35 лет. Рядом сидели три итальянца, которые непрерывно смеялись. Появление шведов их еще больше развеселило. Казалось, зайди сюда папа римский и начни мессу, они бы и вовсе со смеху лопнули.
Шведам, мои монголы не очень понравились, но я пригласил их выпить по кружечке пива, и мир был установлен. Когда выпили, стали интересоваться, кто откуда. Узнав, что я с Украины, шведы задали много вопросов. Понравилась ли мне Швеция? А понравилось ли мне Лулео? А что именно мне здесь понравилось? Узнав, что мне нравиться их река, спросили, а что в ней хорошего?
Когда я сказал, что купаюсь в ней по утрам и вечерам, Мартин, электрик выразил недоверие. В этой реке невозможно купаться и только один раз, в августе, он видел идиота, который окунулся в эти ледяные воды. Я предложил, несмотря на поздний час, было около трех часов ночи, убедиться в моей честности. Мартин принял вызов и в компании с двумя свидетелями мы направились к реке.
Было условлено, что купаемся вдвоем. Так как я был в спортивном костюме, я первым разделся и прыгнул в воду. Это было третье купание за сутки и удовольствия оно мне не доставило. Но я, изобразив на своем лице блаженство, поплыл. Мартин поддался на провокацию. Он, думая, что это очень приятно, прыгнул в воду и с диким визгом выскочил обратно. Когда, через пару минут, я вышел из воды бедный Мартин дрожал как на вибростенде. Я, красный и радостный, растер шведа его джинсовой курткой.
Мы оделись и один из шведов, что-то сказал Мартину по-шведски. Мой друг по-английски ответил, что закон есть закон и никаких проблем он не видит. Затем подошел ко мне и предложил сесть ему на спину. Я удивился, но один из секундантов объяснил, что Мартин викинг. А когда викинг проигрывает пари, он должен отвезти выигравшего на своей спине к месту заключения пари, или куда-то там еще. Я подивился таким правилам и запрыгнул к Мартину на спину. Он легко понес мои 106 килограмм вверх к мотелю и настолько разохотился, что пробежал еще и вокруг бара. Мне эта традиция понравилась, никто не спал и многие видели мой триумф. Я предложил, весьма самонадеянно, потягаться на руках. Но Мартин, который уложил бы меня одним пальцем, благородно отказался, сказав, что устал и не может больше таскать на себе такого могучего воина как я. Скорее он боялся, что я не пронесу его и трех шагов. Как бы то ни было, расстались мы друзьями.
Утром, один из наших, при моем появлении крикнул: «Ну, кто еще на шведах не катался?». А когда прилетели в Стокгольм и решили посетить местный публичный дом, особая тема для разговора, кто-то ехидно поинтересовался:
- Вы назад на такси приедете, или как всегда, верхом на шведах?

ВЫРУЧИЛИ
Александр Шипицын
Летчик один в командировке был. Домой собирается и очень неприятные симптомы у себя обнаруживает. В общем «на винт намотал». Как осознал это – в ужас, жене-то страсть надо предъявить. А у него только волосы на голове дыбом встают. Да и зараза, опять же.
Как прилетел, бегом к командиру полка. Тот у них и за начальника, и за отца был. И умный – страсть! Так, мол, и так, что делать? Выручай, командир! Не зря пришел, придумал командир как беде помочь. «Ты, - говорит, - пойди пару пузырей купи. Мы, с тобой и замполитом выпьем. Тебя, пьяного, к двери доставим. Ты с женой поругаешься, спать врозь будете. А утром я тебя в другую командировку отправлю. Там и вылечишься».
Летчик наш, на радостях командира лобызать кинулся. Но тот уклонился, мало ли. Притащил, страдалец, не две, а пять бутылок – так благодарен за идею был. Ну, грешным делом, они их и злоупотребили. Насилу виновника к дверям доставили.
Вот звонит он в родную дверь. Жена открывать бежит. Командир его под бока тычет, чтоб ровней стоял. Завидел он женушку, узнал ее, и на радостях выдает:
- Маша! А я триппер поймал!
Отпустили его спасители и ходу.

ВОТ ОНА, БЛАГОДАРНОСТЬ

Александр Шипицын

Мне было скверно. Похмелье я всегда переносил тяжело. Так как никогда не останавливался на чем-то одном. Что наливали - то и пил. И пробуждение было ужасным. Но тут же все симптомы жуткого похмелья, съежились и спрятались в тень черной глыбы - проблемы, которую я нажил вчера. И решалась она ценой моей крови, или карьеры, что было равнозначно.
Спокойно! Восстанавливаем ситуацию. Мы выпили бутылку коньяка со Стасом. Так? И поволоклись в Дом Офицеров на танцы. Там я Стаса потерял, но встретил Шуру Кабанова. О, великий Боже! Мы с ним в буфете выдули три бутылки «Агдама»! Естественно, с одной шоколадкой на двоих. Вот это пренебрежение закуской, когда ни будь, погубит меня! Если уже не погубило. Потом кто-то волок меня по улице. Ну? А я еще орал: - А ты кто такой? Замполит эскадрильи? Ну и что, что ты замполит? А не пошел бы ты на (или в…?) …! Матерь Божия! Неужели послал? Тогда все! Тогда моя песенка спета! Он у нас, такой обидчивый!
У входа в летную столовую стояли Стас и Шура Кабанов. Они уже позавтракали и курили. Они могли себе это позволить, а меня от одного запаха сигарет мутило. Стас ограничился вчера коньяком, а Шура - «Агдамом». И только я, идиот, наглотался и там, и тут. Увидев меня, Стас весело захохотал. Он, веселый человек, всегда стойко и с юмором переносил чужие неприятности:
- Ну, что, герой, когда Стрешнева бить будешь? - радостно выпалил он.
- Почему бить? - похолодел я, - Разве я не ограничился указанием ему курса дальнейшего следования?
- Ха, ха-ха! - ликованию Стаса не было границ, - ты не только посылал его в разных направлениях, но и порывался ему рожу начистить.
- Боже! Ну почему я не умер вчера?! А что еще такого, э-э, антисоциального, я успел совершить вчера?
- Тебе что, этого мало? Послать прилюдно замполита эскадрильи да еще норовить побить его, это, знаете, батенька, потянет на хо-о-рошую государственную измену. Но ничего-ничего, посидишь на гауптической вахте недельку-другую, другим человеком станешь. Не будешь все сам пить, - в голосе Стаса звучало злорадство, - почему меня не позвал? Тебе бы меньше досталось. Был бы сегодня совсем на человека похож.
Я с надеждой посмотрел на Шуру. Как все художники, он был немногословен, и только сочувственно и печально глядел на меня.
Шура, в авиации человек случайный. Окончил подмосковный институт как мирмеколог. То есть специалист по муравьям. Звучит странно, но он был штурманом. Штурманом морской ракетоносной авиации. Что общего между мурашками и грозной ударной силой флота? А еще Шура был художником. Художником от Бога. Портрет лошади с голубыми глазами, его кисти, был настоящим шедевром.
Обычно, хватив лишку, он впадал в безграничную доброту и раздаривал свои картины и статуэтки любому, кому посчастливилось оказаться с ним рядом. Но к его чести, будет сказано, обладая хорошей зрительной памятью художника, он, по утрам, еще до ухода на службу, обходил всех своих вчерашних собутыльников и забирал подарки обратно. Один я всегда отказывался от даров его, хотя однажды он, со слезами на глазах, хотел подарить мне портрет необычной лошади. И дело тут не в том, что я знал, утром он портрет заберет. Я искренне надеялся, когда он накопит достаточное количество работ, мы устроим выставку. Сегодня Шура был спокоен. Значит, его картинная галерея не пострадала.
Стас оказался прав. Когда первое на неделе построение окончилось, и командир полка передал бразды правления командирам эскадрилий, наш зверюга объявил:
- Прапорщики и сверхсрочники, выйти из строя! Офицерам остаться!
Сердце у меня ухнуло и покатилось, куда то вниз. Кровь отхлынула от щек моих. Щадящая субординация! Прапорщики и сверхсрочники из строя удалены, якобы для того, чтобы не слышать, как сейчас с меня, офицера, будут шкуру спускать. На деле же, они, курящие неподалеку, все слышат, и происходящее будет для них, отнюдь не тайной, а темой разговоров на весь день. При этом появятся такие подробности, о которых ни я, ни охаянный мной замполит и слыхом не слыхали.
- Лейтенант Никишин!
- Я!
- Выйти из строя!
- Есть!
Земля качнулась, но я строевым шагом вышел и встал перед эскадрильей.
- Вот, полюбуйтесь! - пригласил командир, известный в полку моральный садист.
Эскадрилья молча любовалась. Особенно радовались те, на кого любовались в прошлый понедельник, теперь их подвиги как-то потускнели.
- Еще и года не прошло после выпуска, а он себя уже зарекомендовал как забулдыга и пьяница. Вот и вчера …. Впрочем, майор Стрешнев, пожалуйста, доложите коллективу, что вчера произошло.
Замполит вышел из строя и стал рядом со мной. Я всегда испытывал к нему искреннюю симпатию. Когда мы пришли в полк, только он один проявил к нам человеческую доброжелательность. Мы - штурманы-выпускники. Двое из нас оказались незаметными и порядочными офицерами, а вот я как-то умудрился стать паршивой овцой. По прошествии полугода командир полка спросил Матяша, одного из нас, как его фамилия, и, когда тот ответил, задумчиво произнес: «Ты, парень, наверное, хороший офицер, раз я про тебя до сих пор ничего не слышал». Мою фамилию он запомнил лучше, чем мне бы хотелось. Было очень стыдно перед Стрешневым, но что случилось, то случилось. С неподвижным от обиды лицом, он приступил:
- Вы вчера, - начал он, не глядя на меня, - спросили, кто я такой? Я отвечу. Я заместитель командира эскадрильи по политической части, ваш непосредственный начальник, человек, который, по возрасту, годится вам в отцы. И вы, нажравшись винища, позволили себе, матом, я повторяю, матом поливать старшего по званию.
Моему раскаянию не было границ. Я даже не заметил как моя, вначале гордо поднятая, как у плененного варварами римлянина, голова склонилась под тяжестью справедливых обвинений. Стрешнев продолжал, и каждое его слово больно резало прямо по живому. Он это заметил и, щадя, выкинул из списка моих злодеяний поползновение на физическую расправу. Я был ему благодарен и за это. Когда бичевание со стороны замполита закончилось, за меня снова взялся комэск. Он не уговаривал и не убеждал. Кратко обрисовав жуткую служебную перспективу, меня ожидающую, он двумя-тремя грубыми черными мазками изобразил мой социальный и служебный портрет. Экзекуция была завершена приговором:
- Трое суток ареста с содержанием на гауптвахте. Стать в строй!
- Есть!
- Командир экипажа! Сегодня же посадить!
Гарнизонная гауптвахта принимала новых постояльцев только после двух часов дня. Командир экипажа Саша Нос, оценив ситуацию, повлек меня к себе домой сразу после построения.
- Грех не воспользоваться таким случаем, - пояснил он мне, глядя куда-то в сторону. - Оно нам надо, на аэродроме торчать? Ни полетов, ни подготовки сегодня нет. Пошли ко мне, похмелимся.
Саша был искренен и гостеприимен. Нос - это у него не фамилия, а что-то наподобие авиационного псевдонима. Язык не поворачивается кличкой назвать. Получил он этот псевдоним за солидную величину и благородный вид своего обонятельного органа. А также за удивительную способность чувствовать, можно ли безнаказанно выпить, или нет.
- Что ты, командир? Я после вчерашнего в жизни капли в рот не возьму.
- Брось, ты это! Пить надо в меру, как сказал Джавахарлал Неру. Причем, регулярно. Наш командир полка, всегда говорит: «Если летчик не пьет, он или больной или шпион. И нам такие - не нужны». Светиться не надо. Квакнул рюмашку, другую, и в тину. А ты, тоже мне, орел! Замполита посылать в такие места не следует. Наш - порядочный мужик, Суляк бы тебя и в политической близорукости обвинил, и спросил бы тебя: «А вы вообще, на чью мельницу воду льете?», да еще бы в политотдел затаскал.
Суляк - замполит третьей эскадрильи, славился занудливым характером и исключительной политической бдительностью. Если кто в его эскадрилье не желал подписываться на «Правду», «Коммунист Вооруженных Сил» или, там, на «Блокнот агитатора», тут же на свет божий извлекался тезис о, неизвестно кому принадлежащих, мельницах. После этого экономный офицер становился предметом пристального внимания партийной организации, о чем его уведомляли на всех партсобраниях. О таких вопиющих фактах, майор Суляк помнил долго. Бывало, и через три года он мог, при определении дальнейшей судьбы офицера, подбросить аргумент, который склонял, обычно колеблющиеся, чаши весов в нежелательную, для обсуждаемого, сторону.
- Ты, это…. Дуй за бутылкой и ко мне. Там обсудим, что и как.
Дома у Саши я пить не стал, и правильно сделал. Когда я прибыл на гауптвахту, меня встретил не старший лейтенант Пенкин, помощник коменданта и начальник гауптвахты, как это обычно в таких случаях бывает, а его помощник, прапорщик Парфенов, такая же, как и его начальник, редкая скотина. Обрадованный появлением офицера в зоне его юрисдикции, он тут же отправил меня стричься. Только после тщательного осмотра результатов выполнения его приказания, он соблаговолил принять меня под арест.
В камере, рассчитанной на трех человек, за непокрытым дощатым столом, сидел и разгадывал в «Огоньке» кроссворд, никто иной, как сам, старший лейтенант Пенкин, собственной персоной. Вначале я решил, что он попросту проверяет правильность выполнения ритуала ареста своим заместителем, или пользуется, случаем, что бы скрыться минут на десять от своего начальника, коменданта. Все оказалось просто невероятным. Пенкин, гроза младших офицеров гарнизона, редкая скотина и стукач, дивизионный лизоблюд и ставленник генерала, уже пятнадцатые сутки томился на собственной гауптвахте! И ничто не предвещало, что он собирается в ближайшее временя ее покидать. Он искренне обрадовался моему заточению. Как выяснилось, Пенкин уже давно находится здесь в гордом одиночестве.
В следующие десять минут я уже укорял себя за то, что был плохого мнения о таком достойном, милом человеке. Мы познакомились. Я-то его хорошо знал, по разводам патруля, а он меня - едва ли. Как-то, на одном из разводов, он долго и придирчиво осматривал форму заступающих патрульных. Затем задал обычный вопрос:
- Кто из матросов в первый раз заступает в патруль?
Матросы, опасаясь дополнительных проверок и инструктажей, дружно молчали.
- Так! Все уже были в патруле? - он справился по журналу патрульной службы, - И, что, матрос Ж…пин, тоже, был в патруле?
- Попа, - неуверенно поправил один из матросов, предки которого происходили, очевидно, из молдавских священнослужителей.
- А! Попа, ж…па, какая разница! - проявил свое чувство юмора Пенкин. Он весело посмеялся, призывая офицеров разделить с ним необычность ситуации.
Я тогда тоже весело смеялся, но он меня вряд ли запомнил. Теперь мы были с ним на равных. Мы валялись на койках в верхней одежде и курили прямо в камере. Вместо положенного изучения уставов и пребывания в раскаянии, мы играли в «балду», «Пять крестов» и, даже, в домино, отнятое у резервного патруля. Если бы Пенкин не сидел вместе со мной, а сам застал бы меня с кем-то другим за этими занятиями, срок моего заточения, несомненно, удвоился.
Опальный начальник, искушенный в порядках, принятых на его гауптвахте, гонял караульных, которые как-то не по правилам подали нам обед, то есть, не выловили, для нас двоих, все мясо из скудного арестантского пайка, предназначенного всем арестованным. Он вызвал начальника караула, отругал его за это упущение, и заставил прислать матроса вымыть полы. Проявляя требовательность, доходящую до тирании, он всячески старался воспользоваться своим положением, что бы обеспечить нам максимальный комфорт. При этом он заботился обо мне ничуть не меньше, чем о себе.
Мы вели задушевные беседы. Он с первых минут нашего знакомства поинтересовался причиной моего низвержения в узилище.
- А-а! Не переживай, - авторитетно заявил он. - Правильно сделал, что послал. С замполитами дело обстоит как с индейцами. Хороший замполит - это мертвый замполит. У меня почти та же история.
- Слава, - уже по имени, на другой день, спросил я его, - а тебя, на какой срок посадили?
- На тридцать!
- Ни бе себе! На тридцать суток!? - я, конечно, не большой знаток дисциплинарного устава, но мне всегда казалось, что офицера нельзя посадить больше чем на пятнадцать суток. - Слышь, Слав, а ты, случайно, не под следствием?
- Да какое там следствие! - он махнул рукой, - у нас как захотят, так и сделают. За последние три месяца меня так задолбали, волком выть хочется. Не то что бы выходной или отгул получить. Двух часов в сутки поспать не давали. Я здесь, на «губе», хоть выспался за эти две недели. И все бы ничего, только генерал пригрозил в Приморье перевести, а там не льготный район. Тогда, прощай Крым. А у меня в Саках квартира и дача. Здесь хоть надежда была: в Крым вернуться. Все-таки тут переводной район, а ну как туда, поближе к китаёзам, загонит. Служить мне тогда, как медному котелку, до самого дембеля, здесь, на Тихоокеанском флоте, - унылое лицо его выражало тоску по утраченному крымскому раю.
Я, в силу своей неискушенности, не понимал всех прелестей Крыма. Об этом полуострове в морской авиации говаривали, что это кусок дерьма, с юга обмазанный медом. Ведь здесь на Тихоокеанском флоте и платили в два раза больше, и перспективы значительнее. Не понимал, но сочувствие проявлял. Это его поддержало, и он, с горечью и досадой, рассказал мне историю своего заточения.
- Задолбали они меня, - горестно повторил он, - третий месяц, как река вскрылась, нет мне ни покоя, ни отдыха. Днем, с восьми утра, как все, на службе. Комендант меня раньше семи вечера не отпускает. Сам знаешь, в шесть только развод начинается. Не успею домой прийти, как уже из дивизии звонят: - Пенкин, на рыбалку! Я, ты, наверное, слышал, классный рыбак. Или из Владика кто приехал, или нашим козлам из дивизии, порыбачить охота припала. Но главное, это заготовка икры и рыбы на все дивизионное начальство, на полковых и на комендатуру. Да их родственникам на запад передать, да во Владивосток, да в Москву. Кому рыбалка удовольствие, а для меня - тяжкий труд. Ты думаешь, Васькову-то, почему так быстро полковника дали? Мешок копченой семы во Владивосток, бочонок икры в Москву, шершавого, то есть осетра, главкому, ну, там, и клеркам в министерстве, по рыбешке. Вот наш замкомдив и получил полковника досрочно. А кто наловил и приготовил? Да я, с прапорами. А уж как Васьков поблагодарил меня, - его голос наполнился жгучей иронией, - Спасибо, говорит, товарищ Пенкин, я твой должник. Ага! Третий год должник. Хоть бы словечко за меня замолвил. Нужна мне такая благодарность!? Прапоров после рыбалки домой отпускают, а без меня обойтись никак нельзя. Комендант упилит себе в город, вопросы он, видите ли, там решает! Дефициты из райторга себе и начальству выпрашивает. Матросов за это им на работы посылает. А я целый день, хоть разорвись. А как вечер, Пенкину сеть в руки и марш на рыбалку. Хоть бы раз бутылку спирта для согрева дали. Или когда дефициты в военторге делят, спросили бы меня: Слава, может и тебе, что ни будь надо? Магнитофончик может какой, пояпонистей? Да и кто я для них такой - старлей вонючий!
- Слава, - не удержался я от вопроса, хотя слушать о его горестях было необыкновенно интересно и приятно, - почему, когда говорят о старших лейтенантах всегда употребляют приставку «вонючий»?
- А как же, - с готовностью просветил он меня, - старлей, у нас, всегда вонючий. Лейтенант - зеленый, прапорщик - сранный, капитан - паршивый. А майор…. Как же майор…? - задумался он, - А! О! Да! Майор - или «целый», или придурочный, как наш комендант. Подполковник - вшивый. Они всегда вшивые, подполковники-то. А полковник - припадочный. Генералы, может как-то называют друг друга, не знаю, врать не буду, а солдат и матросов никак не называют, их ведь куда ни целуй - везде ж…па.
- Вот после трех месяцев такой жизни, - вернулся Пенкин к больному вопросу, - я и сорвался. Да и то посудить, жена уже, поди, забыла, как я выгляжу.
В том, что жена Пенкина, известная на весь городок потаскушка, забыла его внешний вид, рыбалка играла второстепенную роль. Я сам не раз видел, как она, раненько утром, выходила то из одной, то из другой комнаты офицерского общежития. Да и дивизионные начальники частенько пользовались ее услугами. Возможно, часть рыбалок на ее совести.
Одно время по гарнизону ходила байка, как помощник Пенкина, прапорщик Парфенов, жене его, Ирке, получку передавал. Получив ежемесячное, как финансисты говорили, денежное довольствие, и, как всегда, торопясь на очередную рыбалку, Пенкин попросил Парфенова передать свою получку жене. Тот, обычно ленивый, как сто дембелей, неожиданно легко согласился, даже не выговорив себе, при этом, никаких льгот и привилегий.
Дождавшись когда комендантский «Уазик», нагруженный рыболовными снастями, скрылся за поворотом, Петя Парфенов поспешил исполнить возложенное на него поручение.
Длинноногая, с простеньким лицом, Ирка встретила неожиданного гостя в домашнем халате. Петр, войдя в комнату, не спешил выполнить поручение. Он с восхищением и неподдельным интересом оглядел стройную фигурку хозяйки квартиры:
- Ир, - начал он, - говорят ножки у тебя - высший класс. Вот бы, посмотреть!
- Чего захотел! - Ирина была польщена, - Что это ты надумал?
- Нет, правда, - вдруг стал галантным и щедрым, обычно прижимистый прапорщик, - клянусь, четвертака бы не пожалел, - он полез в нагрудный карман и, к удивлению Ирины, положил на стол двадцать пять рублей, - лишь бы на ножки твои посмотреть.
- Что ж, смотри, - недолго колебалась Ирка.
Она, схватив деньги, задрала полы халата даже несколько выше, чем рассчитывал галантный прапорщик, и явила его взору длинные, с блестящими бедрами и слегка искривленными икрами ноги.
- Ну, а поцеловать? - гость сглотнул набежавшую слюну, - Полтинника не пожалею.
Повторилась сцена смены владельца пятидесятирублевой банкноты и награды за щедрость.
Запросы гостя повышались, повышались и цены за их удовлетворение. Наконец совсем обезумевший от страсти прапорщик выложил все деньги из кармана и был сполна вознагражден за свою щедрость и настойчивость.
Ирина, пересчитав, после его ухода деньги, даже не удивилась точному их соответствию мужниной получке, а только с радостью ожидала, с приходом мужа, удвоения наличного капитала.
Пенкин пришедший, под утро, вытирая свежевымытое лицо, спросил жену:
- Петька получку приносил?
- Приносил, - протянула вмиг разочарованная Ирка.
- Все пятьсот тридцать?
- Все, - ответила она, и глаза ее сузились до кошачьих щелок.
Эту историю так никто бы и не узнал, если бы Петр умел, и по пьянке, держать язык за зубами.
Пенкин продолжал описание тяжкого бытия своего:
- Прибежал домой, переоделся и на рыбалку. Утром заскочил, побрился-помылся и на службу. Редко когда удастся час-другой поспать. А на службе, особенно у нас в комендатуре, внешний вид должен быть образцовый. Я утром Петрикову, коменданту нашему, мешок рыбы отдаю, а он, гадюка, спрашивает: «Пенкин», - говорит он, - Пенкин, что это у тебя глаза какие-то, вроде как красные? Ты, смотри, в комендатуре служишь, не где ни будь!». Какие же должны у меня глаза быть, после третьей бессонной ночи? И жена его, тоже паскуда, - тут он перешел на тоненький голосок. - Пенкин, что это таймени маленькие? А что я ей, тайменей-то, крупнее, чем генералу отдавать должен?
- К генералу друг приезжал, доцент какой-то из Москвы. Так я пару шершавых, осетров, то есть, кил по двадцать, припер. Доцент, на радостях, даже обнял меня. А наш-то, генерал, по плечу меня похлопал и говорит: «Молодец, Пенкин! Я, - говорит, - отблагодарю тебя». Вот она, благодарность! - он на минуту замолк, как будто повторил про себя последние слова.
- И вот так, веришь, почти три месяца, - продолжил он, - Ну, однажды я не выдержал. После особо тяжелой рыбалки я принял на грудь грамм шестьсот. Оделся, как положено. А часов около девяти, принялся плясать перед штабом дивизии. В аккурат, все начальство собралось. Ну, мне генерал и влындил на всю катушку. Бунт, так сказать, подавил. Пятнадцать суток «за приведение себя в нетрезвое состояние» и пятнадцать суток «за появление в общественном месте в нетрезвом виде». Хотел дать еще пятнадцать суток «за пьянство в служебное время», да начальник штаба вспомнил, что через месяц кета пойдет. Тем и ограничились. А ты говоришь больше пятнадцати суток дать нельзя. Если бы не кета, сидеть бы мне еще месяц как миленькому. Васьков, гнида, и словом не обмолвился, что бы меня защитить, «должник» хренов!
- Да, - согласился я с ним, - а я тут со своими тремя сутками, как с писаной торбой ношусь.
- Это еще что! «Губа» дело десятое. Хоть выспался здесь. Иногда, Ирина, жена моя, - безо всякой необходимости пояснил он, - что ни будь на ужин, из дома приносит. Гауптвахта это ерунда. Мне генералом все равно не бывать. Одно обидно, три года мне оставалось на востоке прослужить. Тут и год за полтора, и льготный район, за десять лет службы, может быть, и перевели бы меня в Крым. Семь лет-то я здесь уже отслужил. - затянул он опять свою печальную песню, - а теперь, генерал сказал: «Будешь, ты Пенкин, до дембеля на Дальнем Востоке служить». В не льготный район, говорит, переведу.
- Слава, - прервал я его тягостные мысли, - а ты завтра с утра напиши генералу покаянный рапорт. Так, мол, и так, весьма сожалею о случившемся, сорвался, ошибочка, значит вышла. Впредь обязуюсь... И так далее.
- Да, нет, нашего этим не прошибешь. Еще больше разозлится.
- Э, брось ты! Генералу-то, что нужно. Бунт подавить, да что бы ты покаялся. На словах - то оно, вроде как в одно ухо влетело, а в другое вылетело. А когда на бумаге, на бумаге это дело другое. Он ее всегда другому смутьяну показать сможет. Да и тебя, если надо будет, рапортом твоим посрамотит. А тебя простит, вот увидишь, простит. Ну, повыпендривается маленько, дескать, «Пенкин, я тебя не вызывал, я, - скажет, - и видеть тебя не хочу!», - и все такое, а потом простит. Честно тебе говорю, простит.
- Я и писать-то не знаю как. Не мастак я бумаги писать.
- Не переживай, Слава, я помогу. Вместе мы его победим. Вот с утра и начнем.
Утром, после завтрака, Пенкин прокрался в свой собственный кабинет и притащил стопку сероватой писчей бумаги. Я, как главный консультант по раскаяниям, заложив руки за спину, расхаживал по камере туда и сюда и медленно диктовал:
- Пиши, - командовал я, - «Товарищ генерал-майор авиации!», они всегда любят, когда их титул полностью приводят, - пояснил я. - А теперь с новой строки: «Обращается к Вам, старший лейтенант Пенкин, чье недостойное поведение вы справедливо осудили и правильно наказали. Нет слов, что бы в полной мере оценить мерзость моего поступка…»
- Не слишком ли сильно: «…мерзость моего поступка»? Вдруг еще больше добавит? - усомнился прощения взыскующий.
- Будь спок! - мой училищный опыт подсказывал, что пересолить в этом деле невозможно, - запомни, любой начальник, когда тебя выпорет, впоследствии сожалеет, что не все тебе высказал, ну, все равно, как Остап Бендер испытывал запоздалое сожаление, что не дал извозчику еще и по шее.
Слава никак не отреагировал на этот пример, и я понял, что он принял Остапа за какого-то моего знакомого.
- Пиши дальше, - командовал я, - «… мерзость моего поступка. Пьянство - тяжкое нарушение воинской дисциплины, а приведение себя в нетрезвое состояние путем распития спиртных напитков в служебное время не может быть ничем оправдано. Искренне раскаиваясь в содеянном злодеянии, я обещаю никогда впредь не злоупотреблять спиртными напитками и стать, как прежде, образцом выполнения как воинского, так и служебного долга….».
- А когда это я был образцом? - вдруг засомневался, не в меру правдивый Слава.
- Слушай, кто из нас хочет в Крым, ты или я? Пиши, тебе говорят. Откуда он помнит, был ты образцом или нет, для него главное, что ты обещаешь им быть. Значит так: «…служебного долга. При малейшем, в будущем, нарушении воинской дисциплины с моей стороны, накажите еще строже, чем в этот раз». - Пиши с новой строки, - «Товарищ генерал, прошу Вас строго, вплоть до снижения в воинском звании и снятия с занимаемой должности, наказать меня, но дать мне возможность продолжить службу под Вашим командованием». А раз он будет служить здесь, то и ты останешься в льготном районе.
- Ну, голова! - восхитился приободрившийся Пенкин, - если прокатит, с меня ящик водки и таймень, кил на двадцать.
- Да, ты начальство лучше рыбой снабжай. Я холостяк, и водкой обойдусь.
Парфенов, уже свыкшийся с ролью почтальона при Пенкине, понес рапорт своего начальника в штаб дивизии. До обеда наша дружба крепла с каждой минутой, так как каждую минуту он высказывал различные сомнения по поводу успешности нашего замысла. В мои обязанности входило убеждать его в реальности прощения.
- Слава, - в который раз, вальяжно, повторял я, - у вас с ним разные весовые категории. Ему с тобой возиться некогда, попугал и будет. Пол месяца прошло и, если о себе не напомнить, все так и останется. Думаешь, он помнит, как ты там выкобенивался перед штабом? Подумаешь, Пенкин перед штабом плясал! Ну и поплясал. Так за это он и понес справедливое наказание.
- Ага! - по-прежнему барахтался в лапах сомнения Пенкин, - А документы-то на перевод в Приморье, наверное, уже готовы. И он никогда не изменит своего решения.
- Не спорю, он хозяин своего слова. Захотел, - дал, захотел - забрал, - упорствовал я. - Ты ведь знаешь, как готовят у нас документы. Месяцами.
- Когда ему надо, через час будут готовы.
- А ты подумай, надо ли ему? Кто будет Владивостокский двор рыбой снабжать?
- Другого назначат.
- Ну, пока другой в курс дела войдет, ход кеты окончится.
- И то верно, - Пенкин, вроде бы, успокоился, - твоими бы устами….
Его нервозность возрастала. За обедом он дважды выругал караульного, но съесть так ничего и не смог.
К четырем часам из штаба дивизии пришел комендант. Он вызвал Славу к себе. Через десять минут тот вернулся. Глаза его сияли:
- Простил! Ты, понял, простил! Когда рапорт читал, дважды хмыкнул, ну, где про «…мерзость поступка…» и про службу под его командованием говориться. Комендант рассказал. Говорит, так и быть, пусть служит здесь. Отсидит сколько ему назначено, и пусть служит. Срок не скостил, а документы на перевод завернул. Но, сказал, до первого нарушения. Чуть что, и загремит, мол, в Приморье.
- Ну, вот видишь, - полез я к нему с поздравлениями, - я же тебе говорил…
- А почему это вы, ко мне на «ты» обращаетесь? - мой друг по заключению, несмотря на переполнявшую его радость, неожиданно стал холодно официален. - Я с вами, товарищ лейтенант, коров не пас, - повысил он голос. - И, вообще, что здесь за бардак творится?
- Почему вы на койке сидите? - не унимался он, - Почему вместо устава какие-то журналы читаете? - он швырнул на пол собственный «Огонек», - Вы что хотите, что бы вам за нарушение режима ареста срок увеличили?
Мой оживший товарищ, с места в карьер, возобновил, образцовое исполнение своего служебного долга. Я быстро вспомнил, где и с кем я нахожусь. Встал, застегнул китель, поправил постель, выбросил «Огонек» Пенкина в урну, достал с полки Устав внутренней службы и погрузился в его изучение. Мне оставалось здесь только переночевать.
Пенкин носился по двору гауптвахты, наводя везде уставной порядок. Он заставил караульных выкрасить сторожевую вышку. Провел «шмон» в камерах для солдат и сержантов. Найдя в кармане у одного бедолаги смятую сигарету и две спички, добавил ему пять суток. С остальными, после ужина, он занимался строевой подготовкой до самого отбоя. По результатам строевых занятий еще два матроса отсрочили свое освобождение на пять суток. А так как один из них, что-то при этом пробурчал, дата его возвращения в родную казарму вообще становилась туманным и абстрактным понятием.
Перед сном я вспоминал его исповедь. Особенно одно место, где он сетовал на отсутствие человеческой благодарности. Кажется, он так и сказал: «Вот она благодарность!», или как-то похоже. И уже совсем засыпая, подумал, такие ли уж у Ирки блестящие бедра и длинные ноги? Может пойти, проверить? Тем более что ему еще две недели сидеть. А там, глядишь, и ход кеты начнется.

ВРУЧЕНИЕ ОСКАРА
Александр Шипицын
Мой командир в молодости, любительской киносъемкой увлекался. И стрекотал он на нас в любой подвернувшийся момент. Лишь бы особист рябом не ошивался. И как пельмени лепим-едим, и как парадами ходим, и как полеты летаем.
В наши дни собрал он эти ленты и смонтировал из них полнометражный фильм. Озвучил сам. Друг его песен понаписал и музыку подобрать помог. Получился не фильм, а загляденье. Для нас, конечно. Его в кинотеатре покажи, не поймут. А мы, седоголовые, смотрим и слезы вытираем. Каждый год ветераны полка собираются. Он им фильм этот и показал. Меня не было, но он мне лично копию подарил. Там еще песня обо мне есть, с кадрами, где я штурманю состыкована. Я, конечно, преисполнился.
И вот, посчастливилось мне в Лондон попасть. А там, на Ковент-Гадрден магазинчики всякие. И в одном из них купил я Оскара, точь-в-точь как в Голливуде выдают, если есть за что. Правда, пластмассовый Оскар, не золотой. Но если в руках не держать, то с расстояния один метр от настоящего не отличить. Да и где у нас Оскары продаются? Только по телевизору видели.
Нашел я в интернете описание процедуры присуждения и вручения Оскара. Кто присваивает, за что и т.д. Изучил все, на цветном принтере диплом-сертификат с кучей цветных печатей слепил. Ленту атласную голубую, для пущей важности прихватил, и со всем этим добром на ежегодный сбор полка приехал.
Вид у меня солидный, цепь на шее и мобильник на поясе. Это сейчас дети мобильниками балуются, а в 2000 году это был, я вам скажу, ПРИЗНАК. Слушали меня очень внимательно. А я соловьем разливался.
- Что есть настоящее искусство? – Вопрошал я присутствующих. - Настоящее Искусство, заставляет нас вспоминать, переживать, чувствовать, плакать наконец. И…оно… всегда доходит, Вот я и набрался смелости и от вашего имени послал копию фильма о нашей молодости Президенту Академии кино и науки в Лос-Анджелес. Он отнесся сочувственно к фильму Александра Николаевича и вот сегодня я имею честь, от имени Академии кино и науки вручить Александру Николаевичу…., - тут я вытащил из футляра моего Оскара и продолжил, - ЗОЛОТОГО ОСКАРА!
Я ожидал смеха, дружеских выкриков, да мало ли чего. Но только не этого. Практически весь зал, не усомнившись ни на секунду в истинности моих слов, разразился громом аплодисментов. Наверно я очень убедительно сыграл свою роль. Но все поверили в пластмассовую статуэтку, в сертификат с его липовыми печатями, в голубую ленту, придуманную мной, поверили всерьез.
Месяца через два звонит мне мой друг Александр Николаевич и говорит:
- Да, удружил ты мне своим Оскаром. Со мной никто из однополчан здороваться не хочет. Говорят: «Видите, что деньги делают? Этот….тут они твою фамилию называют. – этому…. мою фамилию говорят. – за деньги Золотого Оскара купил! Ничего святого у людей нет!»
Серьезные люди в нашем полку служили.

ДЕНЬ В СОЧИ
Александр Шипицын

Шурика я встретил в Адлере. Более меркантильного и хитрого парня в природе тогда еще не было. Я предложил ему вечерком в студенческий пансионат прогуляться. Но он сказал, что еще рано.
- Сейчас студентки отдаются за комплексный обед. Подождем, когда будут отдаваться за два ливерных пирожка.
Собралась небольшая компания из четырех человек. Шурик предложил прошвырнуться в Сочи и покутить. В те времена, на счетчике у таксиста, максимум, пять рублей выбивало, но меньше чем за 25 ни кто не ехал. Когда мы остановили машину, таксист сразу нам сказал: «Четвертак».
Шурик торговаться не стал, сразу согласился. Это обрадовало таксиста. Всю дорогу до Сочи он веселил нас анекдотами и даже гидом бесплатно поработал. А я недоумевал, на что мы кутить собираемся? У нас всего то ничего было. Шурик не назвал точный адрес, сказал только – в центр. Но когда приехали в Сочи, стал командовать водителем. Вправо, влево, дальше, туда, сюда… и т.д. Ездили до тех пор, пока не увидели милиционера. Остановились рядом с блюстителем порядка. Шурик внимательно посмотрел на счетчик и выдал опешившему таксисту сумму в строгом соответствии с его показаниями. Таксист стал возмущаться. Как? Договаривались за 25. Шурик громко и визгливо настаивал на оплате по счетчику. Милиционер заинтересовался скандалом. Шипя и проклиная нашу компанию, таксист убрался восвояси.
А мы пошли в большой и шумный ресторан. Заняли столик под стеной. Шурик взял меню, а мы поддакивали ему. Заказ нас удивил. Он заказал четыре овощных салата, две бутылки минеральной воды и бутылку шампанского. Это не соответствовало ни нашим аппетитам, ни желанию покутить. Хоть бы бутылку водки! Но Шурик был неумолим. Все заказанное он тщательно записал в маленький блокнотик и внимательно оглядел зал. Что-то ему понравилось. Он подозвал официанта и попросил:
- Возьми, дорогой, эту бутылку шампанского и передай на, во-он тот, столик. Скажи, для дамы. Но не говори, кто передал. Пока, не говори.
За тем столиком сидел джигит средних лет. Он старательно ухаживал за фигуристой блондинкой. Когда официант выполнил поручение Шурика, джигит подскочил. Как! Кто-то угощает его даму? Как будто он сам не может ее угостить!? Кто? Кто? Он ревел как бык, мечась от стола к столу. Кто? Наконец официант указал ему на наш столик. Величественным жестом джигит указал на нас и приказал:
- Четыре бутылки коньяка, тому столу!!!
К нашей чести будь сказано, весь вечер мы, поднимая рюмки с коньяком, дружески кивали джигиту, а он благосклонно отвечал нам.
Четырьмя салатами мы не ограничились. Шурик то и дело подзывал официанта, заказывал все новые блюда. Каждый раз, когда появлялось заказанное, Шурик тщательно записывал в свой блокнотик, и это не укрылось от бдительного официанта.
Вечер набирал обороты. 4-х бутылок коньяка нам вполне хватило. Закусок и блюд, выше крыши. Видя, как заказывают музыку, и я захотел отличиться. Шурик сказал, что музыка в этом ресторане стоит 5 рублей. Но я решил, по примеру Шурика, сэкономить. Я подошел к оркестру и сказал, что сам спою. Оказалось, что такой вокал обойдется, против ожидания, в два раза дороже.
Мы натанцевались, напились, наелись и, подозревая, что Шурик при расчете не подведет, не беспокоились. Когда затурканный официант подошел к нам, и мы попросили у него счет, он, покосился на Шурикин блокнотик и сказал:
- А вот, товарищ, все записывал. Он лучше знает, сколько вы должны.
Шурик, внимательно посмотрел в блокнот:
- 14 рублей пятьдесят копеек. (Примерно пятая часть, если считать по меню)
Шурик щедро расплатился, дал 15 рублей и сказал, что сдачи не надо. Затурканный официант был рад и этому.
Вечер удался. Обратно в Адлер мы ехали в пустом автобусе и веселили водителя песнями и анекдотами. Расставаясь, Шурик роздал каждому по десять рублей из сэкономленных средств. А вот этого мы уже никак не ожидали.

ДОБРЫЙ ПОЛКОВНИК
Александр Шипицын
Служил в свое время заместителем начальника политотдела 17-й воздушной армии один полковник, вот только жаль имени-отчества вспомнить не могу. Душа человек. Ему ЧВС (член военного совета) все дела человеческого свойства поручал.
Вот придет к нему, бывало, жена офицера, не шибко путевого, и давай полковнику жаловаться. И пьяница, мол, муж у нее, и бабник, и ни одной юбки не пропустит, и дома не ночует, и деток не воспитывает, а уж ее, бедную, она и не помнит когда. А давеча даже кулак к ее носу подносил. Уж вы, товарищ полковник, повлияйте на него, ваш ведь офицер. Пусть знает, как ее обижать. Пусть дома ночует и ее, это самое. Ну и деток, конечно, что бы воспитывал.
Наш полковник – само участие.
- Ты, - говорит, - мать, не переживай. Мы тебя в обиду не дадим. Мы этому негодяю покажем, как тебя притеснять!
- Да! Да! Да! – Поддакивает жалобщица.
- Мы его, прохвоста, в должности понизим. Да мы его тринадцатой получки лишим. Он у тебя кто, капитан? Будет старлеем.
Видит бабенка, плохо дело. Она-то, как раз на тринадцатую получку собиралась сапоги себе австрийские справить. Да и снижение в звании-должности по ней, в первую очередь, ударит. Она его, подлеца, только попугать хотела. А тут, вишь как дело то обернулось.
- Он у тебя, где служит? В Белой Церкви, под Киевом? Так мы его туда, куда Макар телят не гонял. В Белую, но без церкви, под Иркутск. Пусть померзнет, проходимец, одумается. А будет продолжать, вообще из армии наладим. На 50% пенсии. Будет знать, как тебя, голубушку, обижать.
«- Э-ээ!» - думает просительница, - «Так и вовсе, зубы на полку положить придется». – А полковнику говорит. – Может я сама, еще раз его попробую убедить. Поговорю с ним, по-своему. Может, поймет, исправится? А?
- Ну, ты, мать, смотри. Сама так сама. А то мы его быстро, в бараний рог!…Ишь, моду взял – семью третировать! Мы его еще и подальше спровадить можем. В Анадырь, на Угольную, например. Будет у нас знать!
- Нет-нет! Я сама.
-Как знаешь! Как знаешь! А я всегда тебе помогу.
Вот и пошла слава, что добрей и отзывчивей человека, чем этот полковник, и не сыскать.

ДОБРЫЙ ПОЛКОВНИК

Служил в свое время заместителем начальника политотдела 17-й воздушной армии один полковник, вот только жаль имени-отчества вспомнить не могу. Душа человек. Ему ЧВС (член военного совета) все дела человеческого свойства поручал.
Вот придет к нему, бывало, жена офицера, не шибко путевого, и давай полковнику жаловаться. И пьяница, мол, муж у нее, и бабник, и ни одной юбки не пропустит, и дома не ночует, и деток не воспитывает, а уж ее, бедную, она и не помнит когда. А давеча даже кулак к ее носу подносил. Уж вы, товарищ полковник, повлияйте на него, ваш ведь офицер. Пусть знает, как ее обижать. Пусть дома ночует и ее, это самое. Ну и деток, конечно, что бы воспитывал.
Наш полковник – само участие.
- Ты, - говорит, - мать, не переживай. Мы тебя в обиду не дадим. Мы этому негодяю покажем, как тебя притеснять!
- Да! Да! Да! – Поддакивает жалобщица.
- Мы его, прохвоста, в должности понизим. Да мы его тринадцатой получки лишим. Он у тебя кто, капитан? Будет старлеем.
Видит бабенка, плохо дело. Она-то, как раз на тринадцатую получку собиралась сапоги себе австрийские справить. Да и снижение в звании-должности по ней, в первую очередь, ударит. Она его, подлеца, только попугать хотела. А тут, вишь как дело то обернулось.
- Он у тебя, где служит? В Белой Церкви, под Киевом? Так мы его туда, куда Макар телят не гонял. В Белую, но без церкви, под Иркутск. Пусть померзнет, проходимец, одумается. А будет продолжать, вообще из армии наладим. На 50% пенсии. Будет знать, как тебя, голубушку, обижать.
«- Э-ээ!» - думает просительница, - «Так и вовсе, зубы на полку положить придется». – А полковнику говорит. – Может я сама, еще раз его попробую убедить. Поговорю с ним, по-своему. Может, поймет, исправится? А?
- Ну, ты, мать, смотри. Сама так сама. А то мы его быстро, в бараний рог!…Ишь, моду взял – семью третировать! Мы его еще и подальше спровадить можем. В Анадырь, на Угольную, например. Будет у нас знать!
- Нет-нет! Я сама.
-Как знаешь! Как знаешь! А я всегда тебе помогу.
Вот и пошла слава, что добрей и отзывчивей человека, чем этот полковник, и не сыскать.