Cornett –

Я не хотел никого обидеть! Под 'понижением', понимался не сам перевод из ТЭЧ в эскадрилью. (Какое же это понижение?) Я имел в виду перевод офицера с должности замначальника ТЭЧ (и почти что уже одной ногой начальника)- на должность НТЗ в эскадру.

С уважением, foresters

Сержик –

Было бы интересно узнать дальнейшую судьбу Сууркюльского полка. Если возможно, напишите.

С уважением, foresters

Спасибо всем за высокие оценки!:))))))))) Раз пока читается неплохо, продолжаю:


* * *

Вскоре обнаружилась одна неприятная вещь. Оказалось, что Дятел, когда распинался о конспектах по марксистско-ленинской подготовке, нисколько не шутил. Их писать было нужно, и это касалось также нас – двухгодичников. Более того, времени оставалось в обрез. Повздыхав и повозмущавшись, мы купили себе по толстой 96-листовой тетрадке, взяли в гарнизонной библиотеке несколько томов марксистско-ленинского наследия и принялись за дело.
Посторонний наблюдатель мог бы сделать превосходный психологический портрет, немного понаблюдав за работой каждого из нас. Алик писал добро¬совестно. Он аккуратно заполнял страницу за страницей, выбирая ключевые мысли и подчеркивая их красным фломастером. Кроха, первую страницу оче¬редной ленинской работы, писал красиво и чисто. Зато последующие просто покрывал быстрыми каракулями, которые в случае чего можно было бы вы¬дать за скоропись. Мой стиль находился где-то посредине между ними. Я брал какую-нибудь статью и быстро, но достаточно аккуратно записывал все под¬ряд, пока не набиралось необходимое количество листов. Потом подчеркивал фломастером, что попало, лишь бы визуально выглядело красиво.

Когда писал конспекты Юра, не видел никто. Он приходил со службы, потом садился на пол, подогнув под себя ноги и впадая в долгое оцепенение. Это на¬зывалось у него «уходить в астрал». Мы уже привыкли, что он ищет там свой миллион и вскоре перестали обращать на него внимание. Только неутомимый Кроха, иронично интересовался об успехах.
- Ну, чуваки, я уже почти у цели! - информировал нас Гусько, когда возвра¬щался на землю. - Сегодня я видел свой заветный чемоданчик так же ясно, как вас сейчас. Левый замок у него слегка поцарапан. А номер упаковщика на пачках – «10».
После этого он обессилено падал на койку, или сразу засыпая, или уста¬вившись в телевизор. Смотрел он в основном финское телевидение, которое, особенно в пасмурную погоду ловилось в гарнизоне довольно прилично. Есте¬ственно, по-фински он ничего не понимал, но говорил, что ему все равно, что смотреть, лишь бы не совковую дребедень.
- Юра! - звали мы его. - Иди, пиши конспекты. Не успеешь!
- Ничего, - обычно отзывался тот. - Еще много времени. Посмотрите лучше, какой классный мультик.

Мультфильм был без слов и поэтому вполне понятен даже нам. Первый кадр показывал американский центр управления. Взад-вперед сновали люди, мигали лампочки многочисленной аппаратуры, крутились боби¬ны суперкомпьютеров. На огромном экране, во всю стену, была видна ракета с американским флагом, стоящая на стартовой площадке. Изображение погас¬ло, и появились цифры. Это начался отсчет времени: 9, 8...2, 1. Пуск! Ракета, в облаке дыма, отрывается от земли и, пролетев метров десять, с оглушитель¬ным грохотом взрывается.
Кадр второй, снятый, как бы с вертолета. Бескрайнее море тайги. Камера на¬плывает все ближе и ближе и, наконец, становится видна длинная прямая про¬сека. По просеке, десятка два бородатых солдат в папахах, как бурлаки тянут на веревках огромную ракету. Работой руководит офицер, с такой же, лопатой, окладистой бородой. Время от времени он, из-под ладони смотрит на солнце и, послюнявив палец, поднимает его вверх, чтобы определить направление ветра. Наконец, командир тычет пальцем в землю. Солдаты тут же начинают поднимать ракету. Они ставят ее вертикально и подпирают с нескольких сто¬рон, срубленными соснами. Офицер поджигает, торчащий снизу фитиль и все бросаются врассыпную.
Кадр третий. Бесконечная гладь мирового океана, посреди которой, сиротли¬во качается на ветру одинокая тростинка. Из-за горизонта появляется ракета, с красной звездой на борту. Быстро приближаясь, она попадает точно в центр тростинки. Взрыв! Конец мультфильма. Наша техника побеждает американ¬скую даже на финском телевидении! Посмеявшись, возвращаемся к нашим прозаическим делам.

Однажды Юра, в очередной раз, переключил наше внимание на телевизор. Начинался какой-то американский фильм. Титры гласили: «Last tango in Paris». Кинчик шел на английском языке с финскими субтитрами. Оба языка мы знали примерно одинаково, поэтому, вначале не проявили сильной заинтересован¬ности. Однако вскоре пошли такие кадры, что нам стало не до конспектов. Без¬образия, которые творили на экране Марлон Брандо и Мария Шнейдер, были понятны без всякого перевода. Такого, советские люди еще не видели!

Когда фильм закончился, мы еле-еле отлепились от экрана. Проникаться марксизмом-ленинизмом не было уже никакой возможности. Каждый пытался со¬браться с мыслями, но не получалось. Однако на Юру кино оказало совершен¬но противоположное действие, нежели на нас троих. Он внезапно вскочил с койки, выдрал откуда-то несколько листов бумаги и с бешеной энергией начал их пачкать. Так как наш друг не заглядывал при этом ни в один первоисточ¬ник, мы пытались догадаться, какую же ленинскую работу он конспектирует. На все наши вопросы, Гусько только отмахивался, тщательно прикрывая свое творение рукой.
К концу дня тайна раскрылась. Отложив ручку, Юра горделиво приосанился, обвел нас торжествующим взором и провозгласил:
- Уважаемые дамы и господа! Предлагаю вашему вниманию, первый на тер¬ритории СССР, порнорассказ. Прошу оценить по достоинству.

Мы отложили в сторону свои тетрадки и впились глазами в рукопись. Перед нами предстала полная энциклопедия сексуальной жизни. В свое короткое произведение Юра умудрился вместить все мыслимые и немыслимые спо¬собы плотской любви. Однако, странное дело. Чем дальше мы читали, тем слабее было наше вожделение и тем громче, становился смех.
Конец рассказа совпал с нашими финальными конвульсиями. Мы, совершен¬но обессилев, лежали на кроватях, держась за животы. Гусько был по-своему очень талантлив и вполне бы мог писать миниатюры для Райкина или Петро¬сяна. Я не имею возможности воспроизвести этот шедевр в полном объеме, но один небольшой кусочек, врезался мне в память очень хорошо. Звучало это примерно так: «...Я поцеловал ее в губы. От возбуждения она так сильно сжала ноги, что у меня треснули очки».

Юра, Юра! В неудачное время и в неправильном месте ты родился. Ох, бу¬дут у тебя проблемы из-за конспектов. И не только из-за них!

Приветствую foresters!

Я и не обиделся вовсе. Просто вспомнил момент о переводе.
Ведь, по идее, - в ТЭЧ должны служить более опытные спецы, нежели в эскадрилии. Я, например, ни одного случая не могу вспомнить, чтобы перевели спеца из ТЭЧ на стоянку. А вот наоборот - не раз.
В Вашем рассказе - всё понятно. Человек в ТЭЧ проштрафился, вот его и понизили в должности. Просто в ТЭЧ таких должностей не оказалось и его перевели на стоянку - всё логично. Только, на мой взгляд, - если вина была лично его, то он ещё легко отделался.
Как-то откомандировали меня на втором году службы из полка в Ахтубинск. В то время там находился прикомандированный наш самолёт. Его периодически комплектовали новыми системами вооружения. И необходимо было обслуживать полёты этого самолёта. Вот тогда и требовался техник с нашей эскадрилии. Летали туда по очереди. На срок от месяца и выше. Для нас это было как ссылка.
И вот настал мой черёд. Как я не упрашивал инженера, всё равно - отправил. Как я добирался туда - это отдельная и очень интересная история. Но сейчас, - не об этом.
Так вот. В самой части, в Ахтубинске, - меня, для начала, откомандировали к гражданским доработчикам. И большую часть времени я проводил у них.
Самолёт следовало полностью разобрать, навесить новое оборудование, собрать и облетать.
Познакомился с гражданскими. Ох и типажи, скажу я Вам. Некоторым было столько лет, что о них, в шутку говорили, буд-то они помнят Нестерова, а обслуживали ещё "Фарманы":-)
Притащил самолёт в ангар. Перезнакомились и начали разбирать. А я то и не знаю как. Ведь в эскадрилии таких задач перед техником не стоит, только в ТЭЧ.
Очень они все, помню, удивились тому, что я попросту не умею этого делать. У них, считалось, - если ты - техник самолёта, то должен уметь делать всё, на своём самолёте. Любой ремонт и любую замену. Позже мне это вдолбили в мою молодую голову. Вот я и стал потихоньку учиться у этих дедушек. Узнал как отстыковывать, разбирать не только свои, СДшные агрегаты, но и всех спецов вместе взятых. Вот это была школа! Всё делалось в ужасную жару, на солнце + 60! А в металлическом ангаре кондиционеров:) не было. Спасались только в курилке, внутри помещения без окон, где с крана постоянно текла холодная вода. Шлангом подавалась на бетонный пол, где попадала в выдолбленное углубление, проходящее по всей длине курилки.
Я бы на месте командиров – всех технарей на стажировку отправлял бы в такие подразделения (только не такие секретные). К концу командировки – мне казалось, что я сам смогу самолёт разобрать и собрать заново, согласно всех инструкций и руководств. Настолько мне доходчиво, интересно, порой и с юмором было рассказано, что и в какой последовательности делать.
Вообщем, за три месяца, школу прошёл великолепную. Я даже само обслуживание полётов, уже доработанного самолёта, не так помню, как работу с гражданскими.
Позже, уже в полку, многие, если не большинство отказов мат.части , у нас устраняли на стоянке, не затаскивая в ТЭЧ. По крайней мере у нас в эскадрилии – так точно. В ТЭЧ ставили только на регламенты. Так происходило после очередной волны дурацких сокращений, которые просто лишали ТЭЧ отличных специалистов. Помню даже случай, когда одного из опытных гражданских самолётчиков из ТЭЧ уволили по возрасту, на его место поставили молодого (но никакого). А тут полёты, - смена за сменой. Мат.часть до этого стояла, наверное с полгода. И хоть регламенты и проводились. Ну, там 30-60 дней, - всё равно, самолёту летать нужно .
Во время полёта - отказ системы кондиционирования, - не пошёл лётчику наддув ППК.
Самолёт отстранили и в ТЭЧ. А спецов нет. Простоял он там сутки. Покрутили они там что-то, - ничего не обнаружили. Так мы со своим звеном обложились схемами, и тоже не обнаружили саму причину. Решили вопрос кардинально - заменили агрегат. Названия не помню, слева в кабине стоит.
Самолёт в строй ввели. Прошло время. Встречаю того самолётчика из ТЭЧ в посёлке.
Рассказал ему о наших мытарствах с этим агрегатом . Сказал что попросту заменили его. Он же головой покачал и говорит, - Нужно было вскрыть резиновую заглушку, - там виден шток. Вот на него нужно было капнуть пару капель масла и всё бы заработало.
Мы, на стоянке, во время газовок перепроверили все эти агрегаты на других самолётах: – через один наддув то идёт, то нет. Поподкапывали АМГшки и всё заработало как часы.
Спешу заверить Вас, что мы ничего не нарушали своими действиями. Всё происходило с соответствующими записями в ЖПС, под чутким руководством инженера эскадрилии.
Так вскоре, когда интенсивность лётных смен (а соответственно и отказов, чаще мелких) возросла, этого самолётчика восстановили на должности в ТЭЧ.

2foresters:
Вы меня извините, что много пишу в Вашей ветке о своей службе. Под воздействием Ваших рассказов, вспоминается и моя служба в ВВС. В дальнейшем буду краток.

С уважением, Cornett!

Здравствуйте Cornett!

Нет проблем, пожалуйста пишите сколько душа просит. Всегда интересно почитать, когда человек может рассказать что-то новое и поделиться своими воспоминаниями.

Да, как я вижу, опыт вы получили при работе с доработчиками бессценный! Вот если бы всех техников можно было так учить. Насколько бы тогда проще было бы всем служить и работать, да и летчики бы насколько спокойнее летали, твердо зная, какой профи готовил его самолет. Увы, думаю в те времена ввести такую систему подготовки для всего техсостава было нереально. К сожалению...

С уважением, foresters!

* * *

Раздался рев двигателя, это ушла на взлет спарка – разведчик погоды. 20-ка и 19-ый стояли на ЦЗ рядом, а мы с Женькой между ними. Наши машины были полностью подготовлены к вылету, и мы неторопливо толковали за жизнь.
Через какое-то время возле моего самолета появился летчик. Поздоровав¬шись с нами за руку, он обошел вокруг самолета и постучал ногой по колесу. Потом зачем-то засунул палец, в выступающую вперед, как пушка, трубу при¬емника высокого давления, скептически хмыкнул и полез в кабину. Я после¬довал за ним и помог ему пристегнуться. Через пару минут прозрачная капля фонаря закрылась. После запуска и проверки работоспособности самолетных систем, 20-ка вырулила со стоянки. Обдав нас удушливой струей керосиновых испарений, она ушла в сторону ВПП.

Откуда-то выскочил Панин, как чертик из коробочки:
- Ну, шо панове? Как тут у вас? Все чудово?
- Нормально. Давай, бугор, расписывайся! – я протянул своему начальнику журнал подготовки.
Панин размашисто расписался в ЖПС, потом повернулся к Петрову и укоризненно поинтересовался:
- Женька, а ты что такой небритый сегодня? Знаешь, что настоящие мужчи¬ны, я, кстати, к ним принадлежу, бреются два раза в день? Первый раз перед службой, а второй раз вечером, когда ложишься...
- Под комэску, – перебил его Петров на полуслове. - Отсталый ты человек Панин.
Мой напарник провел тыльной стороной ладони по своей щетине и продол¬жил свою мысль:
- Если ты настоящий мужчина, то ты должен быть выбрит до синевы и слегка пьян. Но если ты еще и техник самолета, то ты должен быть слегка выбрит и пьян до синевы. Понял?
Панин уже открыл рот, чтобы ответить, но не успел. Мимо проходил Птицын в летной кожаной куртке. Мы вытянулись и отдали честь. Дятел лениво отве¬тил и пошел дальше своей дорогой.
- Вот, кожедуб! – бросил ему вслед Женя, когда Птицын отошел на порядоч¬ное расстояние.
- Почему Кожедуб? – удивился я. – В смысле, летчик-ас?
- Нет, в смысле, замполит в кожаной куртке.
- Женя, думай, что говоришь! – старший техник опасливо покосился на меня. – Это же руководитель партийной жизни полка, – тезка вдруг заговорил слова¬ми из газеты «Правда».
- Ну, да, - не унимался Петров. – Руководитель - это кто руками водит. Много здесь таких. Особенно среди летчиков.
- Жека, ну не трогай ты летунов. Летчик - профессия героическая, рисковая! – улыбнулся Панин, чтобы разрядить обстановку.
Однако сегодня Петров явно был настроен критически и не желал оставлять последнее слово за начальником:
- Какой там героизм? Вот моряки - это, да. Уважаю!
- А почему моряки? – удивился Панин.
- Да потому, что в отличие от кораблей, истории еще не известно ни одного случая, когда бы самолет на землю не вернулся.
Старший техник лишь безнадежно махнул рукой:
- Я вижу Женька, тебя все равно не переспоришь. Ладно, я побежал на 21-ый. Надо приглядеть за – Гусько. Пока еще не случилось чего.
Панин, как шарик ртути, выкатился из поля нашего зрения.

Вскоре приземлился мой самолет и зарулил на ЦЗ. Прежде всего, нужно было заменить тормозной парашют. Делать это приходилось после каждого вылета, потому что использованный парашют летчик сбрасывал на землю сразу после приземления и съезда с ВПП. Там его подбирали, снова укла¬дывали и упаковывали в специальный брезентовый чехол. Потом, готовый к повторному применению, он опять возвращался к техникам.
Я залез на самолет, засунул тяжелый брезентовый цилиндр в парашютную гондолу, затем закрыл ее створки. Дальше - заправка. Хорошо автомобили¬стам! У них одна заправочная горловина и один бак. А у самолета иногда более десяти баков, расположенных в разных местах фюзеляжа и крыльев. Каждый из них, естественно, нужно залить до верха.

На старых самолетах это отнимало немало времени и требовало известной сноровки. Я вспомнил, как еще во время учебы в институте был на военных сборах в Тарту, в Эстонии, где базировался полк дальних бомбардировщиков Ту-16. В этом же городе располагался штаб дивизии. Комдивом являлся некий генерал-майор Джохар Дудаев, наводивший страх на весь гарнизон, но мало кому известный за его пределами.
Так вот, заправку этого старенького самолета я запомнил очень хорошо. Он имел (дай бог памяти) целых четыре заправочные горловины. Процесс корм¬ления топливом производился сверху, с помощью заправочного пистолета. Особенно, мне нравилось этим заниматься после ночных полетов, в темноте. Заправочные пистолеты не отключались автоматически при наполнении бака, поэтому нужно было соблюдать крайнюю осторожность. Это потом я научился заправлять на слух, а поначалу…. Льешь себе, льешь. Изо всех сил таращишь глаза, пытаясь разглядеть уровень залитого топлива. А оттуда, как даст фон¬тан прямо в рожу – все, прозевал!

Миг-27 принадлежал уже к самолетам нового поколения и был оборудован системой централизованной заправки. Ничуть не хуже, чем в «Жигулях». Всего одна горловина, расположенная с левой стороны фюзеляжа - заправляются все баки одновременно. Заправка прекращается автоматически после напол¬нения. В общем, сплошное удовольствие. Такие случаи, когда можно облиться керосином, как на Ту-16 просто и представить невозможно.

С улыбкой, вспоминая события ушедших дней, я открыл лючок заправочной горловины. Затем скрутил крышку бака, которая повисла на тонком металличе¬ском тросике, соединяющем ее с корпусом самолета. Подтащил заправочный шланг, заканчивающийся на конце специальным приспособлением, с двумя ручками, называемым «присоской». Вставил ее в пазы горловины и повернул вправо до упора. Все, можно заправляться. Я постучал в окно кабины топли¬возаправщика. Водитель включил подкачивающие насосы, и длинная змея шланга начала толстеть прямо на глазах. Я вернулся к горловине, попробовал, хорошо ли закреплена присоска и посмотрел на топливомер, расположенный рядом с горловиной. Стрелка, дрогнув, поползла вверх, и … мощная струя ке¬росина ударила меня в живот, едва не сбив с ног.

С матом и криками «стой!» я отскочил в сторону. Из того места, где присоска сое¬динялась с резиновым шлангом, хлестало топливо. Боец, наконец, сообразил, что произошло, выключил насос и теперь обескуражено осматривал место повреждения. Мой самолет стоял в центре огромной лужи, но хуже всего при¬шлось мне. Ниже пояса, я был весь насквозь пропитан керосином. Хлюпало даже в технических тапках.

К месту происшествия неспешно подошли Петров с Дедом. У Женьки на голове красовался зеленый технический шлемофон, свернутый набекрень. Одно ухо шлемофона было поднято вверх, как у деревенского деда – чтобы лучше слышать. Капитан, с руками, засунутыми в карманы и, надвинутой на глаза беретке напоминал хулигана. Женя посмотрел на керосин, капающий с моей одежды.
- Эх, сейчас бы спичку на него зажженную кинуть. Правда, Дед? – мечтатель¬но произнес Петров.
- Нет, не вспыхнет. Это же не бензин, – сомнительно покачал головой Бор¬зоконь.
- А если его несколькими слоями бумаги обернуть? Для поддержки горения.
- Ну, тогда может и подпалится, – согласился ветеран техслужбы.
- Какие же вы все-таки козлы – военные! – не выдержал я и побежал искать другой топливозаправщик.
- Чего это с ним? – удивился Женька. - Керосину что ли надышался?
- Обиделся, дурилка, – беззлобно констатировал Дед, глядя мне вслед. - Аналогичный случай произошел прошлым летом в городе Конотопе...


Заправив, наконец, свой самолет я разделся до трусов и отжал одежду. Од¬нако мне стало уже не до работы – все мое тело горело и чесалось после керосинового душа. К счастью, полеты закончились и пришло время возвра¬щаться домой.
Естественно, чтобы вытащить на ЦЗ такое количество самолетов для поле¬тов или отбуксировать назад в зону, одних только эскадрильских тягачей было недостаточно. Поэтому использовали весь пригодный для этого автотран¬спорт: заправщики, передвижные электрогенераторы и прочую спецтехнику. Однажды инженер полка показал, что для этого можно использовать также маломощные машины и приволок самолет с помощью собственного «Уазика». Но, это уже для экстремалов.
В этот раз после полетов для буксировки мне достался передвижной элек¬трогенератор. Он был установлен на шасси «Урала», как и наши тягачи, и яв¬лялся вполне пригодным для такого рода работ.

Приехав в зону, машина развернула 20-ку хвостовым оперением к входу в укрытие. Я выпрыгнул из кабины, снял закрепленный на буксировочном во¬диле длинный рычаг и вставил его в поворотный механизм передних колес. С помощью этого нехитрого приспособления я имел возможность поворачивать колеса самолета вручную.
- Давай помалу! – крикнул я водителю.

«Урал» начал движение. Судя по всему, водитель был неопытный - машина шла рывками, виляя из стороны в сторону. Я изо всех сил налегал на поворот¬ный рычаг, выравнивая самолет и пытаясь компенсировать погрешности во¬ждения. Наконец МиГ, подпрыгнув широкими пневматиками на направляющем рельсе створок, заехал внутрь укрытия и остановился. Я вытер пот со лба. Ноги мелко и противно дрожали от напряжения.

Теперь нужно было закрыть створки. В принципе, для закрывания укрытий предназначались стационарные электролебедки, которые располагались ря¬дом с входом. Но это только в принципе. На самом деле, ни на одной стоянке они не работали, не выдержав суровых условий эксплуатации и отсутствия запчастей. Поэтому обычно укрытия закрывал тот же тягач, что буксировал самолет в зону.
Я накинул петлю троса на шкворень, приваренный к двери одной из створок, затем продел его через блок, расположенный на другой. Второй конец троса был закреплен на буксировочном крюке машины. Обматерив водителя за его манеру езды, я попросил его двигаться равномернее. «Урал» тронулся, створ¬ки поехали навстречу друг другу. Однако машина по-прежнему шла рывками, то, ускоряясь, то, внезапно останавливаясь. Стальной трос при этом, то осла¬бевал, то резко натягивался, как струна.

Откуда-то со стороны раздался громкий свист. Я обернулся. К нам бежал вездесущий Панин.
- Стой! Едрит твою, три раза налево! – кричал он водителю.
Старший техник добавил еще несколько крепких выражений. Крайне редко я видел его таким раздраженным. Обычно он никогда не опускался до того, чтобы орать матом на солдат.
Сашка вскочил на подножку машины и, распахнув дверцу, резким рывком схватил водителя за ворот и выбросил из кабины. Тот, хлопая глазами, жа¬лобно просил:
- Куда вы? Я не же имею права никому давать садится за руль!
Но Панин не слушал его. Он включил передачу и осторожно двинулся с ме¬ста. Створки плавно тронулись, и медленно набирая скорость, сошлись по¬середине, захлопнувшись с легким щелчком. В очередной раз я посмотрел на своего начальника с уважением – и все то он умеет!
- Никогда! Слышишь, никогда не делай так! – возбужденным голосом обра¬тился ко мне Панин, выбираясь из машины.
- А что случилось?
- Ты что не видел, что этот горе-водитель чуть трос не порвал?
- Да, ладно. Поменяли бы. Небось, государство не обеднеет, – пытался от¬шутиться я.
- А башку бы мы тебе тоже поменяли? Ты когда-нибудь видел, как лопается натянутая струна? А тут толстенный трос…. Отрубит руку или ногу в момент и фамилию не спросит! Понятно?
Я лишь молча кивнул головой, возразить было нечего.


Вернувшись в гостиницу, я первым делом снял с себя одежду и, как сумел, помылся в раковине холодной водой (горячая, в тот день, как обычно, отсут¬ствовала). Теперь нужно было решить, что же делать с моими штанами. Они почти высохли, однако издавали резкий запах керосина. В конце концов, я от¬крыл окно, повесил брюки на одну из рам, чтобы быстрее выветрились на воз¬духе, и завалился в кровать.
Часа через полтора я проснулся от стука собственных зубов. Подоконник и моя одежда были подернуты тонким слоем инея. Это ночью начался заморо¬зок.
«Нет, так нельзя!» – подумал я. – «Играть в генерала Карбышева мы не до¬говаривались!» – после чего встал и закрыл окно.
Через часик я проснулся снова, оттого, что кто-то душил меня за горло. Это было густое облако керосиновых паров. Я мгновенно поменял свое предыду¬щее решение.
«Нет, так нельзя! Лучше умереть на морозе героем, чем задохнуться, как таракан в газовой камере!» – и распахнул окно настежь, жадно глотая свежий воздух.
Кинув поверх одеяла шинель и куртку, чтобы не замерзнуть, я опять заснул. Вскоре мне приснилось, что меня ослепили. Я вскочил. Глаза на самом деле не открывались. Я в ужасе заметался по комнате, наталкиваясь на стол и кро¬вати, опрокидывая стулья. Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять, что это смерзлись ресницы. С трудом, вырывая ресницы, глаза, наконец, удалось открыть.
«Нет, так нельзя!» – подвел я черту в своих сомнениях. – «Нужно принимать решения взвешенно и спокойно, отбросив эмоции. Сколько человек в истории человечества замерзло насмерть от холода? А сколько задохнулось от керо¬сина? Ну, то-то!»
Рамы снова были плотно прикрыты. Однако через полчаса меня стало тош¬нить…

Так я пробегал всю ночь, то, открывая, то, закрывая окно. Такая простая мысль, что грязную одежду можно просто постирать, пусть даже и в холодной воде, так и не пришла мне в голову. Невыспавшийся, кашляющий, с плохо сгибающимися в суставах пальцами и веками без ресниц, я появился на сле¬дующий день на службе.

От расстройства я даже не сразу заметил, что произошло историческое со¬бытие – из комнаты ушли клопы. Навсегда!

Вот наконец, то увидел описание интересных событий, - одни из самых ярких воспоминаний о том времени вообще. Как всегда foresters, очень живо и ярко! Так держать!
Стоянка, полёты.
Мне всегда было очень интересно на аэродроме. Может это звучит как-то по-детски, но так и было. Время, активной работы на полётах мне очень нравилось (особенно ночные смены ). Не тогда, когда занимались всякой хернёй, а именно тогда, когда ОБСЛУЖИВАЛИ технику.
Было ощущение, что ты причастен к чему-то очень таинственному, ранее неведомому действу. Чувство ответственности иногда переполняло сознание. Как же – от твоих действий зависит чья-то жизнь. Да ещё в таком деле, как авиация.
Вначале службы с завистью смотрел на опытных технарей, - как всё у них делалось степенно, важно, без лишней суеты. Старался им подражать, но наверняка это было смешно со стороны наблюдать. И слушал, ловя каждое их слово. Ну и как тут им, старым волкам, прошедших службу на всех просторах СССР, было не обойтись без подъ@бок в адрес молодого лейтенанта. Вот также и мне говорилось о чистоте бритья и синевы на лице:) Но при этом добавляли о том, что и пахнуть технарь должен специфически: керосином, потом и перегаром изо-рта. А от меня, с начала смены, пахло одеколоном, а уж после полётов наверное так и пахло, как им хотелось.
А как я первый раз облился керосином. У меня это произошло в том, же Ахтубинске. Перед постановкой самолёта на доработку, необходимо было слить топливо. Я, то в принципе, до этого, уже делал слив (в период смены сезонов эксплуатации). Но в этот раз судьба была не на моей стороне. Облит я был, в прямом смысле, с головы до ног. И это в жару. Думал, кожа слезет лохмотьями. Но всё обошлось. Спринтерский забег к эскадрильскому домику – и к умывальнику со шлангом. Долго же я тогда отмывался.
Закатка самолёта в укрытие, - тоже у меня без приключения не обходилась.
Полгода прошло, как я был полноценным техником. Укрытия у нас, изначально были предназначены для МИГ21, а стояли наши СУ17. Зазоры, внутри ангара, между законцовками и стенами были в несколько сантиметров. Закатка самолёта в такое укрытие требовало ювелирной точности. Посему, для точного попадания, перед ангаром стояли направляющие рельсы для передней и основных стоек. А дальше, - всё как у Вас. Расстопорил поворотную часть водила, вставил «гитару», механик – в кабине самолёта, на тормозе, а в АПА, - боец включив передачу, толкает самолёт в укрытие.
Закончилась ночная смена. Я, до этого, только днём заводил самолёты в укрытие. Решил в этот раз и ночью закатить. Механик у меня был опытным, говорит, - «Не надо сегодня, все устали, смена выдалась тяжёлой, а в звеньевой патерне ждут товарищи, чтобы пропустить по 100 грамм ». Я заартачился, - «Буду заводить!». А свет над укрытием не горел в ту ночь и чувство личной ответственности, о котором писал выше, переполнило меня как никогда. Да ещё и то, что механик начал отговаривать, - задело меня.
Короче завёл самолёт так, что съехал с бетонки колесом основной стойки на грунт. А грунт у нас мягкий, да ещё и подвесной бак на 850 литров под плоскостью усугубил ситуацию, - самолёт стал заметно проседать, грозя раздавить своим весом подвесной бак. Повезло, что САПСисты как раз в это время тянули свои бебехи по магистральной, - услышали или увидели нехарактерную суету возле ангара и подъехали к нам. Вытащили подъемник, - кое как приспособили его под плоскостью и задержали проседание. Сбежалась вся эскадрилья и общими усилиями поставили самолёт на бетон. Не покорилась мне закатка в ту ночь.
На следующий день, - проверили всё по-светлому, - всё на месте, ничего не раздавили и не сломали. Датчик антиюза только поцарапался, но при этом проверили, - срабатывает штатно.
После этого случая, на очередном ПХД, специально тренировался закатывать свой самолёт в ангар с разных углов чтобы в дальнейшем не повторять своих ошибок при закатке.

Буду ожидать Ваших новых творений.

С уважением, Cornett!

foristers Небольшая поправочка, небольшой рычаг крепящийся на буксировочное водило, технари обычно называли кривой "Гитарой" или "Балалайкой" в зависимости кому как нравилось. С уважением Сержик.

2 Сержик, без обид:

небольшой, сантиметров 25-30 и диаметром 1 см прут, который фиксировал поворотную часть водила при буксировке, называли просто - штырь. А вот трубу, длиной 2-2, 5 метра, диаметром 5 сантиметров, которая вставлялась в гнездо (втулку) поворотной части водила сбоку и которая служила рычагом, для поворота колеса передней стойки при закатке, - называли "гитара".
Думаю Вы просто перепутали.

Сержик –

Как мне кажется, я все написал верно. На водиле был небольшой штырь, называемый -'срезным', и длинный, более 2 метров, рычаг для поворота колес передней стойки. В моем отрывке это – 'поворотный рычаг'. Я знаю, что его называли 'гитарой', просто не хотел перегружать свою книжку технарским слэнгом (она, по замыслу, расчитана на широкий круг читателей).

С уважением, foresters

Cornett –

Закатить Су-17 в укрытие для МиГ-21, даже с использованием направляющих?! Ну, респект и уважуха! Хорошо понимаю, что это такое.

У меня тоже были подобные описанным Вами случаи, которые не вошли в книжку.
Первый раз, водила попался молодой и, несмотря на все мои истошные крики, слишком разогнался и я не успел выровнять колеса передней стойки самолета. При переезде через направляющий рельс створок ворот колеса резко вывернулись, почти под 90 градусов. Результат – 'гитара' вырвалась из рук, хлестнула по ребрам и я влетел в укрытие впереди самолета. Когда водила сообразил, что произошло, и остановился, от законцовки стабилизатора до стены укрытия оставалось сантиметров десять. У меня два ребра сломано, но это не важно, на обороноспособность страны не влияет, бабы еще техников нарожают...

Второй случай. Только перебазировались на новый аэродром в Украину. Первые ночные полеты. Закатываем технику после окончания. Стоянки (укрытий не было, к счастью), рулежки стройбат протянул, а осветительные фонари – забыл. Как не светили фонариками, правая стойка шасси сьехала на грунт. Земля была после дождя, а на Украине – это песня! Колеса тот же начали погружаться, как в болото. Вытащили также - с помощью подьемника для замены пневматиков, мата и грубой техсилы.

С уважением, foresters

* * *

Нам крупно повезло. Проверять марксистско-ленинскую подготовку нашей эскадрильи пришел лично замполит полка. Мы сидели в классе летной под¬готовки, по стенам которого были развешаны схемы выхода из атаки в зоне действия натовских зенитных ракет «Хок». Неподалеку от входа в класс, стоял стол, где важно расположились Птицын и замполит нашей эскадрильи – ка¬питан Гундосиков. Я сидел вместе с Гусько и нервно теребил корешок своей тетрадки с конспектами первоисточников, в то время как офицеры эскадрильи один за другим подходили к замполитам и предъявляли свои работы. Каждый имел несколько толстых тетрадей, красиво оформленных, с аккуратно отчер¬ченными полями и разукрашенных фломастером. Видимо, это были конспек¬ты, как минимум, за несколько лет.

Наконец очередь дошла до меня. Я поднялся со своего места, подошел к Птицыну и протянул ему свою тетрадку. Она была хотя и толстая, но един¬ственная. Подполковник начал медленно перелистывать конспект, одновре¬менно читая мне лекцию. Из нее я понял, что для первого раза сойдет, но вообще-то маловато. Затем мне предложили еще очень много трудиться, учи¬тывая мой неоплатный долг перед классиками марксизма-ленинизма, завета¬ми которых я был вскормлен и вспоен. Я согласно кивал головой, дожидаясь, когда же замполит закончит, и с облегчением вернулся на свое место.

- Лейтенант Гусько, - вызвал Гундосиков следующего.
Юра встал. По дороге сюда, я, глядя на пустые руки своего четырехглазого друга, спросил, где его конспект. Вразумительного ответа не последовало. Из этого мной был сделан вывод, что он так ничего и не написал. Теперь, я с интересом ждал, что же Гусь будет врать в свое оправдание.

Однако все было не так плохо – дело обстояло значительно хуже. Подойдя к председательскому столу, мой товарищ полез за пазуху и вытащил оттуда сложенную вдвое тоненькую школьную тетрадку стоимостью в две копейки. Ее зеленую поверхность покрывало несколько жирных пятен. На лицевой сторо¬не, с претензией на аккуратность, красовалась надпись: «Конспекты». Выпол¬нена она была шариковой авторучкой.

Птицын, глядя на протянутый ему предмет, сначала побледнел, потом по¬зеленел и, наконец, побагровел. В его груди что-то забулькало, и небольшое помещение класса прорезал истошный крик:
- Гундосиков! Что все это значит?!!
Наш замполит, который и сам сидел ни живой, ни мертвый, наконец, пришел в себя и попытался придти на помощь:
- Гусько, где ваши конспекты? Вы, наверное, забыли их в гостинице?
Не заметив брошенную ему спасительную соломинку, Юра удивленно припод¬нял брови:
- Как? Вот же они, – и положив свое тонкое зеленое чудо на стол, ногтем подвинул его поближе к Птицыну.
Подполковник взял себя в руки:
- Ты что издеваешься над нами, лейтенант? Это все, что ты сделал? Это что, весь объем?
- Зря вы так, товарищ подполковник, – обиженным голосом произнес Юра, поправляя очки. – Я с одной такой тетрадкой пять лет в институте проучился. Неужели, здесь всего на два года не хватит?

Гундосиков наклонился и что-то быстро зашептал на ухо Птицыну. Непо¬нятно, как он убеждал своего старшего коллегу, но тот начал потихоньку успо¬каиваться. Гусько был отпущен живым. Ему дали три дня на устранение недо¬статков.

В конце Птицын разразился грозной речью:
- Вы что же себе, товарищи офицеры, думаете? Не понимаете политической важности момента, когда империализм кругом расширяет свои границы. А у нас все хорошо. А у нас все в порядке. Поразительное благодушие и похеризм! Все ждете, пока вас жареная муха задом укусит! А как вы думаете проводить марксистско-ленинские занятия с, извиняюсь за выражение, солдатами? Тут ведь дело особое, тонкое. Нужно быть простым человеком, чтобы солдатская масса потянулась за вами. А сделать это мы обязаны. Потому что, если не вбить в солдатскую голову марксизм-ленинизм, то она заполнится другим мусором!

"А как вы думаете проводить марксистско-ленинские занятия с, извиняюсь за выражение, солдатами?":):)
Настоящий замполит.
Здорово foresters!
У Вас какая-то часть была с политическим уклоном.
Не, ну я тоже сдавал историю КПСС. И институт марксизма-ленинизма проходил, и конспекты оформлял. Но не так всё серьёзно, как у Вас. Наверное, всё зависело от замполитов.

Вот выше Вы писали, что книга расчитана на широкий круг читателя.
Но мне кажется, что не описывая всё армейским, авиационным языком, -колорит будет не тот. И потом, согласитесь, что весь армейский язык часто пересыпан матами. Но Вы же их не используете. А читать всё равно интересно.
Может, всё таки не избегайте сленговых ВВСных оборотов, а в конце - сделайте словарь слов. Извините, если обиделись за подсказку.

Я вспоминаю, когда в детстве читал "Цусиму" Новикова-Прибоя, - захватывающее произведение, прочёл на одном дыхании, порой не понимая значения многих слов. Но я их как-бы чуствовал. Понимал их в контексте. Дочитал до конца - и увидел, что автор сделал словарь морских терминов. Позже, встречал у многих авторов подобные словари.

С уважением, Cornett!

foristers: В1985 или1986гг.Сууркюльский полк МИГ-27к был перебазирован в Украину г. Кировоград АС "Канатово" В1987г. полк перебазировался на АС Дебрецен Венгерская Республика и номер части п.п.41426 ( 88 АПИБ ).В 1990г.полк вмести с ОБАТО и Батальоном связи передислоцирован АС "Оленья" Мурманской обл. В/Ч 00002 (88 МАПИБ) и в 1995году прекратил своё существование.

Cornett -

Нет, конечно наша часть не была с политическим уклоном и полковой замполит очень мало влиял на технарскую жизнь. Видимо, просто у меня замполит получился слишком колоритной фигурой, потому и кажется, что он занимает так много книжного пространства.

Интересное предложение насчет технарского слэнга и словарика в конце книги. Нужно будет подумать, спасибо.

С уважением, foresters!

Сержик -

Спасибо за информацию! Только небольшая поправка: перебазирование в Кировоград произошло в августе 84-го. Но это, естественно, не существенно.
Один вопрос: не в курсе куда девались 'Кайры' и что с ними стало? Насколько я знаю, на момент расформирования 88 МАПИБ в Оленьем, там были только 'Клены'.

С уважением, foresters!

* * *

Очередная летная смена. Пилот уже в кабине моего самолета, сейчас будет запуск. Внезапно фонарь открывается. Я выдергиваю шнур внутренней связи и приставляю стремянку обратно.
- Что случилось?
- Похоже, летать сегодня уже не будем, – летчик выглядит озабоченным. - Там с нашей спаркой какие-то проблемы.
Он быстро спускается вниз и устремляется в сторону КДП. Я слышу, как один за другим затихают двигатели. Вслед за летчиками на контрольно-диспетческий пункт тянутся техники. Рядом с его входом, уже собралась поря¬дочная толпа. Из висящего сверху небольшого динамика слышны переговоры руководителя полетов с находящимися в воздухе самолетами.
Покрутившись немного среди оживленно обсуждавших ситуацию офицеров, я начал понимать, что происходит. На спарке нашей эскадрильи сразу после взлета, рычаг управления двигателем (РУД) не убирался с форсажа на низшие режимы. (Переводя на нормальный, житейский язык, это, как если бы на ма¬шине утопленная до отказа педаль газа отказалась возвращаться в исходное положение).
Учебно-боевой самолет пилотировал командир первого звена капитан Яков¬лев, только что вернувшийся из отпуска. Во второй кабине, в качестве инструк¬тора, находился замкомэка – капитан Титаренко.

Пока руководитель полетов решал, что предпринять, на ВПП один за другим садились все еще находящиеся в воздухе МиГи. Это расчищались воздушное пространство и взлетная полоса для аварийной машины. После долгих пере¬говоров с землей, опытные пилоты приняли решение сажать самолет. Две по¬жарные машины и скорая были приведены в состояние полной готовности. Спарка в это время кружила над аэродромом, вырабатывая горючее.
Уже более тридцати минут она находилась в воздухе, а на земле каждый пытался определить, что же произошло. Мнения, как всегда разошлись, но было, похоже, что какой-то посторонний предмет попал под тягу РУДа и теперь не позволяет сдвинуть его с места. Консилиум, состоящий из руководителей инженерной службы полка, передал свои рекомендации руководителю поле¬тов. Запрокинув вверх головы, мы смотрели, как самолет начал выполнять в воздухе фигуры высшего пилотажа, пытаясь вытряхнуть возможную помеху из-под тяги.
Через некоторое время стало ясно, что эти попытки не увенчались успехом. Топливо между тем было выработано и, сделав последний круг над аэродро¬мом, спарка вышла на глиссаду, начиная снижение. Все разговоры стихли, лишь неслись из динамиков короткие, отрывистые фразы переговоров.

Все ближе и ближе самолет. Уже хорошо видны выпущенные шасси, две яркие фары, горящие под фюзеляжем и сноп оранжевого пламени из сопла двигателя. Было ясно, что при такой высокой посадочной скорости, самое главное это постараться сесть на самый край полосы, чтобы обеспечить, по возможности больший пробег. Еще секунда и…

Черт! Спарка промахивается мимо края полосы и садится на бетонку при¬мерно метрах в двухстах-трехстах дальше. Из-под широких пневматиков шас¬си, вылетают синие облачка дыма. Открываются тормозные щитки. Хлопок. Вышел и затрепетал позади бело-оранжевый купол.

«Ох, ептыть!» - прокатывается по толпе, наблюдающей за посадкой. Это вспыхивает тормозной парашют и мгновенно сгорает в пламени форсажа. За самолетом тащатся лишь несколько коротких строп. Летчики выключают дви¬гатель и отчаянно давят на тормоз. Из-под резины колес поднимается уже не синий, а черный дым. Вижу, как рядом Тихон хватается за голову: - Пневмати¬ки перегрелись! Сейчас взорвутся к чертовой матери!
Самолет, между тем, продолжает катиться, но всем уже ясно – длины поло¬сы ему не хватит. Он быстро пересекает ВПП и попадает в заранее поднятую сетку аварийного уловителя. Какое-то мгновение, кажется, что произошла его полная остановка, но сила инерции слишком велика. МиГ прорывает сетку и выезжает на грунтовую полосу безопасности. Однако теперь его скорость не¬велика, и он начинает останавливаться. Ну вот, кажется и все!
Возле диспетчерского пункта – единый вздох облегчения. Присутствующие весело переглядываются, поздравляя друг друга. В этот момент, передняя стойка шасси, внезапно наскочив на какое-то, невидимое нам препятствие, подламывается, как спичка. В ту же секунду самолет зарывается носом в зем¬лю и вспыхивает.

К месту происшествия с ревом несутся пожарные машины и скорая помощь. Следом за ними, не думая об опасности взрыва, мы тоже бежим к упавшему самолету.
Наконец, фонарь задней кабины открывается и оттуда на землю вывали¬вается замкомэска. Титаренко быстро поднимается на ноги и бежит прочь от горящей машины, но через пару десятков шагов спотыкается и падает на коле¬ни, протягивая руки к бегущим навстречу людям. Комбинезон на нем дымится. Он кричит, срывая с головы серый от копоти защитный шлем:
- Я не мог! Вы понимаете? Я ничем не мог помочь! У Яковлева от удара фонарь заклинило. Я ничего не мог!

Две мощные пенные струи быстро сбили пламя. Однако мне все еще каза¬лось, что где-то там, под оплавившимся стеклом передней кабины, черная обгорев¬шая человеческая фигурка корчится от невыносимой боли, из последних сил пытаясь откинуть фонарь.

Полеты были прекращены. Мы растащили свои самолеты по укрытиям и теперь маялись от безделья в эскадрильском домике, в ожидании дальнейших указаний. Никто не травил баек, как обычно, не забивал козла в домино. Техни¬ки вполголоса переговаривались, настороженно оглядываясь по сторонам.
Мне стало душно, и я решил выйти на улицу. Перед выходом из домика, над дверью, висел плакат. Плакат был скучно озаглавлен: «Меры по повы¬шению безопасности полетов». Мне приходилось видеть его каждый день, и я практически не обращал на него никакого внимания. Однако сегодня что-то зацепило. Я быстро пробежал глазами длинный список мер, состоящий при¬мерно из тридцати с лишним пунктов. Прочитал и понял, что показалось мне необычным.
Пунктом первым, а значит и самым важным, там значилось: «Улучшение марксистско-ленинской подготовки летно-технического состава».

Маленькая легкая снежинка упала на мое разгоряченное лицо. Еще несколь¬ко ее подружек опустились на рукав и плечи моей технической куртки. Белые чистые пятнышки на черной грязной поверхности. Пришельцы из другого мира. Мира, где не служат в армии, не обливаются керосином и не травят клопов.

Я огляделся по сторонам. Снег – довольно необычное явление для начала ноября в Прибалтике. Вначале редкий он становился все сильнее и, наконец, повалил густыми тяжелыми хлопьями. Наше безделье закончилось. Поступил приказ для технической части эскадрильи - брать лопаты и начинать очищать рулежки.

А в это время, у летчиков шел суровый разбор полетов. Рапорт о проис¬шедшем полетел в дивизию, затем в армию и оттуда в Штаб ВВС в Москве. Естественно, никто из руководства полком, ничего хорошего для себя в этом не видел. Все знали крутой нрав Главкома ВВС, аса Великой Отечественной войны – Павла Кутахова.
На место происшествия прибыла аварийная команда. Полусгоревшая спар¬ка, откуда уже извлекли и увезли останки капитана Яковлева, была переве¬зена в специально освобожденное укрытие, для проведения расследования. Теперь личный состав команды, в буквальном смысле этого слова, рыл носом землю, доставая из смеси грязи со снегом все, что могло иметь отношение к самолету. Найденные куски обшивки, узлов, агрегатов и оборудования кабины доставлялись в то же укрытие. Здесь они аккуратно раскладывалось на полу, примерно в тех местах, где находилось на живой машине. Как финальный ак¬корд дня, пришло сообщение, что для расследования причин катастрофы соз¬дана специальная комиссия. Она прибывала в гарнизон незамедлительно.

В ожидании этого радостного события все силы были брошены на уборку и обустройство территории Дурасовки. Мы убирали с глаз долой эскадрильский мусор, подрезали кусты и деревья, косили траву под снегом, там, где она под¬нималась выше поверхности покрова.
Работы шли практически круглые сутки, когда накануне приезда высоко¬поставленной комиссии, объявили полковое построение. Сначала выступил Птицын, освятив проблемы бдительности. За ним взял слово инженер полка, подполковник Смирнов, который вкратце прошелся по причинам аварии. Что он сказал, как обычно, не понял никто. Но вопросов не возникло, все уже привыкли. Ведь именно из-за своей 'внятной' дикции инженер и полу¬чил прозвище - «Логопед». Последним держал речь Нечипоренко, которого предстоящий визит московских ревизоров настроил на философский лад:
- Мне докладывают: личный состав полка жалуется, что приходится рабо¬тать по 15-16 часов в сутки, - мрачно начал командир, оглядывая грязную, замерзшую толпу технарей, стоящих в строю позади летчиков.
Выдержав мхатовскую паузу, Артист театральным жестом поднял палец вверх и продолжил свою мысль:
- А знаете ли вы вообще, что такое счастье? Да ни хрена вы в нем не по¬нимаете, если жалуетесь. Вы, наверное, думаете, чтобы сделать человека счастливым, нужно улучшать его жизнь? Давать ему поблажки и идти ему во всем навстречу? Это - в корне неверно. Это - типично гражданский подход. А между тем, офицеру надо сначала закрутить гайки до отказа. Закрутить так, чтобы он только кряхтел и пищал. А потом, через некоторое время, вернуть все, как было раньше. Вот тогда он и поймет, что такое настоящее счастье!
Нечипоренко обернулся к замполиту, как обычно стоящему за его спиной, посмотреть, не хочет ли тот что-то добавить. Птицын стоял молча, нахохлив¬шись. Он был углублен в свои мысли. Тогда командир закончил мысль вместо архитектора человеческих душ:
- А вообще то, мы - не звери. По случаю воскресенья, сегодня у вас выход¬ной с 17:00 до 23:00. Вопросы? Да, чуть было не забыл. Это кажется, в первой на днях собирались играть свадьбу? Что ж, не вижу препятствий. Но в свете итоговой проверки, старшим по свадьбе назначаю командира эскадрильи под¬полковника Долгих. Разойдись!

В понедельник утром на авиабазе Дурасовка приземлился пассажирский Ту-134. На его киле, в отличие от голубых эмблем «Аэрофлота», красовалась большая красная звезда. Снег к этому времени почти стаял, превратившись в мокрую слякоть. Разбрызгивая в разные стороны грязь, небольшая колонна, состоящая из двух черных «Волг» и нескольких армейских «Уазиков» увезла прибывших в неизвестном направлении.
Несмотря на уже ставшую главной версию катастрофы – попадание по¬стороннего предмета под тягу РУДа, это никак не удавалось подтвердить ре¬альными доказательствами. Спецкоманда, почти как археологи, по крупицам просеивала землю на месте аварии, но так и не могла найти ничего подозри¬тельного. Весь инструмент, принадлежащий самолету, также был в наличии.
На всякий случай проверили инструмент во всей эскадрилье, но и это не дало никаких результатов. Техник самолета Обручев и старший техник звена Шу¬валов, которые непосредственно выпускали спарку в тот трагический вылет, неоднократно допрошенные, также не прояснили ситуацию. ЖПС и прочие са¬молетные документы находились в идеальном порядке.

Через некоторое время расследование зашло в тупик и начало перетекать в обычную в таких случаях плоскость противостояния армии и Министерства Авиационной промышленности. Комиссия ВВС, в конце концов, родила про¬странное заключение. В нем министерство недвусмысленно обвинялось в за¬водских дефектах, повлекших за собой разрушение самолета и гибель личного состава. Министерство, в свою очередь, не осталось в долгу и издало прило¬жение к результатам расследования. Там в категорической форме, отклоня¬лась версия о заводском браке при изготовлении тяг рычага управления двига¬телем, как бездоказательная. В конце документа делался вывод о нарушении условий эксплуатации самолетов и двигателей в нашем родном полку.
Чем закончилось это перетягивание каната, мы так и не узнали. На полковом же уровне, крайним сделали командира батальона обеспечения. Его вина со¬стояла в том, что злополучный булыжник оказался в пределах полосы безо¬пасности аэродрома. По результатам короткого разбирательства, комбат был снят с должности.

Между тем, после похорон Яковлева, оставившего после себя молодую вдо¬ву с пятилетним ребенком, жизнь постепенно возвращалась в свое прежнее русло. Казалось, о происшествии можно было забыть. Однако история этим не завершилась. Кто-то вспомнил о поминках в нашей эскадрилье и о происшед¬шей на них ссоре. И пошла гулять по гарнизону народная версия. Активно рас¬пространяемая сарафанным радио, она стремительно обрастала все новыми и новыми подробностями. Получалось, что Шувалов угрожал убить Яковлева и, дождавшись удобного случая, выполнил свое обещание. Здесь существова¬ло два варианта. По первому, Славка, зная о дефекте тяги, вынудил Обручева молчать и выпустить неисправный самолет в воздух. По другой версии, стар¬ший техник, пробравшись ночью на стоянку, подсунул под тягу легкоплавкий металлический стержень, который впоследствии полностью сгорел во время пожара. Еще поговаривали, что комиссии удалось выяснить истинные при¬чины авиакатастрофы, но Москва дала приказ замять дело. Произошло это, потому что Шувалов, якобы, является внебрачным сыном одного высокопо¬ставленного генерал-полковника ВВС.
Наконец, эти разговоры дошли до Рекуна. Он вызвал главного героя слухов к себе, для личной беседы. Напрасно Славка оправдывался, что никого он убить не обещал и не собирался. Особист продолжал колоть его, на предмет, как и что, тот подложил под тягу (прекрасное знание авиационной техники Шу¬валовым, не было секретом ни для кого в полку). В случае чистосердечного раскаяния, начальник первого отдела обещал значительно скостить срок. В противном случае, если он до всего докопается сам, то минимум, что ждало старшего техника - это расстрельная статья.

На дворе стоял ноябрь 83-го года, а не 37-го, поэтому гэбист был сильно ограничен в средствах воздействия на подследственного. Сорок шесть лет назад он запросто смог бы доказать преступную деятельность, вступивших в сговор техников Шувалова и Обручева. Как и то, что она проводилась с молча¬ливого попустительства инженера полка, которому было приказано совершить убийство советского летчика и уничтожение дорогостоящей техники. Приказ, в свою очередь, отдавали враги народа, пробравшиеся в технические службы дивизии. Они же в свою очередь руководились из единого центра, созданного правнуками белых офицеров, окопавшимися в штабе округа.
За раскрытие вредительской сети подобных масштабов полковничьи погоны начальнику первого отдела были практически гарантированы, но зловредный техник твердо стоял на своем. В конце концов, после нескольких бесед с глазу на глаз, особист временно отступился. Однако Шувалова напоследок преду¬предили, что дело не закрыто. Это значило, что стороны еще вернутся к этому разговору. Рано или поздно.

дравствуйте foresters!

Трагедия, которую Вы описали, наверняка была связана с чем- то другим, но не с невозможностью отключения фосажа. Или выглядела как-то иначе.
Ведь, даже если и предположить, что форсаж не выключился, то двигатель бы уже разрушился (от перегрева). А ведь Вы описываете, что самолёт летал над аэродромом, вырабатывая топливо, да ещё и выполнял фигуры высшего пилотажа на форсажном режиме.
Время работы форсажного режима ограничено несколькими минутами. По Вашему двигателю не знаю какое ограничение, но вот нашёл по МиГ 17, - до 3-х минут (специально искал). Поверьте, что очень хочется, чтобы у Вас в книге вышло всё правдоподобно. Поэтому и заинтересовался этим эпизодом.
Я не помню точных цифр по ограничению работы своего АЛ-21 Ф3, который изучал. Да и вряд-ли я знал. Ведь это прерогатива лётчика, - он в полёте включает форсаж. Мы же, при газовках, только на несколько, секунд (по-моему, до 30) включали. Не думаю, что по Вашему двигателю были существенно другие ограничения. Если и предположить, что форсаж не выключился, то какая же скорость была на посадке? Предполагаю, что шасси должны были разрушиться на пробеге. Если горел форсаж, - зачем лётчикам было выпускать ТП, понимая, что он тут-же сгорит. Почему щитки выпускали только на пробеге, а не заранее, на глиссаде. И потом, открытие щитков не происходит мгновенно, а за некоторое время.
Может, я конечно не прав в своих суждениях и сомнениях. Ведь прошло 13 лет, как я уволился, могу многое забыть. Да и эпизод, описанный Вами совсем не рядовой случай. Но я это к тому, что, может быть, это происходило как-то иначе или по другой причине.

Прошу прощения за назойливость.

У меня, тоже был, правда, не трагический эпизод на полётах, но лётчика после него всё-же списали. Если интересно – могу описать этот случай.

С уважением, Cornett!

foristers: На счёт куда делись кайры я незнаю, я прибыл в Дебрецен в сентябре 1989г и самолёты были уже другие. В1995г со всего полка в Высоком остался толко один самолёт с бортовым № 01, да и то на постаменте на улице Можаева. В1990г. в этот самолёт врезался Краз гружоный аэродромными Ж/Б плитами, после этого самолёт больше не летал, а использовался в основном как ЗИП.

Cornett -

Спасибо, я думаю, что Ваши замечания справедливы. Я сам лично не был свидетелем данного случая, мне о нем рассказывали, я только попытался описать в деталях, как это происходило. Вероятно, не совсем удачно...

Реально имеются два факта, которым можно верить:
1.На взлете (в ходе полета) РУД клинит в определенном положении (скорее всего это, наверное, был режил максимала, а не форсажа).
2.При посадке из-за повышенной посадочной скорости спарка выкатывается за пределы ВПП, передняя стойка подламывается и самолет сгорает.
Что происходило между 1 и 2?

Cornett, очень интересно было бы узнать Ваш случай, расскажите, если это конечно не ДСП, а я пока попробую попросить помощь клуба знатоков.

С уважением, foresters!

Уважаемые читатели этой ветки!

Есть ли среди вас настоящие/бывшие летчики ИБА? Если есть, то не могли бы вы дать свою экспертную оценку, как реально могла бы развиваться ситуация со спаркой между событиями 1 и 2.

Заранее благодарен за ответ!

С уважением, foresters

Сержик -

Спасибо! У меня была информация, что в 1987 году все 'Кайры' были отданы в Финстервальде и в Градчаны. Хотел проверить, но если Вы попали в полк только в 89-м, конечно, Вы не сможете это подтвердить.

С уважением, foresters

Мой самолёт по плану, в тот день должен был выполнить пять вылетов (полёты по плану КШУ). Три из них – на огневой полигон, пилот – Ваня, а остальные, - уже и не помню, куда и кто должен лететь, - но это и не важно.
Предполётная прошла штатно, никаких особенностей. А, вот ещё, вспомнил, что я был без механика.
Слетал разведчик погоды и после построения и постановки задачи мы разошлись по самолётам в ожидании пилотов.
Пришёл Ваня. Поздоровались, я доложил о готовности и вместе пошли осматривать самолёт.
В кабине помог ему пристегнуться, дальше - запуск, прогрев, проверка систем, механизации – всё нормально. Колодки убраны и я, дурачась, на манер американского вояки отдаю честь, держа при этом в руке чеки от ручек катапультного кресла. Ваня, также, подыгрывая мне, как в популярном тогда «Топ Гане» откозырял и с улыбкой порулил к ВПП. Самолёт проезжая мимо меня повернулся левой плоскостью и я, как опытный технарь:) (как же – почти год прослужил) дружески хлопнул рукой по законцовке. Взлёт, а у меня - отдых (шиш-беш) – почти час. И вот уже мой борт заходит на посадку.
Зарулив на ЦЗТ, беру стремянку и к кабине. - «Ну как, Ваня матчасть?», спросил я, протягивая ЖПС. – «Отлично, без замечаний». И поставил подпись в журнал, подтверждая, что замечаний действительно нет. Стоя на стремянке, я заметил воздушку, - махнул бойцу, чтобы подьезжал. И стал у Вани расспрашивать о полёте пока он отстёгивался и выключал АЗСы. Вместе спустились на бетонку. Лётчик повесил свой ЗШ на пилон, попросил меня подготовить самолёт «по готовности» и спокойно пошёл в сторону «высотки».
Помню, что он дошёл только до отбойника, как я услышал, что меня зовёт боец с «воздушки». – «Тащ.лейтенант, а чё это с самолётом!», и показывает на правую плоскость. Присмотрелся я, - ёпрст, - по всему предкрылку, вроде как молотом деревянным прошлись. Две рваные вмятины, размером по 40 см, и ещё несколько – поменьше. И опилки застряли в зазубринах. Первая мысль, - «А как это я незаметил при заруливании?» и вторая, - «Где лётчик по пути с ВПП мог въехать в дерево?».
Окрикнул Ваню, показал ему на предкрылок и увидел, как моментально осунулось его лицо. Спрашиваю, - «Как ты умудрился?» Иван, молча, обхватил голову руками и присел на корточки. Я стал расспрашивать дальше, но он уже ничего не отвечал. Помню, первое, что пришло в голову – отмазать лётчика, - мол, я цепанул дерево при выкатке из укрытия. Но тут же вспомнил, что вылет-то уже произошёл. Пробовал придумать ещё что-нибудь, но в голову ничего не шло, да и Ваня молчал, сидя на корточках.
Стали подходить спецы с групп обслуживания, НТЗ, инженер – Викторович. Тоже начал расспрашивать лётчика, но никаких ответов не получил. По характерному, на меня взгляду начальства, я тут же доложил, что инструмент проверен, ящик опечатан, в ЖПСе замечаний после полёта нет.
Вообщем полёты в тот день прервали. Всех, кто был в воздухе, посадили на землю, выполнили на самолётах послеполётную и к ангарам. А я же – в ТЭЧ, вместе со всеми формулярами, - ожидать инспекторов с летающей лаборатории.
Долго меня мурыжил инспектор, - что, как, почему? Но, я уже проинструктированный заранее нашими ветеранами, отвечал, как говорится, - согласно Устава (в данном случае НИАС).
Узнал я расшифровку САРП. Оказалось, что в какой-то момент полёта, в районе полигона, самолёт находился на высоте, минус 9 метров (высота барометрическая) на скорости, по-моему 950.
Отказов никаких не прописано. Перегрузка не превышена.
В ТЭЧ отнивелировали планер, - всё в норме. Системы – работоспособны. Предкрылок заклепали. Всё это, конечно произошло не за один день.
В гарнизоне расспрашивал других лётчиков, чтобы прокомментировали, - что-же произошло на самом деле с Ваней. Но никто не смог (не захотел) рассказать. Ваню тоже «пытали» с летающей. Но тех подробностей – не знаю.
Вся эта история закончилась тем, что Ваню списали с лётной работы. Предлагали ему наземную должность, - он отказался и через некоторое время перевёлся из части.
Вечером, того дня как стало известно о том, что Иван не будет летать, он пришёл ко мне домой с коньяком. Мы выпили пару бутылок, хотя он (со слов других пилотов) много не пил. Говорили о разном, без акцента на событие.
Позже мне рассказали как Ваня распугал тогда своим заходом бойцов с охраны полигона. Рассказ свидетеля звучал примерно так: «Стою на вышке, и вижу, как на меня несётся самолёт – не сворачивает и так всё ниже и ниже. От страха – спрыгнул вниз, а когда упал, преворачиваясь на спину, заметил каждую заклёпку на самолёте»
Лётчики наши, тоже позже, рассказали, что Ваня, тогда на полигоне, попал точно в цель и на радаре ПВО никто его не видел. Но так как выводил низко- с просадкой, вот и цепонул веточек. А вот объяснить, как это у него получилось – не смог. Комиссия решила, что лётчик кратковременно потерял сознание.
А самолёт этот благополучно летал дальше в полку.

С уважением, Cornett!

2 foresters:

здаётся мне, что не много Вы найдёте пилотов, заходящих на Вашу ветку. Ветка-то как называется, а?:) Нужно писать в профильную ветку с названием, типа "Лётчики ИБА". Так что, пока никто не забрёл сюда - попробую я прокомментировать то, о чём просили (хоть и не лётчик)
Думаю, что описанное Вами было очень похоже на правду, за исключением:
- РУД заклинило на каком-то среднем положении, между "МГ" и "МАКСИМАЛ", вряд-ли на максимале, ну не говоря о форсаже;
- из-за большей посадочной скорости - срывает ТП или он рвётся, в следствии этого самолёт и попадает в АТУ. Только ТЩ были выпущены заранее, а не на полосе, на пробеге. Ну вот пожалуй и всё.


С уважением, Cornett!

Я служил в Лиманском в 161 полку.При выполнении взлёта ст. л-том Дежуровым (будующим космонавтом) не произошло переключение двигателя с максимала на форсаж.Лётчик успешно катапультировался, самолёт въехал в АТУшные сети. Но, что самое интересное при выполнении контрольных газовок в ТЭЧ, включались все режимы двигателя. Но рисковать никто не хотел , поставили новый, а этот отправили на завод для исследования. Лётчика тогда же отстранили от полётов, а в последстви на мед. комиссию в Звёздный на предмет поступления в отряд космонавтов.И что самое интересное Дежуров мед. коммиссию прошёл, сдал все экзамены и поступил в отряд космонавтов.

В Багай-Барановке было году в 89 или 88-ом, на Миг-23МЛД заклинило РУД на форсаже в полёте. Лётчик выключил двигатель в районе ближнего привода, притёр машину к полосе тютелька в тютельку. Тормозной парашют не выпускал, перед остановкой успел на рулёжку съехать. Получил красную звезду. Комиссия выявила КПН, вроде как блок радистов с места сдвинулся и тягу заклинил.

Спасибо всем за интересные истории! Подводя итог мнениям, как мог развиваться мой случай:

- РУД - в промежуточном положении, посадка с - выпушенными ТЩ, выпуск ТП после посадки, с его последующим отрывом (как у Cornett)
- Возможно, двигатель был остановлен еще в воздухе на подлете к ВПП (как у Ofer)
- ... и очень зря они не катапультировались! (как у Сержика)

С уважением, foresters!

2 Сержик:
мы с Вами оказывается в одном гарнизоне служили, только в разных полках. Но, по-видимому - в разное время, потому-что, случай, который Вы описали - не помню.
На моей памяти, - трагедия, связанная с Вашим полком, когда разбился пилот на МиГ29. Лётчика звали Вадим, фамилию не помню. Высокий брюнет, - мы дружили компаниями.

Cornett –

Ваню, честно говоря, жалко! Я читал, в время ВОВ был случай, когда Ил-2 вернулся на базу с задания с кусками деревьев в плоскости. Это он пытался на сверхмалой оторваться от наседающих 'мессеров'. Так летчика вроде бы даже наградили...

С уважением, foresters!

foresters:
Мне пилоты, тогда так и говорили, что произойди это событие в боевой обстановке - нарадили бы точно Ваню.
А его и правда жаль было. Мне он тогда чем-то напоминал "Кузнечика" из фильма "В бой идут одни старики"

Как у Вас с продолжением?

С уважением, Cornett!

* * *

Через некоторое время на вторую койку в моей комнате поселили ново¬го жильца. Он был офицером «братского» полка. Звали его Иван Арно. Полурусский-полуэстонец, он одинаково свободно говорил на обоих языках. Еще более странной, чем сочетание его имени и фамилии, являлась его долж¬ность – начальник солдатского клуба. В связи с этим, он имел свободный гра¬фик службы: когда хотел - начинал, когда хотел – заканчивал. Более того, он имел в своем распоряжении машину ГАЗ-66 с водителем и постоянно катался в командировки в Таллин, Вильнюс и Ригу. Мы потеряли дар речи, когда по¬общались с ним и выяснили, что в Советской Армии можно служить и таким образом.
Особенно переживал Кроха. На какое то время, он потерял покой и сон, при каждом удобном случае пытаясь выяснить у Вани, как можно попасть на такую должность. Новичок отделывался общими фразами, не давая никакой конкрет¬ной информации, что приводило бывшего комсомольского вожака в еще боль¬шее уныние. Сергей вместо того, чтобы мерзнуть на стоянке, тоже бы с удо¬вольствием крутил фильмы про Великую Отечественную войну, пропаганди¬рующие насилие и жестокость в доступной для солдат военно-патриотической форме. Однако зона (первой эскадрильи) цепко держала его за горло своими холодными пальцами.
Я перенес сведения о такой синекуре довольно спокойно. Что ж, каждому – свое. Или, как любил говорить Панин: кто, на кого учился. Вместо этого, я радовался окончанию моего двусмысленного положения в своей собственной комнате. Похоже, было, что Адам здесь больше не появится никогда.

Обстановка в полку оставалась напряженной, шансов отпроситься в Ригу не было никаких. Поэтому я дождался, когда Ваня в очередной раз уехал в командировку и сам пригласил Полину в гости.
И вот она сидит напротив меня в моей маленькой комнатенке в гостинице и с интересом оглядывается по сторонам. Я не слежу за ее взглядом, потому что и так знаю – ничего особенного она не увидит. Две металлические койки с панцирными сетками. Старый платяной шкаф в углу, да стол возле окна, с обглоданными краями, вследствие открывания об него бесчисленного количе¬ства пивных бутылок. Картину дополняла пара небольших тумбочек и желтые, выцветшие на солнце занавески на окнах.
Единственное, что оживляло казенную обстановку, это купленный по случаю приезда жены букетик цветов, стоящий в наполненной водой бутылке из-под молока. Полина между тем начала распаковывать свою сумку. Она доставала из нее одну за другой уже порядком забытые мною вещи: пирожки с капустой, домашние блинчики, консервированные огурчики и грибочки.

Я сорвал крышку с бутылки приторно сладкого ликера «Бенедиктин». Она была заранее приготовлена для торжественного ужина. Два больших граненых стакана играли роль хрустальных бокалов. В это время руки моей благоверной быстро мелькают в воздухе, накрывая, нарезая и накладывая. Несмотря на это, она еще и умудрялась разговаривать без перерыва.
- Как там мои родители? – я едва успеваю вставить слово.
- Хорошо все.
- А как брат? Не деретесь?
- Нет, все в порядке. Бывают, конечно, недоразумения, но в целом у тебя замечательный брат!
- Не курит больше? – поинтересовался я.
Полина рассмеялась в ответ.
- После того разговора, больше нет.
Мы оба прекрасно поняли, о чем идет речь. Мой младший брат Федор учился во втором классе. Перед самым моим уходом в армию, я узнал, что он начал курить. Пока эта информация не дошла до отца, я решил поговорить с братом сам. После долгих разъяснений о вреде курения на детский организм, Федя пообещал завязать с этим делом, но в самом конце разговора второклассник, тяжело вздохнув, посетовал:
- Мне же теперь, наверное, так трудно будет бросить!

Вкратце поделившись последними новостями о моих родственниках, По¬лина перескакивает на личную жизнь подружек. Затем плавно переходит к странным событиям, которые начали твориться в Риге после моего призыва в армию.
С тех пор, как почти год назад умер Генеральный Секретарь ЦК КПСС и че¬тырежды герой Леонид Ильич Брежнев, над страной повеяли ветры перемен. Пришедший к власти новый Генсек и бывший Председатель КГБ Юрий Влади¬мирович Андропов, выдвинул новую программу экономического и социального развития СССР. На бумаге, там было все самое передовое, что только су¬ществовало в мире: от промышленных роботов до биотехники и космических технологий. Но как это уже часто бывало в истории нашего государства, оздо¬ровление советской экономики началось с борьбы за трудовую дисциплину, порядком ослабевшую за время правления добрейшего Ильича.

И началось. Маститые академики со страниц центральных газет приводили выкладки о том, сколько товаров и услуг недополучает общество, если только один советский человек потеряет всего лишь час рабочего времени. А если посчитать за год. А если в масштабах страны. Цифры получались просто ка¬тастрофические (академики не зря ели свой хлеб). Было от чего взяться за голову. Действительно, это же так здорово, вот он скрытый резерв! Не нужно тратить деньги на новые технологии, модернизацию производства и компью¬теры. Улучши дисциплину, и страна сразу же начнет двигаться вперед семи¬мильными шагами.
Однако, задачи такой сложности и масштаба по плечу не абы кому, поэтому за дело взялись неподкупные и неутомимые чекисты. В рабочее время нача¬ли проводиться летучие рейды по кино, магазинам, баням и паркам. У задер¬жанных людей требовали объяснительные записки, почему они не на работе. Была введена система увольнительных. Твой непосредственный начальник каждый раз подписывал бумагу, куда и зачем он тебя отпустил. Причем отпу¬стил в то время, когда весь советский народ, как один человек, в едином поры¬ве строит светлое будущее страны. В тюрьмы, слава богу, никого не бросали. Правда сообщали на работу, и административные меры иногда принимались довольно суровые.

Советский народ гудел, как растревоженный муравейник. Откуда-то опять повеяло могильным холодом. Старики начали вспоминать о прежних време¬нах, о серьезных сроках за опоздание на работу и загадочных черных маши¬нах, разъезжающих по городу в ночное время.

Полина между тем продолжала щебетать, не останавливаясь:
- Знаешь, я ведь тоже чуть не залетела!
- Что? Что ты чуть не сделала? - я отвлекся от размышлений, услышав по¬дозрительное слово.
- В смысле, чуть не попалась. Представляешь, сижу я как-то на скамейке в парке, в обеденный перерыв и книжку читаю. Вдруг двое молодых людей под¬саживаются ко мне. Один справа, другой слева, и сразу так, в лоб: «А что вы
девушка здесь делаете в рабочее время?» Я испугалась. Дрожащим голосом объясняю, что у меня обеденный перерыв. Начинаю увольнительную в сумоч¬ке искать, а они только смеются, причем нехорошо как-то.
- А потом?
- Сую им записку от начальства, а они ржут еще сильнее и спрашивают, как меня зовут. Я говорю: «Полина».
- Ну а они?
- Они говорят: «Красивая ты, Полина. Даже сажать жалко!» Потом спросили телефон домашний.
- Дала?
- Как же им не дать, они же органы!
- И чем все закончилось?
- По вечерам и выходным, говорят, из дома никуда не выходите, мы вам зво¬нить будем. Пригласим для собеседования. Потом ушли. Причем идут и чуть со смеха не умирают. Я так и не поняла, что же тут смешного?
- А ты у них хотя бы спросила удостоверения?
- Да какие удостоверения, я чуть со страху не умерла! Думаешь, будут зво¬нить?
Я смотрел на Полину через налитый в стакан тягучий ликер. Зеленая жид¬кость размывала очертания, делала их призрачными, нереальными. Неужели, я женатый человек? Почти два года в браке, а все никак не могу поверить.



Полина Углова, коренная сибирячка из Новосибирска происходила из семьи, назвать которую простой советской было очень сложно. Когда-то в стародав¬ние времена, через деревню, где проживали предки ее отца, проезжал сослан¬ный в Сибирь декабрист. С этого момента потомки Полины стали вести свое дворянское происхождение. Правда об этом в семье говорилось только шепо¬том, по причинам вполне понятным в стране, руководимой партий рабочих и крестьян.
Но порода дала себя знать. С тех давних пор все мужчины в роду Угловых обладали прямым древнегреческим носом и имели склонность к наукам. Папа Полины, выбился практически в академики и являлся секретным химиком. На¬столько секретным, что любая бумажка, выходящая из-под его пера, тут же получала соответствующий гриф. Даже мусор за ним выносили специально подобранные уборщицы в звании не менее майора КГБ. В общем, было только известно, что он продолжает работы средневековых алхимиков. Те пытались получить золото из свинца, олова и прочих металлов. Так как СССР испыты¬вал недостаток даже этих металлов, ЦК Партии решил сделать ход конем и издал секретное постановление. Оно касалось разработки специальных тех¬нологий, позволяющих добывать золото прямо из обыкновенной грязи, благо этого стратегического продукта у нас было больше, чем во всех остальных странах мира вместе взятых. Удачное завершение исследований давало ре¬альную и быструю возможность СССР осуществить свои давние планы - до¬гнать и перегнать Америку. Денег на эту программу страна не жалела, поэтому семья химика не бедствовала.

Полинина мама тоже являлась достаточно неординарной личностью. Дело в том, что все женщины ее семьи обладали сильными паранормальными спо¬собностями. Какую-то их прабабку, бывшую польской цыганкой, даже сожгли на рыночной площади в Кракове за умение вызывать дожди и засухи. Веро¬ятно потому, что все предки испокон веков специализировались на проблемах климатических явлений, мама окончила соответствующий институт и пошла работать в метеорологическую службу Новосибирской области, где быстро выдвинулась в начальники отдела прогнозов.

Понятное дело качество метеопрогнозов оставляло желать лучшего, но на материальное состояние работников отдела это никак не влияло (как впрочем, и везде в СССР). Беда пришла, откуда ее совсем не ждали. Однажды первый секретарь обкома поехал на охоту, естественно проверив перед этим прогноз погоды. Ожидался ясный солнечный день. Вместо этого, попав в лесу под про¬ливной дождь, большой человек стукнул кулаком по столу. «Привязать премии этих шарлатанов к качеству прогнозов», – кричал он. - «Не будут угадывать погоду – пусть лапу сосут!».
Естественно весь отдел знал о природных способностях своей начальницы. Когда прогноз не оправдывался (а это бывало часто) у нее в кабинете посто¬янно толпились сотрудницы с заплаканными глазами.
- Галина Степановна! – умоляли одни. - Совсем обувка у детишек прохуди¬лась. Нам никак нельзя без премии. Разгоните облака!
- Нет, не могу больше, - упиралась Степановна. - Это столько энергии от¬нимает. Я потом три дня болею!
- Ну, пожалуйста! – плакали другие. – Ну, в последний раз! Ну, хотя бы толь¬ко над обкомом партии.
Доброе сердце Полининой мамы, в конце концов, сдавалось и она делала, то о чем ее просили. Во всей области шел дождь, и только над серой бетонной коробкой областного комитета КПСС сияло солнце через огромную дыру в об¬лаках. После этого отдел получал очередную премию на радость всем: и бес¬партийным, и коммунистам. Хотя справедливости ради настоящие партийцы могли бы и отказаться от денег, потому что вышеуказанных явлений, согласно канонам социалистического материализма, просто не существует в природе.

Школьные подружки Полины тоже, как на подбор, были яркими личностями. Они все, как одна, мечтали стать звездами: кто-то знаменитой актрисой, кто-то популярной певицей, в крайнем случае, диктором центрального телевидения. Одна Полина категорически не хотела звездить.
У нее была мечта, совершенно странная для девушки-подростка (хотя и очень неглупая для женщины зрелых лет). Полина хотела быть Музой. Да, да, именно так – Музой с большой буквы. Как Лиля Брик у Маяковского, как Гала у Сальвадора Дали или Маргарита у Мастера. Гений показывал бы ей свои работы, делился своими планами, а она критиковала его и так бы они вместе вошли в Историю. Навечно вдвоем: Гений и Муза, Муза и Гений.

Однако ей не везло. Вместо вхождения в историю она обычно в них просто влипала. К тому же в школе все пацаны были сплошной серостью – просто глаз не на кого положить. Чтобы приблизиться хоть немного к своей мечте, По¬лина решила после окончания десятого класса стать критиком. Театральным или литературным, каким получится. Главное начать вращаться в обществе молодых талантов, а там уж она сумеет не проглядеть того единственного, о ком она мечтала всю свою жизнь.

Как обычно, мама испортила все. Хотя она и разгоняла мыслью облака, но обеими ногами твердо стояла на земле.
- Ты с ума сошла! – замахала Галина Степановна руками. - Сколько этих самых критиков нужно на всю страну? Десять, двадцать? Опять же профессия, сродни летчику-испытателю, даже опаснее. Чуть что не так сказал или напи¬сал и все – враги сбили. А парашютов критикам не выдают.
Полина пыталась что-то возразить, но мама даже не дала ей открыть рот.
- Иди-ка ты лучше на дошкольное отделение - будешь заведующей дет¬садом. Представь, выйдешь замуж за офицера и уедешь с ним на дальнюю точку. Ну, какая там для женщины работа? А детские садики, они везде есть. И детишки твои собственные вместе с тобой под присмотром и вся семья в сытости.
Девушка представила себе, как она толстая в белом халате ходит и покри¬кивает на детей, а потом ворует у них еду с кухни. При одной мысли об этом ее передернуло от отвращения. Нет, что угодно, только не дошкольное! И за офицера она тоже замуж не выйдет никогда!

И тут, случайно появилась информация, что в далекой Риге существует институт инженеров Гражданской Авиации. Она представила себя в голубой облегающей форме Аэрофлота, а главное, где-то очень далеко от маминых советов и поехала в Прибалтику поступать.
В институте поиск непризнанных талантов, из которых благодаря ее любви и заботе могли бы вылупиться новые Эйнштейны, продолжался. Полина была девушкой очень красивой и недостатка в мальчиках не испытывала. Однако и в Риге выявить потенциального гения оказалось очень не просто. Тогда рамки поисков решено было сузить. Теперь явное предпочтение отдавалось ино¬странным студентам. Иностранцы казались ей особенными, очень романтич¬ными, загадочными и, соответственно, более способными и одаренными, чем соотечественники. Что поделаешь, перефразируя известную поговорку: «Нет таланта в своем отечестве».

В конце концов, остались три кандидатуры: мужественный и сказочно кра¬сивый, похожий на Христа, ливанский партизан, здоровенный, как буйвол иранский принц и белобрысый прибалт. Естественно, все трое учились в том же институте. Полина чуть не сломала голову, пытаясь сделать правильный выбор, но, в конце концов, все решилось само собой.
Первым отсеялся ливанец. Как оказалось, он у себя на родине партизанил против наших. В смысле, против прогрессивных сил. Будучи настоящей ком¬сомолкой и патриоткой Полина решительно прервала все контакты. Следом пошел иранец, который в реальности оказался простым туркменом, прожива¬ющим неподалеку от иранской границы. А кличку «Принц» ему дали студенты в общежитии из-за его любви к иностранным шмоткам и презрения к честному труду в любой его форме. Оставался один прибалт, но с ним тоже было не все так просто.

Познакомились они на танцах в родном институте. Первоначальный контакт прошел успешно, и на следующий день было назначено свидание. Полина пришла, но внезапно обнаружила, что совершенно не помнит имя своего ново¬го знакомого. После приветствия она спросила:
- Ну, куда пойдем, Сережа?
- Вообще то, я – Саша, – смутился тот.
- Да? А выглядишь, как Сережа, – сострила Полина.
Прибалт шутку оценил, и они стали встречаться. Саша имел довольно таки заурядную внешность и не блистал физическими данными, но зато его рот практически не закрывался. Он так и сыпал интересными историями, шутками, анекдотами. «Наверное, у него есть какие-то недостатки», – думала Полина, – «но, по крайней мере, скучно с ним не будет. Это уж точно. Ладно, похожу пока, а там глядишь, что-то поинтереснее подвернется».

Перелом наступил, когда ее ухажер по секрету поведал ей, что работает на английскую разведку – «Интеллиженс Сервис». Оказалось, что он получает двойную стипендию, одну в рублях, другую, в фунтах стерлингов ему пере¬водят на личный счет в швейцарский банк. Якобы у него уже прикуплен на Западе уютный домик и когда-нибудь наступит такое время, когда они вместе полетят в страну небоскребов и шикарных машин. Такой авантюрный поворот привел Полину в восхищение. Решено, она станет подругой Джеймса Бонда. В конце концов, чем Бонд хуже Маяковского? Да ни чем! Она начала готовиться к шпионским приключениям.
Тем не менее, все опять случилось не так, как рассчитывала девушка. Время шло, Саша продолжал разглагольствовать о своих подвигах, но на «настоя¬щее дело» ее брать не спешил. В реальной же жизни он искусно маскировался под советского студента, все время ходил с бумажкой, где рисовал какие-то плюсики-минусики, и постоянно лез целоваться.
К тому времени, когда Саша сделал ей предложение руки и сердца, Полина окончательно поняла, что все эти его рассказы и обещания не более чем лап¬ша на ее широко оттопыренные уши. Никогда ей не держать в руках твердой валюты и никогда у нее не будет собственного домика в Британии, даже на самом краю империи, где-нибудь в забытой богом Канаде.

Однако теперь изменить что-то было сложно. Красавчик ливанец оконча¬тельно продался империалистам, и после получения диплома, женился на богатой американке, укатив за океан. Бугая-туркмена выгнали из института за фарцовку. И что теперь прикажете делать? Ну, что ж, решила Полина, может у Саши талант сказочника? Ведь тот еще, Андерсен! Его бы байки, да на бумагу. Может быть, удастся из него хоть какую-нибудь небольшую книжонку выжать. Ладно, схожу замуж. Где наша не пропадала. Тем более, что во всех газетах пишут: война с Америкой вот-вот будет. Помирать, так хоть женщиной!

Едва супружеская жизнь началась, как у Саши (а это был, конечно, я) тоже появились претензии к своей дражайшей половине. Дело обстояло так. Поли¬нины родители были людьми строгими и скупыми на похвалу. Им всегда каза¬лось, что ребенок может добиться больших успехов, надо только суметь их из него выжать. Несмотря на то, что достаток семьи был гораздо выше среднего, они не особенно баловали дочку, считая, что дорогие вещи или игрушки только портят ребенка. Одним словом, она ни в чем не должна отличаться от своих сверстниц, обыкновенных советских детей.

В таких спартанских условиях Полина росла, пока однажды серьезно не заболела. Заболев, она обнаружила удивительное изменение отношения к себе со стороны взрослых. Куда только подевались их строгий тон и требо¬вательность. Они внезапно стали бесконечно добрыми и предупредительны¬ми. Теперь можно было смотреть телик после десяти вечера и есть конфеты пригоршнями, а новую куклу не нужно выпрашивать – ее покупали тут же без звука. Пытливый детский ум сделал необходимые выводы. Хочешь, чтобы люди относились к тебе хорошо, нужно чтобы тебе не завидовали, а наоборот, жалели. Если хочешь, чтобы жалели – нужно быть больным человеком.
Вместе с тем, Полина являлась законченной перфекционисткой, у которой все должно быть только идеальным. В детстве она плакала над каждой чет¬веркой в школе, повзрослев, возненавидела малейшие отклонения своего организма от нормы. Даже на простой насморк, который другие люди не заме¬чают, она бросала все силы, и средства пока не побеждала его. Полина отда¬вала борьбе за здоровье столько сил и времени и так гордилась достигнутыми результатами, что даже придумала собственную поговорку. Когда она хотела подчеркнуть полную никчемность человека, Полина говорила: «Он даже вы¬лечиться не может!»

Таким образом, здесь присутствовало явное противоречие между желанием быть абсолютно здоровой и желанием болеть, чтобы тебя все жалели. После долгих мучительных раздумий Полина нашла для себя новую формулиров¬ку, способную примирить непримиримое. Звучала она так: «Быть совершенно здоровой, но выглядеть, как смертельно больная».
Беда была в том, что и эта формула в жизни не работала. Полина мечтала об идеальном здоровье, но, несмотря на все ее усилия внутри что-то время от времени скрипело, хрустело, кололо. С другой стороны, она хотела выглядеть, как поэтесса серебряного века: худая, бледная, с чахоточным румянцем на щеках и длинной пахитоской в тонких пальцах. Из зеркала же на нее смотрела полная сил и здоровья, кровь с молоком, молодуха. Ну, кто поверит, что она болеет? Это приводило Полину в отчаяние.

Точно в такое же отчаяние ситуация приводила меня. Я начал понимать, что первое и самое главное требование, которое предъявлял к своей будущей жене – хорошее здоровье, увы, горело синим пламенем. Теперь я постоян¬но являлся свидетелем одной и той же сцены. По утрам, Полина, еще лежа в постели, сосредоточенно ощупывала себя со всех сторон, тщательно при¬слушиваясь к ощущениям собственного тела, потом шла к телефону. «Светка (Ирка, Ленка), а у тебя такое было?» – слышалось мне через закрытую дверь. - «Когда вот тут режет, а здесь, как бы чешется. Я думаю это...». Далее сле¬довал диагноз.
«Боже, до чего же бывает обманчивой внешность», – думал я. - «А на вид – такая здоровая. Или, может быть на самом деле здоровая, а просто прикиды¬вается? Ничего не понимаю!». В это время Полина лихорадочно листала под¬шивку журнала «Здоровье» и медицинскую энциклопедию. Затем, следовал визит к врачу. Далеко не все из них могли подтвердить диагноз или даже найти у нее хоть какое-нибудь заболевание. Однако пациентка проявляла фантасти¬ческое упорство и ходила к специалистам до тех пор, пока не находила такого, кто бы подтверждал, что она абсолютно права. Полина была полна решимо¬сти вылечиться, не смотря ни на что, мечтая умереть совершенно здоровым человеком.
В вопросах семейной жизни моя супруга проявляла достаточную гибкость и склонность к поиску взаимоприемлемых решений. Однако существовали прин¬ципиальные моменты, когда Полина стояла насмерть и не шла ни на какие компромиссы. Одним из таких краеугольных камней, как раз и являлся этот непрекращающийся процесс лечения. Ее несгибаемое упорство и моя неудо¬влетворенность существующим положением должны были рано или поздно привести нашу молодую семью к серьезной размолвке. И однажды, это про¬изошло.

Когда Полина в очередной раз «смертельно» заболела, то выяснилось, что от этой болезни ей может помочь только мумие. Она потащила меня с со¬бой на базар, где, как рассказали ей подружки, можно было раздобыть это чудо-лекарство. Пока моя супруга ходила по базару поступь ее была быстра и упруга, а глаза горели каким-то фанатическим блеском. Я обреченно тащился вслед за ней, считая эту идею абсолютно идиотской. «Да, такое интенсивное лечение может выдержать только железное сибирское здоровье», – мелькали мысли у меня в голове, но скандалить не хотелось, и я помалкивал.

Наконец, мы остановились возле какой-то толстой тетки. Перед ней на при¬лавке лежала расстеленная газета, а на газете, что-то разложенное маленьки¬ми кучками. Это «что-то» сильно напоминало куриный помет.
- Вот! – радостно ткнула в ближайшую к ней кучку Полина. - Покупаем?
- Сколько стоит? – без энтузиазма спросил я продавщицу.
- Двадцать пять рублей, – не моргнув глазом, отвечала та.
- Сколько?! – закашлялся я. Стоимость этого куска явного дерьма равнялось почти четверти моей зарплаты инженера. - А это точно мумие? Что-то не по¬хоже.
Тетка смерила меня презрительным взглядом с головы до ног и процедила сквозь зубы:
- Молодой человек, если вы не разбираетесь, то лучше помолчите. Мне брат привозит из Киргизии. Он там живет и сам его лично в горах собирает. Так что, двадцать пять - это еще дешево. И вообще, когда речь идет о здоровье жены, цена не должна играть никакой роли. Если вы, конечно, любите ее и счастья ей желаете.

Эти слова упали на хорошо удобренную почву. В глазах у Полины блеснули слезы. Она резко развернулась и пошла прочь. Возле выхода с рынка скучал пожилой мужчина, продававший лотерейные билетики. Моя жена уже прошла мимо, но вдруг вернулась и подошла к нему.
- Один, – сказала она, протягивая деньги.
Продавец счастья покрутил ручку. Пестрые билетики начали весело пересы¬паться перемешиваясь. Когда барабан остановился, мужчина открыл малень¬кую дверцу. Полина решительно засунула руку внутрь и вытащила билетик. Я с недоумением наблюдал за происходящим. Моя супруга, между тем, разо¬рвала защитную оболочку и достала небольшую бумажку, которая находилась внутри. Кинув на нее взгляд, она удовлетворенно кивнула головой, довольная результатом.
- На, подавись! – с этими словами, клочок бумаги перекочевал из ее рук в мои.
Все еще до конца не понимая, что происходит, я развернул смятый билетик. Там значилось: «Выигрыш – 25 рублей».

Всю дорогу до дома мы молчали, а потом Полину прорвало:
- Ты сегодня совершил очень подлый поступок. Ты пожалел денег для само¬го близкого человека, когда он находится в таком тяжелом положении... Ты просто не любишь меня! Это хорошо, что я умираю. Все равно, не хочу жить с таким жадобой!
- Ты умрешь, конечно! – не выдержал я. - Такие, как ты, стонут, болеют по¬стоянно... Потом, глядишь, уже здорового мужа похоронила, затем детей. Вот уже и внуки на подходе, а она все болеет и болеет... Да ты со своим здоровьем нас всех еще переживешь. Но если все-таки такое чудо случится, не волнуйся, я тебе хорошую надгробную надпись придумал: «Саша, а ты не верил, что я болела!». Нравится?
- А я тебе напишу на памятнике: «Он прожил дешево!».
Мы отвернулись в разные стороны. «Идиот!» – со злостью думал я про себя. – «Экзаменационную зачетку у нее перед замужеством проверял. Надо было лучше спросить справку от врача!».
Полина в это время смотрела в окно. Ее взгляд был устремлен куда-то в даль. По щеке катилась большая слеза. «Я больше уже никогда не буду счаст¬лива!» – тихо шептали ее губы.

2 foresters


Цитирую:

Когда-то в стародав¬ние времена, через деревню, где проживали предки ее отца, проезжал сослан¬ный в Сибирь декабрист. С этого момента потомки Полины стали вести свое дворянское происхождение.

Вас в этой фразе ничего не напрягает? Может, "предки Полины"?

ЧТо же касается случая с заклиниванием (обрывом?) тяги, то как летчик (пусть и ВТА) могу одно гарантировать - с движком на форсаже не садятся и парашют не выпускают. Скорее всего заход будет в расшеперенном виде (закрылки, шасси, крыло на мин. угол, интерцепторы, щитки и пр. не помню точно, что на 27-х есть), а над ДПРМ после уточнения скорости и расчета на посадку движок вырубят и щитками\интерцепторами+скольжением будут скорость регулировать. Тормозной парашют тоже на большой скорости выпускать не будут - летчики знают, что его порвет и тогда тормозить будет нечем. Впрочем, по горячке могли и ошибиться со скоростью выпуска...

foresters
По РУДу. Может быть вариант и рассоединения тяги от РУДа до двигателя. Из моей группы у курсанта на 4-ом курсе при выполнении полёта на полигон на Су-7Б обороты застряли где-то на 85% из-за рассоединения проводки. Вышел на аэродром (это было в Ейске), выпустив т\щ и создав угол набора для уменьшения скорости, выпустил шасси, выполнил полёт по кругу и заход на посадку, скорость была чуток выше, в районе БПРС закрыл ПК, движок через 10 сек. к моменту касания встал. Выкатился, правда, немного, метров 100. Но всё ОК. Наградили часами.

Steel_major -

Напрягает фразочка, еще как напрягает! Пропустил каким-то образом... Будем исправлять.

Спасибо за анализ ситуации. Я думаю, все так и было на 99%.

Su-17 -

Спасибо за историю! Только в этом случае РУД точно заклинило. Но в общем, судя по приведенным рассказам, в такой ситуации шансы посадить самолет благополучно были реальные. Просто не повезло... Эх!

* * *

Неожиданно наступила ясная теплая и солнечная погода, около +15 граду¬сов. Никогда бы не поверил, что на дворе конец ноября.
Сегодня - день предварительной подготовки, время – сразу после обеда. Мы, с Женькой Петровым сидим на самолетных подвесных баках, неторопли¬во беседуя. Разговор крутится вокруг сцены, которую я наблюдал сегодня.

Перед обедом возле эскадрильского домика появился мотоцикл особиста. Рекун подошел к инженеру и о чем-то спросил. Они перебросились несколь¬кими фразами, и затем Тихонов зашел в домик. Через некоторое время он вернулся обратно, неся в руках трехлитровую банку с некой прозрачной жид¬костью. Начальник первого отдела радостно заулыбался, осторожно погрузил хрупкий груз в коляску мотоцикла, затем пожал инженеру руку и уехал.

Я до¬гадался, что в банке был технический спирт и возмутился:
- И все-таки Женька, не понимаю. Спирт в полку в дефиците. Почему Тихон дает его Рекуну? Он же никак особисту не подчиняется. Да и в друзьях у него явно не ходит.
- А что тут понимать? Особист, он и в Африке - особист. Любому жизнь может испортить. Что там Тихону. Хоть и самому Нечипоренко.
- Служи честно, тогда и Рекуна бояться не нужно.
- Да ты как не старайся, все равно где-нибудь проколешься. И тогда во мно¬гом от него будет зависеть, как твой промах классифицировать. Ведь одно и то же можно расценить, как служебную халатность, а можно, как умышленное вредительство. Чувствуешь разницу? Даже если ты и совсем без греха, все равно однажды захочешь поехать послужить в какую-нибудь там страну Ли¬монию. А без согласования с начальником первого отдела, тебя могут послать только в Забайкалье. Эх, неплохая у Рекуна должность. Я бы и сам сейчас от такой баночки не отказался!
- Выпить захотелось? В это воскресенье у Шувалова день рождения. При¬дешь? Он приглашал.
- Нет, не могу. Вечером в наряд заступаю - начальником гарнизонного патру¬ля. - вздохнул Петров.
- Ну, попатрулируешь немного и давай подваливай.
- А бойцов я своих патрульных куда дену? Нет, рисковать не хочется. Лучше похожу, подышу свежим воздухом. Может быть, какую-нибудь молодую краси¬вую и временно свободную бабенку удастся задержать. За нарушение форм… одежды.
- Откуда в гарнизоне свободные бабы? Пара незамужних официанток, да школьницы. Все остальные – жены офицеров и прапорщиков.
- Я сказал не «свободную», а «временно свободную».
- Что ты имеешь в виду?
Женька посмотрел на меня, хитро прищурившись, потом нараспев прогово¬рил:
- ВПП - одна, а полка - два…
- А причем здесь это? - не понял я.
- Чего тут непонятного? Полеты в основном ночные, так? Оба полка летают по очереди. Сегодня братский полк работает, а мы в это время пасемся у их жен. Завтра ночью летаем мы – они окучивают наших. Хорошо, что я холо¬стой!
- Ты что это, серьезно? – я смотрел на Петрова, стараясь понять, шутит он или нет.
- Куда уж серьезнее. Зато, все довольны. Мужики думают, что они самые хитрые – двух мамок сосут. Женщины от двойной ласки расцветают. Процент разводов в гарнизоне самый низкий по ВВС. Сам подумай, ну какой смысл раз¬водиться. Сейчас у тебя и муж, и любовник. Оба, заметь, герои-авиаторы! А разведешься, то останутся только сладкие воспоминания.
- Ну, ты и загнул!
- Загнул или не загнул, а только…. Шухер!

За разговорами мы не заметили, как к укрытию подъехал эскадрильский тя¬гач. Из его кабины вылез Тихонов и направился к нам. Мы встали с нагретых солнцем баков.
- Петров, Анютов, какого хера вы тут расселись? Что, в Сочи на пляже? По¬чему не работаем? – еще издали заорал капитан.
- Предварительная подготовка на девятнадцатом самолете выполнена, – бойко отрапортовал Женька.
- Чего? Петров, не компостируй мне мозги! Я сам - бывший техник самолета. На авиационной технике хоть 24 часа в сутки работай, все равно мало будет, однозначно.
- А у меня все в порядке, – заупрямился мой коллега.
- Я тебе покажу порядок! Дай мне свой ЖПС. Хочешь, я тебе сейчас запишу десяток дефектов, однозначно, стопроцентно? Даже не подходя к твоему са¬молету!
- Записывайте, – Женька был спокоен, как удав. – Я их устраню также - не подходя к своему самолету.
Инженер выматерился:
- Погоди, доберусь я до тебя! А ну, вы оба, по укрытиям бегом марш! Чтобы через секунду я вас здесь не видел, однозначно!



Славкин день рождения праздновали в гостинице. Собралась почти вся вторая эскадрилья, без летчиков и руководящего техсостава. Из первой, был только друг Шувалова – Лихоткин. Из третьей эскадрильи – никого.
Мы быстро накрывали на стол. Вместо скатертей стелили газеты, открыва¬ли банки с консервами, расставляли водку. Славка подготовился к празднику основательно. Чтобы удивить приятелей он где-то раздобыл жуткий дефицит: баночку черной икры и немного малосольной семги.

Светило в окно заходящее солнце и у всех было прекрасное настроение, располагающее к интеллигентной беседе.
- Шувалов, – подкалывал Славку радист Филонов, - ты, что хочешь сказать, что это настоящая икра? Скажи честно, наверное, просто купил несколько ба¬нок кильки и выковырял из нее глазки.
- Точно, Филон! – поддержал друга Телешов. - А вот это - не красная рыба, – офицер ткнул пальцем в семгу. – Это - селедка, вымоченная в марганцовке.
Шувалов сделал вид, что жутко обиделся:
- Эй, орелики, быстренько отошли от стола! Дед, проследи, чтобы ни одна сволочь им не налила.
- Да и водки, маловато будет! – встрял Лихоткин. - Зажался Шувалов про¬ставиться по-человечески. Зажался!
- О, еще один тормоз появился. Так, уже три человека не пьют. Теперь уж всем точно хватит, – парировал именинник.
- Это все из-за того, что в плохом месте служим. На самолете всего только 3 литра спирта. Да и тот, инженер керосином разбавляет, чтобы не сливали, – сокрушенно покачал головой Борзоконь.
- А ты дружи с начальником группы радистов и все у тебя будет, – посове¬товал кто-то.
- Ладно вам, ребята. Сами знаете, спиртом Тихон заведует. Я только разли¬ваю, что дадут, – скромно опустил глаза главный радист эскадрильи.
- А что, и так сойдет. Правда, Телешов? – снова подал голос Филонов, ко¬торый после Славкиного замечания подвинулся еще ближе к столу. – Спирт с керосином, – начал он, довольно правдоподобно копируя голос Птицына, – лучшее средство от глистов и империалистической пропаганды.

Офицеры дружно рассмеялись.
- Помню, мы как-то раз, летели на учения и сели в Барановичах - там пере¬хватчики МиГ-25 базируются. Вот где лафа! – мечтательно произнес Телешов. - Почти 200 литров чистого спирта на самолет! Представляете? Там для за¬правки спиртом ездит такой же заправщик, как у нас керосином, с вечно пья¬ным прапорщиком за рулем. Технота ее так и называет – «пьяная машина».
- Аналогичный случай на тему спирта произошел лет семь примерно на¬зад, - поддержал разговор Борзоконь, как обычно делая ударение на букве «а» в слове «случай». - Служил я тогда в полку, где на вооружении стояли истребители-перехватчики Су-15. Есть такой маленький городишко в Латвии, Вайнеде – называется, с ну о-о-о-чень большим аэродромом первого класса.
- Дед, где ты только не служил! – удивился Шувалов. - И в Забайкалье, и на эстонщине, и на латвийщине...
- А тянет все равно к женщине! – невозмутимо продолжил фразу капитан. - Я сейчас не об этом. Так вот, в самолет заливается примерно 40 литров спирте¬ца. Не МиГ-25 конечно, но тоже приятно. То есть, спирт у нас водился. Следи¬ли за ним, конечно, контролировали, но понемногу все имели. Однако служил у нас технарь Славик, со странной фамилией Слюнявый. Так этот кадр тащил нагло, по-крупному. И была у него традиция - как в отпуск едет, обязательно с собой канистру спирта тащит.

Присутствующие внимательно слушали, а капитан тем временем продол¬жал:
- Короче, собирается он как-то раз в очередной отпуск и вызывает его к себе командир эскадрильи. Предупреждает Славу, что сам лично придет проверить его самолет накануне. И если хоть одного грамма спирта не досчитается, то переведет Слюнявого из нашего полка на Новую Землю – снег убирать. Тот, мол, так точно, все понял, разрешите идти. На следующий день, поздно вече¬ром, перед самым отъездом со стоянки, заявляется комэск. Ну что, говорит, как обещал, пошли твой самолет смотреть. Пошли они. Забрался командир наверх, смотрит – все печати целы. Покачал комэска головой и стал печати срывать. Старый был, опытный. Много видел на своем веку. Снял печати, от¬крывает горловину – спиртовой бачок полный. До самых краев! Только комэ¬ска тоже, не пальцем деланный. А вдруг там вода? Наклоняется, нюхает. Нет, все в порядке – спиртом пахнет. Может, разбавлен чем-нибудь? Сует палец в горловину, затем достает и облизывает. Чистяк! Никаких сомнений. Ну что тут делать? Закрывает, опечатывает бачок и уходит. А назавтра вся гостиница ви¬дит, как наш Славик тащится на автобусную остановку, сгибаясь под тяжестью канистры. Мы: как же ты это умудрился? А он только ухмыляется и молчит. Да, не сразу мы догадались, как он это делал…
Рассказчик замолчал, делая эффектную паузу.
- Не тяни кота за хвост. Рассказывай! – выкрикнул кто-то.
Дед ухмыльнулся:
- А делал он это очень просто. Там, на заправочной горловине спиртового бачка, стоит съемный фильтр. Представляете, как он устроен? Небольшой сварной стакан из металлической сетки, в виде усеченного конуса. Он вставляется в горловину и фильтрует заливаемую жидкость. На Су-15, его диаметр около четырех, а длина где-то сантиметров двадцать. Так вот, наш изобретатель, после того, как слил спирт из бачка, вытащил фильтр и надел на него презерватив с об¬ратной стороны. Потом засунул фильтр с одетой на него резинкой обратно и залил туда спирт до краев…
Взрыв хохота прервал рассказ капитана. Телешов рухнул на койку, как под¬кошенный. По щекам Филонова текли слезы. Лихоткин изо всех сил стучал кулаком по газете «Красная Звезда», покрывающей стол.

Минут через пять все, наконец, успокоились.
- Ну что, пить-то будем? – поинтересовался Шувалов.
- Ты – именинник. Ты и банкуй, - народ с вожделением столпился возле сто¬ла.
Славка начал сдвигать стаканы вместе, чтобы обеспечить одинаковую раз¬ливку. Внезапно раздался стук и в дверь пролезла голова начальника штаба первой эскадрильи – капитана Самохина. Он медленно обвел глазами ком¬нату, словно разыскивая кого-то, пока не встретился взглядом с Лихоткиным. Короткое мгновение они смотрели друг на друга. Вдруг техник резко вскочил и вскрикнул:
- Секундочку!

Он поднял вверх указательный палец, плеснул себе с полстакана водки и залпом выпил. На все это у него ушло не более пары секунд. Начштаба, не успев войти, торчал из-за двери, открыв рот.
Когда стакан опустел, Лихоткин поднес зеленый рукав кителя к своему носу. Он шумно и смачно потянул воздух и затем расслабленно опустился на кро¬вать. По лицу техника медленно расплывалась идиотская улыбка.
- Что-нибудь случилось, товарищ капитан? – спросил Лихоткин своего на¬чальника штаба.
- Нечипоренко только что отстранил старшего лейтенанта Костина от обя¬занностей дежурного по полку, - отозвался Самохин, - за нарушение формы одежды. Ну и все такое… Нужно его срочно заменить кем-нибудь из нашей эскадрильи.
- Ну что вы, товарищ капитан, какой наряд? Вы же сами видите, я уже пья¬ный.
Не прощаясь, голова скрылась за дверью. Через секунду из коридора послы¬шался отборный мат. Своды гостиницы вздрогнули от хохота во второй раз.
- Лихота - сукин сын! Как ты догадался, что он тебя в наряд хочет запрячь?
Так это же, элементарно Ватсон! Начштаба, в воскресенье, в наш клопов¬ник просто так, для удовольствия, не припрется. А дальше - дело техники. Я ведь среди вас один из первой эскадрильи….

Автору, еще раз спасибо за удовольствие от чтения. Историю со стопарем водки перед назначением в наряд я уже где то слышал, но..., все-равно она украшает крайнюю пока Вашу главу. :)
Теперь немного конструктивной критики.
Резануло глаз вот это: "Даже мусор за ним выносили специально подобранные уборщицы в звании не менее майора КГБ."
Аттестованых уборщиц в КГБ никогда не было. Обычные женщины подбирались и им оформлялся допуск.
А ученые, работающие с закрытой тематикой, коих в Новосибе действительно в советское время было великое множество, писали свои труды в спецблокнотах, зарегистрированных рабочих тетрадях и на учтенных спец-листах. И вся эта продукция, в случае ненадобности, уничтожалась строго по актами и, конечно же, никогда в обычный мусор не выбрасывалась. Так, что ричкну посовтовать эту фразу переделать, как то приблизить к реалиям.

А описанная Вами Полина, с ее фобиями по поводу собственого здоровья, опять-таки, так мне узнаваема.:) Казалось бы, люди - разные, а так много в нас одинакового.

Жду продолжения.

2 foresters - вот моё воспоминание о полковых рыцарях невидимого фронта:

В полку у нас был особист, - здоровый майор весельчак-балагур, и жил он в общаге – «золотой клоповник». Любил шумные компании с выпивкой, гитарой, игрой в преферанс. Всё время тёрся возле молодых лётчиков. Лётчики, зная, что я тоже любитель «пульку» расписать, - приглашали составить компанию. Но, я всегда отказывался, зная, что компанию нам будет составлять наш особист. Видимо, каким-то «шестым чувством» понимал, что не стоит этого делать, - ну не люблю я ментов. Хотя к нему, да и к другим «особистам» нашего полка всегда испытывал безразличие, граничащее с настороженностью, не более. Особенно, когда они, изредка, появлялись у нас на стоянке.
Как-то во время полкового утреннего построения командир полка не приняв рапорта от зама о состоянии наличия л/с, появился на плацу с криком в адрес нач. штаба – «Где этот особист?!» (совсем как киноартист Моргунов из фильма «Операция Ы», помните его фразу – «Где этот чёртов инвалид?», примерно с таким же акцентом был адресован вопрос). Начальник штаба только руками развёл, - на построении особиста не было. И как оказалось позже, его вообще уже, к тому времени, не было в гарнизоне.
А произошло вот что.
Один из офицеров нашего полка, совместно с прапорщиком из ОБАТО со склада вооружения, стырили неучтённую пушку «ГШ-23» (ну завалялась она на складе, запылилась). И пытались её продать. Вышли на покупателей, те назначили «стрелку» прямо на нашем рынке, в гарнизоне. Как рассказывали очевидцы, - наши ребята подъехали на стареньком москвиче. К ним подошли «покупатели» и попросили предмет продажи показать. Как только «коммерсанты» открыли багажник, как у них на руках защёлкнули стальные браслеты, - в багажнике лежала та самая пушка. А «покупателями» оказались наши «дяди Стёпы», переодетые в гражданское.
Дело запахло керосином. Парней закрыли и естественно начали вести дознание. И «светил» им не маленький срок.
Так вот, как оказалось, - всё это раскрутил наш весельчак и балагур. Видимо, в очередной компании, кто-то спьяну сболтнул о том, что в гарнизоне кто-то ищет покупателей на авиационную пушку. И следуя поговорке «что у пьяного на языке – то у трезвого на уме», наш мент начал втихую выяснять этих продавцов. Ну и выяснил. С привлечением соответствующих органов.
Вот командир наш почему так и нервничал тогда на плацу.
Обидно, наверное стало, что особист заранее не доложил ему о предстоящей сделке века. А сам, в одиночку, раскрутил дело и втихаря (вот тихоня) съехал из гарнизона. Думаю, что очередную звёздочку на погон он себе точно заслужил от своего начальства.
А с парнями было сложнее. Допросы, очные ставки, «свет лампы в глаза», - всё серьёзно. Но ребята не сели.
Как оказалось, что в пушке этой, отсутствовала главная деталь, не помню точно: – то ли затвор, то ли ударник. Но точно, это была та деталь, без которой пушка – это просто кусок железа. Вот за хищение цветного металла их и наказали. Мы ещё долго гадали, сколько заплатили за это «неожиданно возникшее обстоятельство». Впрочем, парней мы искренне жалели. В то время на зарплату было не прожить. А как у кого проблемы в семье со здоровьем – так совсем труба дело. Все мы были одинаковые. Да и потом, - пушку то со склада стырили, не с самолёта ж сняли.
Чуть позже в полку появился новый особист – молодой лейтенант, - «тихий як горличка» (см. Остап Вишня). Тихоня, скромняга. Мне, иногда казалось, что он способен покраснеть от неверно сказанного слова, настолько он был скромным. Полная противоположность своего предшественника.
Я, к тому времени уже чаще обычного, стал бывать в штабе, в ПДСке (загорелся прыжками, в составе СПДГ), - то укладка, то ремонт парашютной техники, то подготовка к прыжкам. Ну, а напротив был кабинет наших особистов. И лейтенант частенько захаживал к нам чаю попить.
Как то он попросил меня принести ему керосина со стоянки. Не много, для лампы. Честно сказать – я насторожился, как - бы внутренне сжался. Хотел отказать, мол, - откуда у техника самолёта керосин (при этом невинно хлопая глазами). Но он так скромно попросил, - ну прям с отчаянием на лице, что я согласился. Только предупредил, что керосин будет грязный, с отстоя, и взят будет с разрешения инженера эскадрилии.
Керосин я ему, конечно, принёс, обошелся и без инженера.
Хотел он меня отблагодарить деньгами, но я наотрез отказался. Он настаивал на оплате. Тогда я попросил принести в ПДСку тортик к чаю.
И когда в обед, мы пили чай с тортом «от особиста», лейтенант меня скромно спросил, -
« А с кем в гарнизоне можно поиграть в преферанс?»

С уважением, Cornett!

Из Сибири -

Конечно, уборщиц - майоров КГБ, не бывает (разве, что только в кабинете американского посла):). Это я просто пытался пошутить, но похоже шутка оказалась не слишком удачной, если Вы восприняли ее серьезно. Наверное, и правда, нужно будет как-то переформулировать.

Полностью с Вами согласен. К сожалению, фобии, насчет собственного здоровья - самые распостраненные, особенно среди прекрасной половины человечества. Наверное, именно поэтому, женщины живут дольше мужиков - все время у врачей проверяются!

С уважением, foresters

Cornett -

Классика жанра! Ничего не меняется под небесами. Во все времена основными методами спецслужб были банальное подслушивание и вербовка в информаторы тех, кто серьезно прокололся по жизни. Меняется только интерьер. Ваш случай, наверняка был после перестройки. Во время застоя, никто бы не решился, не только пушку продавать, а даже один патрон. Максимум, техбарахло со склада.

Но лейтенат то каков?! Сразу сообразил (или старшие товарищи подсказали), что скромность и удачная карьера - понятия несовместимые. Чтобы успешно получать новые звезды, нужно лучше всех играть в преф и никогда не пьянеть, сколько бы не выпил!

С уважением, foresters!

* * *

Первого декабря, в первый день зимы, как по расписанию, выпал снег. Шу¬валов шел в гарнизонный военторг за пивом, которого, как обычно, не хватило. Будучи в плохом настроении, по причине недопития и паскудной жизни, он со злостью пинал кусочки льда, попадающиеся ему на дороге.

В тесном помещении продуктового отдела магазина, несмотря на поздний час, стояло несколько женщин. Находились они здесь постоянно, то ли в ожи¬дании привоза колбасы, то ли проводя очередное собрание женского клуба. Скорее всего, дамы совмещали и то, и другое.
Славка начал пробираться поближе к прилавку, с пьяным нахальством от¬вечая на просьбы не толкаться:
- Пропустите бабоньки, пропустите. Я не за колбасой. Мне без очереди, у меня дети маленькие плачут. Пивка пососать просят.

На полпути к цели, его вестибулярный аппарат внезапно дал сбой. Абрек споткнулся и непременно упал, если бы не успел ухватиться за что-то. Восста¬новив равновесие, он обнаружил, что держится за чью-то необъятного размера грудь. Представив, как должна выглядеть со стороны эта забавная сценка, он пьяно ухмыльнулся и уже собрался принести свои глубочайшие извинения, но не успел. Помещение магазина огласил возмущенный женский крик. От силь¬нейшей оплеухи Шувалов отлетел в сторону и упал на кого-то. Снова раздался крик, теперь уже детский, затем, громкий плач. Звякнуло разбитое стекло.

Слава начал встать на ноги, возмущаясь:
- Вы что? Сдурели совсем!
Ответом ему был многоголосый хор:
- Вот же, сволочь, какая!
- Ты не в свинарнике!
- Нечипоренко нужно пожаловаться, пусть примет меры!

Сориентировавшись в пространстве, Шувалов увидел молодую женщину, стоящую к нему спиной и поднимающую с пола плачущего мальчишку. «Это должно быть на него я упал», - сообразил Славка. Рядом с ними лежала авось¬ка с разбитой бутылкой молока и какими-то пакетами из серой оберточной бу¬маги.
- Извините. Это не я…. В смысле, я не хотел. Я сейчас помогу.

Женщина повернулась, и Славка поперхнулся последним словом. Это была Наташа Яковлева - жена его погибшего командира. Тот человек, с которым он хотел бы сейчас встретиться меньше всего.
- Ненавижу! Ты всю жизнь мне поломал! - медленно произнесла Яковлева, глядя прямо в глаза офицера.

Слава физически почувствовал на своем лице каждое из ее слов, как будто это были плевки. Хмель мгновенно выветрился из головы. Мозги сделались кристально чистыми и только что-то в голове стучало, как тяжелый колокол. Пятясь задом, он добрался до выхода.
- Смотрите, угробил человека, а сам гуляет в свое удовольствие!
- Паразит! И как только таких земля носит! – неслось ему вслед.
Голоса вдовы не слышалось в этих выкриках, но и того, что она сказала, было уже более чем достаточно.

На ватных подгибающихся ногах Шувалов зашел к себе в комнату и зажег свет. Из зеркала, что висело напротив двери, на него смотрело мертвенно бледное, как у покойника лицо. Сквозь пряди черных волос обильно просту¬пала седина.
«А ведь мне еще нет и тридцати!» – подумал Слава. – «Все, с завтрашнего дня завязываю со спиртным. И вообще, пойду к командиру, упаду ему в ноги. Пусть переводит в другой полк. Куда угодно, хоть к черту на рога, только бы подальше отсюда!».


* * *

В ожидании тягача, технический состав столпился возле длинного стола, где происходило нешуточное сражение между двумя признанными мастерами игры в домино – Паниным и Шуваловым.
- Четыре-шесть. У тебя такие есть? – издевательским тоном интересовался Славка.
- В Греции все есть. А чего нет в Греции, есть во второй эскадрилье. Пожа¬луйста! – как обычно не лез в карман за словом Панин.
- А если мы вот так зайдем? Что, жарко стало? – Шувалов с насмешкой огля¬дел соперника. Тот был одет в два свитера, теплые ватные штаны, доходящие до середины груди и валенки.
- А я работаю под девизом: «Детям нужен здоровый отец». Тебе холостяку этого не понять. Три-один.
- Дублюсь. Что ты на это скажешь?
- Все, Абрек, ты приплыл! – азартно выкрикнул Панин и с силой впечатал в стол костяшку домино. – Рыба!
Глядя на своего озадаченного соперника, он добавил:
- Потренируйся сначала в ясельной группе детсада, прежде чем садиться играть с профессионалами. Это тебе не пуп консервной банкой чесать. Тут думать надо!

Шувалов бросился грудью на столешницу, пытаясь схватить Панина рукой. Но тот, ловкий, мгновенно среагировал и отпрянул в сторону. Умирая со смеху, офицеры смотрели, как выигравший будто бы в страхе убегает от проигравше¬го. Они бегали вокруг стола до тех пор, пока Панин не вписался своей голо¬вой прямо в живот, выходящего из своего кабинета инженера. Тихон охнул, но устоял на ногах.
- Вы что, еще на стоянке не набегались? Хотите вторую смену? - Поинтере¬совался капитан, откашлявшись.
- Нет, не хотим! – раздалось со всех сторон.
- Ладно, выходи строиться. Тягач пришел.

В этот момент, он заметил чью-то личную печать, валяющуюся на полу.
- Вот, раздолбаи! Кто потерял? – грозно вопрошал Тихонов, поднимая на¬ходку. – Ты, Панин?
- Никак нет, товарищ капитан, – проверил свое имущество Сашка. – А какой там номер? Покажите-ка…. А, так это Женькина. Петров? Где Петров?
- Убыл уже. Он сегодня ответственный в казарме, – подсказал кто-то.
Инженер протянул печать Панину:
- Передать Петрову, однозначно. Сегодня же! – и повернувшись к осталь¬ным, продублировал ранее отданную команду: - Выходи строиться!
Во время посадки в машину, тезка обратился ко мне:
- Слышь, Санек, ты сейчас на ужин?
Я кивнул головой в знак согласия.
- Не в службу, а в дружбу. Занеси Женьке печать. Там тебе от столовой не¬далеко.

После ужина я тронулся в сторону казармы, где Петров выполнял обязан¬ности «ответственного». Обязанности эти были мне уже известны. Каждый вечер одному из офицеров эскадрильи, полагалось ночевать вместе с солда¬тами подразделения, чтобы контролировать порядок. Как он мог его контро¬лировать, а главное, зачем, для меня оставалось загадкой. Ведь в казарме уже находились: старший сержант, старшина эскадрильи, дежурный по полку и еще много кого, кто должен был выполнять те же функции. Зачем там еще нужен какой-то «ответственный»? Но, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Женьку я нашел в коридоре казармы рядом с каптеркой. Это было неболь¬шое помещение, где хранилось постельное белье, обмундирование и инвен¬тарь нашей эскадрильи. Петрова со всех сторон обступали пятеро солдат – азербайджанцев. По красному, как у рака лицу моего напарника, я понял, что тот находится в крайней степени возбуждения.
- Ключи от каптерки! Быстро, я сказал! – требовал он, протягивая руку к стоя¬щему перед ним младшему сержанту Мамедову, заведующему каптеркой.
- Зачэм вам? – упрямо повторял тот, опираясь на молчаливую поддержку земляков.
- Я тебе сейчас покажу, «зачэм»! Чтобы после отбоя в каптерке водку не жрали!
- Какая водка? О чем говорыте? Зачэм обижаетэ?
- Ты еще не знаешь, как я могу тебя обидеть! Ключи!
- Это ви так говорытэ, потому что ви офицэр. Потому что я вам отвэтить нэ могу.
- Что, ты сказал? Ты это серьезно? А ну пошли, – Женя сразу повеселел. Кожа на его лице снова приобрела нормальный оттенок.
- Ага, а завтра командыр жаловаться побегишьте?
- Кто, я? Сам, смотри, не побеги. Открывай, давай, каптерку, – Петров по¬тянул Мамедова за рукав к двери. - Или ты испугался?
Каптерщик, почти на голову возвышавшийся над офицером, презрительно посмотрел на него сверху вниз.
- Кто ыспугался? Я ыспугался? Я ныкого нэ боюс! – и стал открывать дверь.

Я растерянно смотрел на земляков Мамедова, не совсем представляя, как нужно вести себя в таком случае. Они, в свою очередь уставились на меня.
Вначале в каптерке было тихо. Потом послышался шум возни, звуки падаю¬щих предметов, сдавленные крики. Еще через пару минут появился Женя, при¬жимающий к губе носовой платок:
- Вот же, черт длиннорукий. Достал все-таки…
Увидев переминающихся с ноги на ногу солдат, он ткнул пальцем в сторону каптерки:
- Ну что уставились? Идите, забирайте своего придурка. И предупреждаю, это только начало. Если еще жалобы услышу, что вы кого-то хоть пальцем тронули, буду разбирать с каждым отдельно!

Сказав это, Петров устремился к туалету. Когда он уже удалился от меня шагов на двадцать, я внезапно вспомнил, зачем приходил и бросился ему вдо¬гонку.

foresters
Читается хорошо.

2 foresters | форум автора сообщения

Конечно, уборщиц - майоров КГБ, не бывает (разве, что только в кабинете американского посла):). Это я просто пытался пошутить, но похоже шутка оказалась не слишком удачной, если Вы восприняли ее серьезно. Наверное, и правда, нужно будет как-то переформулировать.

Не надо ... у меня чувства юмора хватило, у большинства читателей тоже, а сибиряк просто не выспался и от него аллюзия на старый анекдот (а кто ему мусор выносит? кто-кто? "мусор" и выносит ... капитан, аль майор...) ускользнула.

2 foresters:

а у нас играли в шиш-беш, самую распостранённую игру среди авиаторов - так мне казалось. Кто к нам, с какого полка, не попадал служить - все умели играть.

А Петров молодец! В казарме, солдаты, только силу и признавали.
Помню, когда заступал в ДСЧ, а ДСП были солдаты. Так без кулака и мата - никакого послушания. Хотя были и исключения. С некоторыми поговоришь по душам, и всё проходило без эксцессов, но только тогда, когда они в одиночку.

С уважением, Cornett!

Спасибо всем за комментарии! И спасибо тем, кто все еще читает. За сим продолжаю:


* * *

Металлическая передняя кромка снегоуборочной лопаты противно скребла по бетонке. Снег валил крупными белыми хлопьями, и я уже с трудом разли¬чал Петрова, который невдалеке, как и я, чистил подъездную рулежку к своему укрытию.
Не знаю, за что получают деньги наши метеорологи, но сегодня опять вы¬тащили самолеты для полетов впустую. Приближался крупный снежный заряд – пришлось возвращаться назад в зону. Он не заставил себя долго ждать и вскоре воздух наполнился миллиардами белых мух, атакующих землю. Не¬медленно поступила команда техникам на уборку снега. И вот, обеспечивая круглосуточную боеготовность полка, мы гребем свои рулежки, в то время, ког¬да батальон обеспечения бросил все свои силы на очистку взлетной полосы.
«Вжик-вжик». Методично ходит взад-вперед моя лопата. Дело продвигается медленно – снег падает почти с такой же скоростью, что я работаю. Стоит очистить рулежку с начала до конца, а на ней уже лежит почти такой же слой. «Вжик-вжик». Сгреб-кинул. Сгреб-кинул. Сгреб-ки....

Внезапно мою поясницу пронзила резкая боль. Казалось, будто кто-то за¬гнал в позвоночник раскаленный гвоздь. Согнувшись почти пополам, я оперся на лопату, пытаясь найти наиболее безболезненное положение. Что произо¬шло, мне стало понятно сразу.
Однажды, когда я еще был студентом 2-го курса института, нас послали в колхоз на картошку. Несколько дней пришлось поползать на четвереньках по полю под проливным дождем. Поэтому когда возникла потребность выделить двух человек на работу в картофелехранилище, я с радостью вызвался. Рабо¬та была не сложной - наполняй мешки картошкой, да складывай в гурты.
Поначалу все было здорово, пока после двадцатого мешка у меня не прои¬зошел тот самый, первый в моей жизни прострел поясницы. Я согнулся и мед¬ленно сполз на землю прямо там, где стоял. Меня тут же на попутке отвезли в колхозную гостиницу, где я благополучно пролежал на койке в позе зародыша почти целую неделю. Только после этого мне удалось встать и потихоньку двигаться. Опыт был короткий, но достаточно запоминающийся. С того раза я понял, что при приступе радикулита существуют только два лекарства: время и тепло.

Однако к сегодняшней ситуации этот опыт мало подходил. Лечь прямо на снег на холодную бетонку – настоящее самоубийство. Уже через полчаса от меня останется только окоченевший занесенный снегом труп. Я решил посто¬ять немного, потом потихоньку доползти до своих товарищей и попросить о помощи в уборке моего участка.

Черное изваяние в технической одежде неподвижно застыло посреди рулеж¬ки – малейшее движение или даже вздох отдались по всему телу сильнейшей болью. Снег между тем шел все сильнее и сильнее и, наконец, сделался таким густым, что в двух метрах уже ничего невозможно было разглядеть. Стало ясно, что ждать помощи бесполезно. Дело не в том, что кто-то не захотел бы мне помочь, а в том, что в таких условиях техники вряд ли успевали очищать даже свою собственную территорию.

Я повис на лопате. Оставалось только надеяться на какое-нибудь чудо. Однако чуда не происходило, а ситуация между тем продолжала ухудшаться. Через некоторое время я понял, что стоять неподвижно больше не могу. Мою поясницу начинал сковывать холод, даже в перчатках немели руки. Ногам в валенках было чуть легче, но надолго ли хватит и их? И что делать со снегом? Ведь кроме меня, его некому чистить. Я огляделся вокруг - моя рулежка была покрыта толстым белым слоем. Можно начинать все сначала. Но я совершенно не мог двигаться! И стоять не мог! И лечь...

От полной безысходности, меня захлестнула волна гнева. В этот момент я ненавидел свое собственное тело. Ведь это из-за него приходилось сейчас стоять в чистом поле, как полному идиоту. Ну, ничего, я тебе покажу! Сейчас узнаешь, как издеваться надо мной! Я продвинул лопату на пару сантиметров, сгребая снег. Невыносимая боль яркой вспышкой отозвалась в мозгу, в глазах потемнело. Практически вслепую я снова немного двинул лопатой, в ярости приговаривая: «Вот так! Так тебе, получи!»

Я чистил бетонку в состоянии какого-то умопомрачения, при каждом новом движении ожидая боли и одновременно желая ее. Слезы ручьями текли по моим щекам. Сначала я пытался вытирать их, потом перестал, и теперь они застывали ледяной корочкой на моих щеках. Я греб, подчиняясь придуманно¬му мною ритму: маленький гребок – еще один – потом еще один – несколь¬ко секунд отдыха – отвалить снег в сторону. Сердце мое ухало, как колокол, пытаясь выпрыгнуть из груди. Чтобы не потерять сознание я громко считал, стараясь не сбиться: раз, два, три. Стоп. В сторону. И снова: раз, два, три....

В этом снежном аду перестали существовать какие-либо ориентиры времени и пространства. Вокруг стояла сплошная белая пелена, и трудно было понять, где верх, где низ. Иногда мне начинало казаться, что я гребу снег вверх ногами и тогда, чтобы окончательно не сойти с ума приходилось снова начинать свою детскую считалку: раз, два, три...

Внезапно что-то изменилось. Я даже не сразу понял, что. Когда до меня, наконец, дошло, то я с удивлением остановился. Оказалось, я мог вполне нормально передвигаться и не только грести, но даже и бросать снег. Боль отступила! Конечно, она не ушла полностью. Поясницу все еще тупо тянуло, от нервного перенапряжения дрожали руки и ноги, но это уже все была просто чепуха! Я стоял счастливый и от меня шел пар, как от паровоза. Снег, еще недавно властвовавший надо мной безраздельно, теперь лишь беспомощно таял на моем разгоряченном лице.

Я был поражен. Кажется, мне удалось вылечить самого себя от жесточай¬шего приступа радикулита, да еще в такие кратчайшие сроки. Действительно, армия – лучший санаторий. Я начал понимать, почему люди в войну, стоя по грудь в ледяной воде, ютясь в сырых землянках, часами лежа неподвижно в снегу под огнем снайперов, не болели ни радикулитом, ни простудными за¬болеваниями.
Снежный заряд между тем прошел, и теперь вместо огромных белых хло¬пьев с неба летела какая-то ледяная крупа. Поднялся сильный ветер и оконча¬тельно сделал дальнейшую очистку снега бесполезной. Ты делал один гребок лопатой и тут же на это место ветер приносил из ближайшего сугроба в пять раз больше, чем ты только что убрал. Кажется бессмысленность того, чем мы занимались, дошла, наконец, до нашего командования и был получен приказ возвращаться в эскадрильский домик. Начинало потихоньку темнеть.



- Ну что Сашок, полегче тебе? – поинтересовался Панин, когда я рассказал им с Дедом, что со мной произошло.
- Ничего, теперь жить можно, – ответил я. - Конечно, еще болит, но никакого сравнения с тем, что раньше. Вот выйду на гражданку и брошу эту долбанную самолетную специальность к едрене-фене. Запатентую свой метод нетради¬ционной медицины и начну лечить людей от радикулитов. Только нужно чтобы сердце у пациента здоровое было. Уж сильно мой метод радикальный. У меня самого пару раз чуть мотор не остановился.
- Да, сердце это очень важно. Особенно в нетрадиционной медицине, – со¬гласился Борзоконь. – Аналогичный случай произошел в 79-м, на авиабазе Листвянка, в Иркутской области.

Мы втроем потихоньку брели в сторону домика, отворачиваясь от ледяной крошки, летевшей нам прямо в лицо. Позади нас, примерно в сотне метров, шли Гусько с Петровым. Женька, которому любые погодные условия были ни¬почем, о чем-то говорил, оживленно жестикулируя. Юра, слушал, спрятав нос в меховой воротник технической куртки.

Дед между тем продолжал свою историю. Гарнизон, о котором шла речь, был довольно большим, но оторванным от цивилизации. До ближайшего го¬рода почти полтораста километров, до железнодорожной станции - пятьдесят. Рейсовые автобусы в Листвянку не ходили, а личные машины мало кто из офицеров имел. Добирались в основном гарнизонным транспортом с оказией. Короче, тот еще был геморрой. С другой стороны вокруг красивейшие места. Рыбалка, охота, ягоды с грибами. Казалось, чего там, живи и радуйся – век города не видать.
Однако был у такой жизни один серьезный недостаток. Большая часть офи¬церского состава Листвянки и их жен была моложе 30 лет, а культурный досуг практически отсутствовал. Ну что делать молодежи по вечерам, особенно в осенне-зимний период? Ну, не считая водки, конечно. Понятное дело самое доступное это – любовь. От тоски любили друг друга много и сильно, особенно не разбирая, своя или чужая. Чужая – даже лучше! А презервативы в гарнизон последний раз завозили еще при китайцах. В смысле в те времена, когда это еще была их исконная территория. Неудивительно, что женщины в Листвянке попадали в интересное положение довольно часто. Однако не у всех и не всег¬да было желание рожать.
- Понятное дело, – перебил капитана Панин. - Слишком дорогим удоволь¬ствие выходит. Это как купить один раз билет в кино, а потом платить до конца жизни за содержание кинотеатра, ремонты и амортизацию.

Мы с Дедом улыбнулись. Сашкино сравнение показалось нам любопытным, а главное очень жизненным.
- Точно! – согласился капитан и продолжил. - Казалось бы, какие пробле¬мы?
Из дальнейшего повествования выяснилось, что они все-таки существова¬ли. Начальником листвянского гарнизона являлся генерал-майор Сиворакин, который был человеком старой закалки и мыслил в государственном масшта¬бе. В связи с этим он прекрасно понимал, что ошибки генералов в будущей войне может компенсировать только непрерывное поступление новых солдат, и как можно в больших количествах.
Поэтому, несмотря на то, что в Листвянке была своя медсанчасть укомплек¬тованная хорошими врачами, включая гинеколога, аборты в ней категорически запрещались. Местным женщинам приходилось как-то выходить из положе¬ния. Они и выходили. В основном это происходило с использованием подсоб¬ных средств, известных еще при крепостном праве.
Однако природа не терпит пустоты, и однажды на помощь им пришла живая техническая мысль.

Додумался до нее один прапорщик - заведующий трена¬жерным классом. Он то и взялся делать аборты всем желающим. Всего - де¬сять рублей и полная анонимность гарантируется.
- Чего-то не понял, – удивился я. - Если бы это прапор в санчасти работал, ну тогда ладно. А если он техник, как же это возможно?
- А для техников нет нечего невозможного! – даже не моргнул глазом Борзо¬конь. - Ну, догадайся с трех раз, как он с этим справлялся?
Я на некоторое время призадумался, потом посмотрел на тезку в поисках ответа, но старший техник тоже недоуменно пожал плечами.
- Не знаю, – сдался я, наконец.
- Эх, вы, – видно было, что капитан остался доволен нашей несообрази¬тельностью. - А делал он их..., – Дед выдержал театральную паузу, - ...при посредстве тренажера катапультного кресла!

Мы с Паниным забились в судорогах от смеха. Этот тренажер представлял собой обыкновенное самолетное кресло, закрепленное на длинном установ¬ленном вертикально рельсе. Время от времени летный состав должен был проходить тренировки на этом агрегате, чтобы не расслабляляться и не забы¬вать, за что жует летный паек. Подопытный садился, дергал за ручки, сра¬батывал пороховой заряд, и кресло взлетало вверх. Дойдя до верхнего края рельса, оно тормозилось о специальный амортизатор и медленно спускалось
вниз на исходную позицию. Естественно все происходило, как при реальном катапультировании - со страшной силы ударом под задницу и ужасающими пе¬регрузками. Мы представили себе, как пациентка со свистом взлетает вверх, а нежеланный плод, в точном соответствии с законами физики, остается на кресле.

- И чем история закончилась? – спросил я, когда мы с Паниным наконец-то обрели дар речи.
- Чем, чем..., – вдруг погрустнел Борзоконь. – Наверное, тем, чем и должна была закончиться. У баб конечно здоровья, как у дурака махорки. Даже самая больная из них, в силу своей бабской конституции, самому здоровому летчику сто очков вперед даст. Но и на старуху бывает проруха. У одной клиентки ока¬зался порок сердца, и она прямо там же в кресле коньки отбросила. Прапора, понятно – в тюрягу. Аборты, правда, после этого генерал разрешил.
- Эх, панове, вот всегда у нас так на Руси, – вздохнул Панин после неко¬торого молчания. - Давят самый талантливых и предприимчивых. Мужику бы Нобелевскую, а его на нары!

Я перекинул на другое плечо тяжеленный ящик с самолетным инструмен¬том. Ледяной ветер, как бешеная собака, бросался на нас со всех сторон. Он пытался сбить с ног, резал мелкой крошкой кожу лица, забирался в штанины брюк, кусая за голое тело. Мои мысли постоянно крутились вокруг комплекта нижнего белья, лежащего в шкафу в моей комнате. Я так еще ни разу его и не использовал. Слава богу, мы уже возвращаемся назад. Впереди меня ждала гостиница, теплая постелька и отдых для наболевшей поясницы. Я посмотрел на Панина с Дедом, идущих рядом со мной. Высоко подняв меховые воротники зимних курток и, засунув руки глубоко в карманы, они упрямо двигались впе¬ред, наперекор разбушевавшейся стихии.
Внезапно, нас обогнал командирский «Уазик» и притормозил рядом. Из-за свиста ветра мы не услышали его приближение. Дверь открылась и из ма¬шины высунулась голова Нечипоренко. Оценив погодные условия, и секунду поколебавшись, он решил не выходить наружу. За его плечами была видна холеная рожа солдата-водителя, явно недовольная тем, что командир «на¬пустил холоду в кабину». (Вот дружище, тебя бы сейчас простым механиком на стоянку!)

Мы вытащили руки из карманов, изобразили стойку «смирно» и приложили красные от холода руки к головным уборам. Подполковник, своим обычным невозмутимым взглядом, окинул наши скрюченные фигуры. Потом козырнул в ответ на наше приветствие и спросил:
- А вы знаете, товарищи техники, что с нами со всеми будет, если американ¬цы нас в плен захватят?
От такого провокационного вопроса мы сразу перестали дрожать на ледя¬ном ветру. Даже острый на язык Панин молчал, растерянно хлопая глазами. Однако Нечипоренко, словно не ожидая от нас ответа, продолжил:
- Так вот, летчиков сразу же расстреляют, а техникам отрежут воротники на куртках и зашьют карманы.
- Зачем? – разом выдохнули мы.
- А, сами вымрут от холода, как мамонты. Инженера своего не видали?

В гостинице, я первым делом бросился к шкафу в поисках своего нижнего белья. Глядя на себя в зеркало, я не мог отделаться от мысли, что оно не кажется мне таким же уродливым, как раньше. Напротив, очень элегантные, небесно-голубого цвета кальсончики сидели на мне, как влитые.
«Теперь еще поглядим, кто раньше вымерзнет», - думал я, - «мы, или те, кто нас в лагере охранять собирается. Самое главное, никогда с нижняком не расставаться, а уж он то, ни в бою, ни в плену не подведет!». Проведя рукой по гладкой и теплой поверхности материала, я осознал, что в крышку гроба моей беззаботной гражданской жизни вбит последний гвоздь.

2 Steel_major: Да лажно уж не выспался:) Кто в арми служил, тот в цирке не смется:))

Автору, очередное спасибо.
Кстати, о подштанниках, так тоже ненавижу. Но..., Сибирь, морозы - приходится иногда и надевать. Все старую зеленую армейку на ветош уже извел, так купил новомодные - термобелье называется:))
А один бывший сослуживец, помнится, вместо кальсон теплые женские колготки пользовал:)))

Из Сибири

... А один бывший сослуживец, помнится, вместо кальсон теплые женские колготки пользовал:)))



Парни, хоть смейтесь - хоть нет, а мне моя дорогая в 90-ые в сильные морозы тоже давала свои пушистые "лосины" под штаны одевать. В них действительно теплее было, чем в обычных подштанниках, потому как "в облипочку". Помнится, как напялю их на себя, дорогая только языком цокала: "Ну, ты у меня вылитый Рудольф Нуриев !" :-)

2 foresters:

Радикулит – старая болячка технарей. У нас, наверное, больше половины техников страдала ею.
Спасались поясами, сшитыми из собачьего меха. Да и без тёплого белья и комбинезона на стоянку зимой не выходили.
Кстати, по поводу комбинезонов, есть старая байка про то, как на полётах техник отошёл за отбойник и присел по делам (большим). А другой, незаметно подставил лопату снизу. Сколько раз слышал эту историю, - так оказывается, это происходило в каждом из авиационных полков.

А командир Ваш, что не мог подвезти технарей? Уверен, наш командир, в такой ситуации, может и подъ@бнул бы, но подвёз обязательно, если по пути.

И ещё, - а что Вы ящик с инструментом хранили у себя дома? Интересно.

С уважением, Cornett!

Из Сибири, Сибарит -

Да, перефразируя известную пословицу: 'Холод - не тетка', оденешь на себя все что угодно!

Кстати, не только женщины помогали своим мужикам теплыми вещами. Шел и встречный процесс. В описываемые мною годы со жратвой было туго, даже в Эстонии. Поэтому если становилось известно о привозе сьестного в гарнизонный магазин, то женщины занимали очередь задолго до его открытия. И если дело происходило зимой, то многие из них стояли в 'ползунках', т.е. ватных технических штанах на подтяжках, доходящих до груди. Что одевали их мужики на стоянку, остается тайной, но это уже совсем другая история...

Cornett -

У Вас тоже была история про лопату! Ну, чувствуется, одни и те же байки гуляли по ВВС!

Нет, наш бы не подвез, однозначно, стопроцентно...

Конечно, ящики хранили не дома.:)) В описываемом мною эпизоде, техники возращаются со стоянок в эскадрильский домик на вечернее построение.

С уважением, foresters!