Спасибо.Образно.Тоже переживаю и злюсь.А провода-то подцепил?
"Больше всего на свете мне сейчас хотелось бы встретиться с конструкто¬ром, который придумал подобное уродство. "
А мне хочется в глаза Анютину посмотреть так же.А кому-то мне так-же за то,что я смею писать на авиационном форуме.Понеслась Рассея.
Вы пишите документально.Мне интересно.Жду продолжения.

лесники, продолжайте :-))

Вот где ты теперь,матушкО!

Автору спасибо, ждем продолжения.

Зачет. Жду дальше.

Кузьмич !!!!!!!!!!
Здравствуйте!!!!!!!
Где пропадали?????????

Уважаемые господа! Прошу заметить, что это не мемуары и не воспоминания очевидца, а чисто художественное произведение. Итак, продолжаю:


* * *

Тремя месяцами раньше...

Август 1983 года. Воскресенье. Старенький дизель везет меня по эстонской земле. Я смотрю в окно на проплывающие пейзажи и время от времени ощу¬пываю лежащий во внутреннем кармане новенький военный билет. Даже не верится, еще неделю назад я был гражданским человеком, каким-то там за¬водским инженериком. И вот - уже целый лейтенант ВВС.
Конечным пунктом моего назначения является аэродром Дурасовка. Однако билеты мне выданы до какой-то загадочной станции – Квазалемма, что в 60 километрах от Таллина. Ну что ж, Квазимодо, так Квазимодо (переиначил я название местечка на свой лад). Доберусь до него, а там спрошу у кого-нибудь. Язык, как говорится, до Киева доведет. Прорвемся!
Ну вот, кажется и приехал. Я выхожу на перрон и оказываюсь в одиночестве. Больше с поезда не сошел никто. На перроне небольшая будка из красно¬го кирпича с названием станции. Похоже, что это вокзал - он закрыт. Окошко билетной кассы затянуто паутиной. Сразу за будкой стоят несколько частных домиков, между которыми петляет дорога, уходящая в лес. Никаких следов аэродрома или какой-либо воинской части не обнаруживается.
По дороге, мне на встречу, идет женщина средних лет. С радостью подска¬киваю к ней:
- Извините, вы не скажете, как мне добраться до Дурасовки?
- Я не понимаю по-русски, - отвечает женщина на приличном русском языке и проходит мимо.
Я ошарашенный, бреду дальше. Неплохое начало! Чуть подальше во дворе одного из домов мужик лет сорока рубит дрова. Подойдя к ограде, изображаю самую вежливую улыбку, на которую только способен:
- Добрый день, вы не скажете, как я могу добраться до аэродрома Дурасов¬ка?
Услышав русскую речь, абориген лишь отрицательно качает головой.
- Дурасовка, Дурасовка! – решив, что он не понял дважды громко и внятно повторяю я.
В ответ эстонец нахмурился и сжал топор так, что побелели костяшки паль¬цев. Я понял, что это настоящий советский патриот и даже под пытками не вы¬даст расположение секретной авиабазы. И еще, до меня, наконец, дошло, что мой язык действительно может довести до Киева и даже до Тамбова. Однако добраться до Дурасовки, он только мешает. Кажется, в данной ситуации лучше быть глухонемым, но зато эстонским глухонемым.
Нужно было на что-то решаться. Передо мной лежала уходящая в лес до¬рога, та единственная ниточка, которая могла хоть куда-то меня привести. Не теряя времени, я зашагал по ней.
Густой лес, тянувшийся вдоль дороги, казался бесконечным. Редкие маши¬ны проносились мимо, не реагируя на мои отчаянные размахивания руками. Я уже начал отчаиваться, когда внезапно впереди показался перекресток, со стоящим на нем одиноким магазинчиком. Одним рывком преодолев разделяю¬щее нас расстояние, я на входе столкнулся с каким-то парнем.
Поняв, что это мой последний шанс я решительно загородил ему дорогу и поспешно выпалил:
- «Теre»! - это было единственное известное мне по-эстонски слово, которое означало - «Привет».
- Ну, ты даешь Анютов! Где это ты так научился шпарить по-эстонски?
Передо мной стоял мой однокурсник по институту - Алик Бармин, которого я не видел со времени окончания.
- А ты что здесь делаешь? – изумленно спросил я.
- Служу.
- И давно?
- Уже три дня, – гордо ответил Алик.
- Здорово, значит, будем служить вместе!
- Конечно, – отозвался Бармин. – Добро пожаловать в 666-ый истребительно-бомбардировочный полк, имени двухсотлетия взятия Бастилии - самый бар¬дачный полк в Прибалтийском округе.
- Постой, но мне сказали, что меня отправляют в самый лучший полк округа, – растерялся я.
- Не волнуйся, тебя не обманули. Он и есть лучший…по аварийности.
- Ну, спасибо, обрадовал... А почему название такое странное - «Дурасов¬ка»?
- Говорят, это в честь первого командира гарнизона. Его фамилия была – Дурасов, – проинформировал меня Алик и хитро улыбнулся. - А еще говорят, что... Знаешь, есть школы для нормальных детей, а есть специальные – для умственно-отсталых? Также, и в армии. Есть гарнизоны, куда посылают... Ну, в общем, ты меня понял.
Переговариваясь, мы подошли к автобусной остановке, которая находилась прямо напротив магазина. Вскоре подъехал «Икарус», до отказа заполненный офицерами и членами их семей, возвращающимися в гарнизон после воскрес¬ного отдыха. Мы с Аликом с трудом втиснулись внутрь.
Через каких-нибудь минут десять, наш транспорт прибыл на конечную оста¬новку. Пассажиры не спеша, выходили, и я огляделся вокруг. Прямо передо мной находилось небольшое здание, напоминающее обыкновенную заводскую проходную. Вплотную к нему примыкали зеленые железные ворота с большой красной звездой. Это был контрольно-пропускной пункт гарнизона.
Народ спокойно проходил через двери КПП, не предъявляя никаких доку¬ментов. Возле входа стоял низкорослый солдатик, азиатской внешности, с го¬лубыми погонами и штык-ножем на ремне. Не обращая ни на кого внимания, он сосредоточенно ковырял землю носком заскорузлого кирзового сапога.
Глядя на ряды колючей проволоки, окружавшие гарнизон, я неожиданно даже для себя самого спросил:
- А это правда, что полк, ну того …двести лет... как в Бастилии?
- Про двести лет не знаю, - усмехнулся Алик. – Но следующие два года ты здесь будешь сидеть плотно, как шпала в гудроне. Это, я тебе обещаю.
Через КПП проехала грузовая машина. Солдат изо всех сил налег на створ¬ки, закрывая ворота. Хлоп! Они закрылись с лязгом захлопнувшегося капкана.


Алик Бармин происходил из семьи, по преданию, ведущей свой род от зна¬менитого зодчего Бармы – строителя собора Василия Блаженного. После школы Бармин поступил на механический факультет Рижского Института Ин¬женеров Гражданской Авиации, который, забегая вперед, окончил с красным дипломом.
В институте Алик быстро завоевал уважение, как хороший и надежный друг. Если кому-нибудь требовалась помощь с курсовиком или нужно было пере¬-
хватить пару рублей до стипендии, все шли к нему. Он никогда никому не от¬казывал. Бармин имел только один недостаток – не имел никаких недостатков. Товарищи по общежитию изо всех сил пытались исправить несчастного, но, увы. Несмотря на все усилия, они не смогли даже привить ему естественную для каждого человека привычку - любовь к спиртному.
Во время учебы Бармин познакомился с рижанкой, студенткой местного По¬литехнического Института. После короткого, но бурного романа, он женился. Здесь ему повезло дважды. Во-первых, жена оказалась прекрасной хозяйкой и великолепно готовила. Во-вторых, она окончила свой политех раньше Алика, и благодаря этому, тот получил свободное распределение, как супруг молодого специалиста.
После непродолжительных поисков, Бармин устроился мастером механиче¬ского цеха на завод «Компрессор». Конечно, воевать с работягами было удо¬вольствием ниже среднего, зато была возможность халтурок и сверхурочных. А самое главное, ему удалось остаться в Риге. Он поселился на квартире у жены, вместе с тестем и тещей, которые искренне любили своего зятя, в силу его уравновешенного, спокойного характера и полного равнодушия к алкого¬лю.
Через некоторое время, супруга оповестила о своем интересном положе¬нии, и вся семья начала радостно готовиться к прибавлению семейства. Жизнь текла плавно, спокойно и даже благополучно, пока однажды вечером, Алик не обнаружил в своем почтовом ящике белый прямоугольник. Это была по¬вестка, о призыве лейтенанта запаса Бармина, на действительную воинскую службу. Подобный поворот судьбы не входил в его планы. Однако, подумав, Алик решил, что, все, что не делается - делается к лучшему. Здесь, тоже были свои преимущества. Во-первых, можно подзаработать немного деньжат. Во-вторых, ребенку будет целых два года, когда он вернется из армии, а значит, не придется вставать к нему по ночам. Бармин хмыкнул и пошел сдаваться в райвоенкомат.


Мой товарищ проводил меня до штаба полка, по дороге показав офицерскую гостиницу, где он проживал. Здание штаба оказалось большим двухэтажным строением, явно сооруженным еще в пятидесятые. На входе стоял такой же вооруженный штык-ножем солдат, как и на проходной гарнизона. В этот раз он внимательно проверил мои бумаги и позвонил кому-то. После короткого раз¬говора по телефону, дежурный попросил следовать за ним. Мы поднялись на второй этаж по лестнице, покрытой старым, изрядно потертым красным ков¬ром. Остановившись около оббитой кожей двери с табличкой «Начальник шта¬ба полка», солдат негромко постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь, пропуская меня внутрь.
Из-за стола, навстречу мне, поднялся коренастый подполковник со значком «Летчик-снайпер» на груди. Запинаясь и тщательно подбирая военные слова, я доложил причину своего неожиданного визита. Начштаба полка, улыбаясь, протянул руку. Рукопожатие было крепким и энергичным, что сразу мне по¬нравилось.
Как и следовало ожидать, наш разговор был недолгим. Подполковник по¬здравил меня с прибытием, пожелал мне успешной службы и определил во вторую эскадрилью. По окончанию беседы, он обещал прислать за мной кого-нибудь из моего нового руководства, а пока, предложил пойти перекусить.
Столовая находилась рядом со штабом и включала в себя два отдельных помещения. Одно предназначалось для летного, другое для инженерно-технического состава. На дверях, во избежание ошибки, висели соответствую¬щие таблички.
В техстоловой, я оглядел просторное помещение и, не найдя никаких при¬знаков раздачи, буфета или что-нибудь подобного, скромно опустился за край¬ний столик. Стены пищеблока были покрашены до половины темно-зеленой краской, верхняя часть - побелена. Столики на 4-6 человек, застеленные до¬вольно чистыми белыми скатертями, с лежащими на них приборами. Столовая была почти пуста, лишь в дальнем от меня углу, обедали двое офицеров.
«Похоже на ресторан», - успел подумать я, как вдруг, откуда-то появилась молодая девушка в белом переднике.
- Слушаю вас, - произнесла она приятным голосом.
- Меню попросить можно? – осведомился я.
Глаза официантки удивленно распахнулись:
- Зачем? Я наизусть помню. Могу перечислить.
- Хорошо, - согласился я. – Только как у вас с ценами?
Глаза девушки видимо достигли своего максимально возможного размера.
- Вы что молодой человек с Луны свалились? Или издеваетесь? И вообще… Что-то я вас раньше никогда здесь не видела.
Я понял, что пора объясниться и протянул ей свои бумаги в сопровождении комментария, что с сегодняшнего дня начинаю служить Родине. Она скользну¬ла равнодушным взглядом по моему направлению, которым я тряс у нее перед носом и, понимающе протянула:
- А, новенький. Что ж вы мне голову морочите. Сказали бы сразу, что офи¬цер. Для техсостава у нас бесплатно. Что будете заказывать?
Жизнь начала казаться мне сказкой, и я попросил принести мне овощной салат, солянку на первое, бефстроганов - на второе и компот из сухофруктов.
Пообедав на халяву и размышляя, что мне уже начинает нравиться служба в армии, я не сразу заметил, как в столовой появился какой-то майор. Был он невысокого роста со светлыми, практически белыми, волосами. Увидев мою гражданскую одежду, офицер направился прямиком ко мне и спросил:
- Лейтенант Анютов?
- Да, это я, - отпираться показалось мне бесполезным.
- Майор Чернов. Начальник штаба второй эскадрильи, – представился офи¬цер. - С прибытием. Ну, пошли устраиваться, по дороге поговорим.
Я подхватил сумку со своим нехитрым барахлом, и зашагал следом. По дороге, вспомнив облезлое здание гостиницы и статьи в советских газетах о хорошем обеспечении офицеров жилплощадью, а также, обещание, данное жене, что перевезу ее к себе, я решил сразу взять быка за рога:
- Слышал, - обратился я к своему спутнику, - что холостяки живут у вас в гостинице. Однако я собираюсь привезти сюда жену, поэтому не могли бы вы сразу же дать мне отдельную квартиру? Пусть хоть и однокомнатную.
Начштаба остановился так внезапно, что я по инерции врезался в него.
- Квартиру? – ошеломленно переспросил он, но, быстро придя в себя, про¬информировал:
- Квартир в гарнизоне свободных нет. Да и в гостинице мы тебе пока комнату дать не сможем. Так что, с женой, скорее всего нечего не выйдет. Придется вам пару лет пожить раздельно. Ну а тебя самого, мы конечно, со временем в гостиницу поселим.
Теперь уже я изумленно уставился на него:
- Куда же мы тогда идем!?
- На КДП.
Тут мне объяснили, что мест в гостинице, оказывается, тоже нет. Поэтому, временно, я буду жить на контрольно-диспетчерском пункте – «КДП».
Трехэтажное здание КДП, увенчанное большой стеклянной будкой, являлось местом, откуда производилось руководство полетами и вряд ли предназнача¬лось для проживания. Поэтому, в состоянии близком к шоковому, я тащился вслед за Черновым. По дороге майор поймал какого-то бойца, с лычками стар¬шего сержанта на погонах и тот, долго ковыряясь в замке, открыл нам дверь с надписью «Парашютный класс».
Пока я оглядывал стены, завешанные схемами укладки парашютов, сержант принес раскладушку, раскатал на ней матрас и бросил сверху комплект чисто¬го белья. Постепенно, в мое сознание стал снова проникать голос Чернова:
- ... вот такие дела. Устраивайся, в ближайшее время найдем тебе что-нибудь в гостинице, не волнуйся. Ужин с 6-ти до 8-ми. Где столовая ты уже знаешь. Завтра построение в 8:30 утра перед штабом полка. Познакомлю тебя с личным составом. Ну, бывай! До завтра.
Когда дверь за майором закрылась, я кинул свою сумку под раскладушку и подошел к окну. Внизу находилась большая площадка с прямоугольными бетонными плитами. Она была разрисована какими то непонятными желтыми линиями и белыми квадратами. На равном расстоянии друг от друга распола¬гались стоящие в ряд десятка два фонарных столбов. От площадки рулежная дорожка вела к виднеющейся неподалеку взлетной полосе.
Я застелил белье на раскладушке и попробовал читать, однако минут через десять это занятие мне надоело. До ужина оставалось еще три часа и было принято решение сходить в гостиницу, чтобы посмотреть, как устроился счаст¬ливчик Алик.
Медленно бредя по дороге, новоиспеченный офицер с интересом огляды¬вал мир, в котором ему предстояло провести ближайшие два года. Ничего осо¬бенного. С одной стороны дороги – большой стадион с футбольным полем, с другой – стандартные пятиэтажки из бывшего белым, в далеком прошлом, кир¬пича. Чуть в стороне от дороги, за невысокими кустиками ограды, пряталось гарнизонное кладбище. Беглый анализ надписей на обелисках под красными звездами свидетельствовал, что от старости тут мало кто умирал.
В мрачном состоянии духа, я поднялся на второй этаж гостиницы и нашел комнату под номером «216». На соседней двери висел листок в линеечку, ви¬димо вырванный из ученической тетради. На нем синей шариковой авторучкой было написано объявление. Оно гласило: «В субботу здесь состоится вечер-пьянка, посвященный дню рождения ст. л-та Петрова». Чуть пониже красо¬валась приписка карандашом: «Генеральная репетиция намечается завтра в 108-ой. Филона и Телешова просим не беспокоиться!».
Похоже, что в гостинице обитали ребята веселые. Я вздохнул и постучался в 216-ую. Мне открыл молодой парень в спортивном костюме, холеное лицо ко¬торого, показалось мне почему-то знакомым. Узнав, что я к Алику, он отступил на шаг в сторону и пропустил меня внутрь. Оказалось, что они живут вместе и служат в одной и той же, первой эскадрилье.
Алик представил меня.
- Сергей, - веско и солидно произнес в ответ его товарищ.
Тон, которым это было произнесено и пауза после имени, казалось, явно предполагали еще и отчество. Однако, как-то неловко замявшись, Сергей с явным сожалением промолчал.
Я начал рассказывать им о своих злоключениях. Бармин слушал, сочув¬ственно кивая головой. Зато Сергей, уже через пару минут прервал меня на полуслове и прочитал лекцию о том, как нужно бороться за свои права, и что он бы, на моем месте, дошел даже до командующего округом.
Рассеянно слушая его, я вдруг заметил в комнате третью койку.
- Здесь кто-нибудь спит? – спросил я с надеждой.
- К сожалению, это место уже занято, - ответил Алик. - На ней спит Юра. Кстати, из вашей эскадрильи парень. Он тоже двухгодичник, и тоже, из нашего института. Они вместе с Сергеем на одном курсе учились. Только на год рань¬ше нас закончили. Думаю, завтра на построении ты с ним познакомишься.
- А как я его узнаю?
Мои собеседники переглянулись.
- Его ты сразу узнаешь! - усмехнулся Сергей.
Разочарованный, я стал прощаться и Бармин пошел проводить меня. В ко¬ридоре, я поделился с ним своими подозрениями, что где-то раньше видел этого Сергея.
- Ну, ты даешь! – расхохотался Алик. - Ты это что, серьезно? Не можешь вспомнить?
- Нет.
- Ну, давай, давай, напрягай мозги! Подсказываю: наш институт... Механиче¬ский факультет... Ничего не говорит? Комсомол....
Я неожиданно вспомнил, где видел этого парня. Это же наш институтский секретарь комитета комсомола! А его ж за что?


Сергей Сергеевич Крохоборцев, окончил то же учебное заведение и тот же механический факультет, что и мы с Аликом.
До четвертого курса института, Кроха, как называли его в те далекие време¬на, ничем не выделялся среди своих товарищей. Однако на четвертом, совер¬шил поступок, во многом определивший его дальнейшую судьбу. Поступок этот заключался в женитьбе на, мягко говоря, не самой красивой студентке того же института, у которой Сергей, к тому же, был даже не в первом десятке.
И все-таки у Жанночки, а ее звали именно так, имелись весомые досто¬инства. Первое состояло в том, что, хотя она все еще являлась студенткой третьего курса экономического факультета, в любви у нее было высшее об¬разование давным-давно. Второе достоинство заключалось в ее папе - Иоси¬фе Абрамовиче Залесском, профессоре мехфака, известного в узких кругах своими широкими связями.
Товарищи Крохоборцева по достоинству оценили этот хитромудрый и даль¬новидный ход. После свадьбы, молодожен стал самой любимой мишенью для острот на своем курсе. Теперь все называли его, не иначе как, Сергей Абра¬мович. Однако время шло, и появлялись более свежие поводы посмеяться. Наконец, после распределения курса, насмешки окончательно испарились, вместе с последними остряками, убывшими на Крайний Север, за своей пор¬цией романтики.
Стоит ли говорить, что Сережа остался в Риге, пожиная, наконец, вполне за¬служенный урожай. Сначала, какое-то короткое время, он работал лаборантом на кафедре у тестя. Затем, был продвинут в комитет комсомола института. И, наконец, выбран секретарем комитета комсомола механического факультета. Имея под своим началом около тысячи комсомольцев, что приравнивало его к секретарю среднего завода или института, Сергей Сергеевич (теперь уже) имел неплохие шансы на быструю и гладкую карьеру. Алмазы на небе засве¬тились сказочным блеском, начав слепить глаза: сначала второй секретарь райкома комсомола, затем первый, потом или в горком комсомола или в рай¬ком партии, а уж опосля…
Однако, как хорошо известно: жизнь – сука. Кому-то наверху, понадобилось Крохоборцево место для своего, не менее достойного отпрыска. Сергею Сер¬геевичу мягко намекнули на это тонкое обстоятельство, предложив в институ¬те равноценную, хотя и без блестящих перспектив, должность. Наш герой с негодованием отказался.
Тогда вокруг него стали твориться непонятные вещи. Любой его микроскопи¬ческий промах или небольшое происшествие на факультете, вдруг начинали разрастаться до институтского уровня, приводя к суровым резолюциям в про¬токолах заседаний. Понятно, что это в свою очередь грозило неудовлетвори¬тельной оценкой работы для всего комитета комсомола, возглавляемого Кро¬хоборцевым. Под ним закачалось кресло, он стал нервничать и стремительно худеть.
Тут ему на помощь пришел железный тесть. Он похлопал зятя по плечу и попросил не волноваться. Иосиф Абрамович несколько раз позвонил кому-то, потом съездил в командировку в Москву (за институтский счет, естественно). После этого, как по мановению волшебной палочки, недавние яростные напад¬ки, начали заметно стихать, пока не снизошли до пошлых выкриков с места на комсобраниях. Сергей Сергеевич снова начал набирать лишние килограммы, цвет его лица заметно улучшился. Однако когда он совсем было успокоился, подлая судьба нанесла ему удар под дых.
Неприятности, на этот раз, появились в виде повестки о призыве из запаса на службу Родине. Жанночка, рыдая, упала на неширокую мужнину грудь, но профессор Залесский коротко сказал: «Еще не вечер!» - и начал действовать.
Увы, теперь, события развивались совсем по другому сценарию. Дни про¬ходили за днями и до времени явки призывника Крохоборцева, оставалось все меньше времени. Военкомы всех рангов брали взятки и коньяк, обещали, но дело не двигалось ни на сантиметр. Казалось, чья-то опытная рука руководит этим, по-своему, талантливым спектаклем. Жанночка успокоилась и больше не плакала. Сережа внимательно штудировал газету «На страже Родины», пытаясь установить, существует ли комсомольская жизнь в армии. Тесть мрачнел все больше и больше, пока не вынужден был признать свое первое в жизни поражение.
Наконец, заветный день настал и на рассвете, лейтенант запаса Крохобор¬цев, горячо обнял Жанночку и, попросив на ушко тещу, приглядывать за мо¬ральным обликом дочери, поехал в райвоенкомат.
В августе 1983-го он уже был лейтенантом 666-го АПИБ, в должности тех¬ника самолета.

* * *

Понедельник. Моя первая брачная ночь с армией прошла спокойно, хотя и не очень комфортабельно. Ворочаясь на скрипучей раскладушке в духоте па¬рашютного класса (окна не открывались), я не спал часов с шести утра. Меня волновали предстоящее построение и знакомство со своими новыми товари¬щами. Как-то все сложится?
В 7:30 я уже был на завтраке. В этот раз столовая была полна народу, и мне с трудом удалось отыскать себе свободное место. Я быстро проглотил свой завтрак, запил его теплым сладким чаем и вышел на плац перед штабом.
Плац был заполнен офицерами. Приглядевшись можно было заметить, что они стоят, построившись в три неровных прямоугольника. Наверное, по эска¬дрильям, догадался я и пошел позади строя, высматривая Чернова.
Майор обнаружился на левом краю плаца, и я направился прямо к нему. Начштаба, почему-то обрадовался мне, как родному. Он вытащил меня на свободное пространство перед строем, где стоял, огромный, почти двухметро¬вого роста подполковник. У подполковника были кулаки размером с детскую головку и лицо профессионального налетчика.
Начальник штаба подошел к нему и козырнул. Я стоял рядом.
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться? - начал Чернов, - Вот, но¬вая, так сказать смена... Я вам вчера звонил, - и отступил в сторону, указывая на меня.
Я, растерявшись, стоял, не зная, что делать. Великан, мрачно окинул меня взглядом с головы до ног и, сообразив, что с моей стороны он инициативы, скорее всего не дождется, сделал шаг вперед и протянул мне руку.
- Подполковник Паханов - командир второй эскадрильи.
- Очень приятно! Я - лейтенант Анютов, – в тон ответил я и вцепился в ко¬мандирскую руку, как в спасительную соломинку.
После пары дежурных пожеланий хорошей и добросовестной службы, кото¬рые стали для меня уже привычными, я был отправлен в строй. Быстро про¬бравшись по проходу между двумя эскадрильями, под любопытными взгля¬дами офицеров, я скромно занял место в самом конце. Неподалеку от меня стояли четыре субъекта в таких же разношерстных гражданских нарядах, резко выделяющихся на фоне однородной зеленой массы. Нетрудно было до¬гадаться, что это мои коллеги – двухгодичники. Они, смеясь, оживленно что-то обсуждали, столпившись вокруг очкарика в старом малиновом свитере.
Очкарик вел себе немного неадекватно. Он все время поправлял свои очки, при этом его шея то вытягивалась из ворота свитера, то втягивалась назад. Руки и ноги его при этом, как будто бы жили отдельной от него жизнью. Ка¬залось, он даже на секунду не мог оставаться в покое, постоянно находясь в состоянии какого-то нервного возбуждения.
Я вспомнил слова Алика с Сергеем про загадочного Юру, живущего в их ком¬нате. Да, пожалуй, действительно, узнать его было не трудно. Однако подойти и познакомиться, мне помешал окрик Паханова:
- Равняйсь! Смирно!
Разговоры в строю прекратились, прямоугольник эскадрильи выровнялся. От штаба полка быстрым шагом шли три офицера. Первым шел очень вы¬сокий и худой подполковник с огромным носом, напоминающим клюв. За ним семенил маленький, лысый толстячок в таком же звании. Они напоминали зна¬менитую юмористическую парочку: Тарапуньку и Штепселя. Замыкал шествие уже известный мне начальник штаба полка.
Не дойдя шагов двадцать до замершего строя, они остановились. Длинный встал впереди. Лысый и начштаба чуть позади него, на одинаковом расстоя¬нии.
- Эскадрилья, равняйсь! Смирно! – снова гаркнул Паханов и пошел по на¬правлению к длинному подполковнику, который оказался командиром полка.
Ничего такого, чему нас учили на военной кафедре, в походке комэска я не заметил. Во всяком случае, это можно было назвать строевым шагом только с очень большой натяжкой. Подойдя для доклада, Паханов лодочкой приложил руку к козырьку фуражки. Следом за ним выходили командиры других эскадри¬лий. Их строевая подготовка показалась мне даже похуже. После окончания докладов, командир объявил:
- Сегодня у нас день предварительной подготовки к полетам. Завтра - по¬леты. Работаем по обычному плану. Вопросы есть?
- У меня есть, что сообщить дополнительно, - выступил из-за спины коман¬дира лысый подполковник. - Внимание командиров эскадрилий. Кочегарам, за¬ступающим сегодня в наряд, пройти собеседование на предмет установления морально-политических и деловых качеств. Чтобы солдат хорошо работал, этому должны содействовать его помощники – офицеры и прапорщики.
Лысый сделал паузу и оглядел строй, словно проверяя, до всех ли дошла суть сказанного, после чего продолжил:
- И, еще. Каждый, кто умеет пользоваться календарем, тот уже, наверное, знает, что в следующее воскресение у нас праздник – День Авиации. А, вот теперь вижу. После моего напоминания кое у кого в глазах появилось осознан¬ное выражение лица. Короче, праздник необходимо обозначить! Замполитам эскадрилий после построения подойти ко мне на инструктаж.
Я решил, что ослышался и спросил стоящего рядом лейтенанта:
- А это кто?
- Замполит полка, подполковник Птицын, - прозвучало в ответ.
- А..., - протянул я. - Понятно.
- Вопросы? – снова переспросил командир полка. - Нет? Тогда офицеры в клуб, техники на стоянку. Разойдись!
Зеленая масса, разбившись на два ручейка начала растекаться в разные стороны. Я же не трогался с места, как та обезьяна из анекдота. Когда лев приказал всем зверям поделиться на две группы, в одной – умные, в другой - красивые, обезьяна осталась стоять посередине со словами: «А мне что, разо¬рваться что ли?»
Задача была очень не простая и, наверное, я мог бы решать ее до завтра, если бы меня не окликнул комэск. Теперь рядом с ним стоял высокий тол¬стый капитан, с солидным выпирающим вперед брюшком. Было в нем никак не меньше 120-130 килограммов живого веса. Толстячок оказался инженером эскадрильи – капитаном Тихоновым. Он слегка кивнул мне вместо приветствия и махнул рукой:
- Давай, дуй сейчас на стоянку. В эскадрильском домике подойдешь ко мне, поговорим. Куда идти знаешь? Вон крыша темная видна между деревьев. Ви¬дишь? Ну ладно, давай двигай за всеми.
Получив правильное направление, и сообразив, наконец, что слово «офице¬ры» относится только к летчикам, я кинулся догонять указанную мне инжене¬ром группу людей. Вполне естественно, что в ней присутствовали, замеченные мною ранее ребята в гражданской одежде. Поравнявшись с ними, я поздоро¬вался и мы познакомились. Все они были призваны в течение последних пары недель. Двое из них оказались недавними выпускниками Московского авиаци¬онного института, один - Харьковского. Последним представлялся очкастый. Смущенно улыбаясь, он поправил очки и назвал свое имя:
- Юра. Гусько Юра. Закончил...
- Да знаю, знаю, - прервал я его. - Окончил наш институт и живешь вместе с Аликом и Сергеем. Здорово, земеля!



Юра Гусько, откликающийся на подпольную кличку «Гусь», являлся выпуск¬ником все того же всемирно известного Института Инженеров Гражданской Авиации. Теперь, немного истории.
Маленький Юра был единственным ребенком в семье. Нельзя сказать, что ему в детстве ни в чем не отказывали или как-то особенно баловали. Этому абсолютно не способствовала зарплата папы, работающего скромным снаб¬женцем по металлу, в одном из многочисленных главков города Бобруйска. Однако родитель щедро делился с сыном жизненной премудростью, стараясь уберечь его от повторения своих собственных ошибок. Любимой папиной по¬словицей была: «Ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами».
Лет до пятнадцати Юра рос обыкновенным советским ребенком. Он хорошо учился, собирал макулатуру и металлолом. Был примерным пионером, затем комсомольцем. Однако по мере взросления с ним стали происходить явные отклонения от нормы.
В его поведении стали все больше и больше появляться элементы, чуждой нам морали: слепое преклонение перед всем западным, склонность к туне¬ядству и праздному времяпровождению. Трудно сказать, что оказало на него наибольшее влияние. Может быть, романы Фенимора Купера и Майн Рида о бескрайних и сказочных просторах Дикого Запада, а может передачи «Голоса Америки» о бескрайних и сказочных свободах западного человека. Доподлин¬но это не известно, только яблоко стало укатываться все дальше и дальше от семейной яблони, мечтая по возможности, совсем выкатиться из Родного Садика.
Однако истинным венцом Юриных недостатков, стало поистине неукроти¬мое желание, ежедневно, хоть что-нибудь получать даром. Если бы Гусько был рыцарем, то на его гербе было начертано одно-единственное и слад¬кое слово - «Халява». Она поистине стала главным Юриным мотиватором и движителем. День, прожитый без халявы, наш герой считал прожитым зря и безжалостно вычеркивал из памяти. Воровство компота в столовой, езда без билета в общественном транспорте, невозврат книг в библиотеку и многое другое, стало принципом его существования.
Вполне естественно, что все это переносилось и на отношения с женским полом. Надо ли говорить, в связи с этим, у нашего героя никогда не было ни то, что жены или любовницы, но даже более-менее постоянной подружки. О боже, как же все-таки меркантильны эти женщины!
После окончания школы, Юра решил уехать из родного города, как можно дальше на запад и поэтому поступил в Институт Гражданской Авиации в Риге. В студенческой жизни он тоже не изменил своим принципам: хождению по лекциям, он предпочитал чужие конспекты и шпаргалки. Вечно попадающий в какие-то дурацкие истории, рассеянный и несобранный, в своих нелепых оч¬ках, Юра вызывал у кого-то из преподавателей смех, у кого-то – жалость, что помогало ему с грехом пополам переползать с курса на курс. Хотя конечно, не стоит принижать и его собственных способностей. Ведь для того чтобы не учиться совсем и не вылететь при этом из института, нужно было иметь до¬статочно светлую голову.
Зато во всех институтских кружках (бесплатных, разумеется) знали студента Гусько с другой стороны. Его очки, в толстой роговой оправе, мелькали то тут, то там. Он быстро увлекался чем-нибудь, потом бросал, и опять был в числе энтузиастов уже нового клуба. Юрины интересы были поистине необъятны, все волновало его живую натуру. Здесь был и дельтапланеризм, и построй¬ка гидросамолета, и студенческий театр, и теория питания доктора Брэгга и многое, многое другое.
Наконец, час страшного суда пробил. Дипломная работа на тему: «О пользе воздухоплавания» была закончена, далее открывалась печальная страница эпилога. Шансов остаться после окончания института, в столь полюбившейся
Риге, у Гусько не было. Словно на что-то, надеясь, Юра пришел в родной де¬канат за распределением на работу.
- Нарьян-Мар, – прозвучал суровый приговор.
Молодой специалист, немного помявшись, отказался ехать в этот замеча¬тельный город, где живут оленеводы и рыбачат рыбаки.
- Хорошо, - сухо сказал, недолюбливающий Гусько, декан механического факультета. - Мы еще вернемся к этому вопросу. Приходите через неделю на второе распределение.
Однако Юра не пришел на второе распределение. Не пришел и на третье. И вообще никогда больше не появлялся в Альма-матер. Его долго пытались най¬ти, но все было безуспешно. Тогда, узнав, что он уже давно выехал с общаги, в деканате плюнули, оформили ему свободное распределение задним числом и поставили на нем крест.
А Юра, между тем, сделал себе временную прописку в общежитии трикотаж¬ного комбината и начал жить в свое удовольствие. Несколько часов в неделю он пел в церковном хоре. Субботними и воскресными вечерами танцевал в ка¬баре ресторана «Щецин». По понедельникам собирал бутылки на необъятных юрмальских пляжах. Этих денег ему вполне хватало на холостяцкую жизнь. Если же вдруг появлялись какие-нибудь крупные расходы, то всегда можно было подработать - подскочить на вечерок в кафе «Луна», где по выходным собирались рижские представители сексуальных меньшинств. Свободное же время, которое теперь у него появилось в избытке, он полностью посвятил своим хобби и путешествиям, одновременно мечтая найти хотя бы малейшую возможность перебраться на Запад.
Первые неприятности появились у него, когда им, наконец, заинтересовал¬ся участковый. Так как официально Юра нигде не работал, милиционер стал настаивать на немедленном трудоустройстве, угрожая статьей за тунеядство. Конечно, можно было бы для отвода глаз устроиться куда-нибудь грузчиком, но Гусько никогда не поступался своими принципами.
Выйти из трудной ситуации помог случай. После неудачной посадки на мо¬тодельтоплане, Юра сломал ногу и угодил в больницу, заслужив при этом по¬четную кличку - «Камикадзе». Полежав месяцок в палате и пообщавшись с умными людьми, он смог оформить себе инвалидность третьей группы. Само по себе, это практически ничего не давало, но новоиспеченный инвалид по¬нял, что нашел для участкового винт с левой резьбой.
Далее, какое-то время, ушло на изучение вопроса. Оказалось, что и вторая группа инвалидность не являлась окончательным решением вопроса. Только первая, навсегда освобождала его от ментовской назойливости, открывая при этом заманчивые перспективы небольшой, зато пожизненной пенсии. Снова посоветовавшись с бывалыми людьми, Юра выяснил, что дело это непростое, но в принципе решаемое. Самым сложным было условие непрерывного на¬хождения в больнице в течение года.
Любой другой спасовал бы перед такой проблемой, но только не Гусько. Он давно уже имел в запасе надежное средство, позволявшее ему безнаказанно прогуливать лекции еще в студенческие времена, многократно проверенное и отточенное на врачах институтской поликлиники.
Юра приготовил адскую смесь, составленную из нескольких компонентов, основными частями которой были пиво с уксусом, и залпом выпил ее. На сле¬дующее утро он первым делом подскочил к зеркалу и остался весьма дово¬лен увиденным. На него смотрела опухшая физиономия, с потрескавшимися губами, красно-синюшными пятнами на шее и коростой на щеках. В таком виде Гусько появился в районной больнице и был немедленно госпитализирован в кожном отделении.
Пребывание в кожном было занятием не для слабонервных. Нахождение в обществе тяжелобольных, многие из которых не подлежали излечению и мед¬ленно догнивали на больничных койках, могло свести с ума кого угодно. Еже¬дневное общение с венерическими больными, грозившее вполне конкретными физическими неприятностями, также не входило в список удовольствий. Од¬нако Юру ничего не смущало. Он и здесь находил пищу для своего пытливого ума, с интересом наблюдая симптомы протекания тех или иных заболеваний, все запоминал, надеясь использовать при случае.
Время шло, состояние лица больного быстро улучшалось. Врачи потира¬ли руки (далеко не каждый день им удавалось кого-нибудь вылечить), готовя пациента к выписке. Однако за пару дней до этого знаменательного события, таинственная хворь вновь расцвела пышным цветом.
Так повторялось раз за разом. Менялись лекарства и процедуры - нечего не помогало. Юра продолжал иметь сильнейшую аллергию на выписку. Доктора тоже не были идиотами и понимали, что их просто нагло дурят, но сделать ничего не могли. Скрипя зубами, они терпели присутствие симулянта у себя в отделении.
Все шло замечательно, по плану, но когда оставалось всего два месяца до заветного срока, Гусько прокололся.
В Новогоднюю ночь, убедившись, что все врачи уехали праздновать, а са¬нитары находятся в изрядном подпитии, он осторожно выскользнул с терри¬тории больницы. Проведя время с друзьями, первого числа рано утром, мни¬мый больной вернулся в отделение. К его удивлению, в палате он обнаружил зав-отделением и главврача, со злорадством ожидающих его появления. Не¬обходимые бумаги были уже оформлены - нарушение больничного режима! Через пятнадцать минут Юра стоял по другую сторону забора.
Однако беда никогда не ходит в одиночку. Через пару дней после позорного изгнания из рая, пришла повестка на службу Родине. Падший ангел, распра¬вив изрядно помятые крылья, выпил заветное зелье, взял справку об инва¬лидности и потащился в райвоенкомат. Военком был в отпуске, и Юру принял заместитель.
Зам военкома, чуть ли ни с восхищением, оглядел распухшую рожу лейте¬нанта запаса и сказал:
- Вот, такие парни нам нужны!
В его взгляде ясно читалось, что страшная Юрина физиономия, будет до¬стойным ответом супостату, за его вероломное размещение в Западной Евро¬пе ракет средней дальности «Першинг».
Первый раунд был проигран и тогда Гусько выложил на стол козырного туза. Зам скользнул по справке равнодушным взглядом и пожал плечами:
- Что у вас, нога была поломана? С осложнениями? Ничего, я думаю, это не страшно. Мы вас в пехоту посылать не собираемся. Будете служить по своей воинской специальности – в ВВС. А чтобы рассеять все сомнения, вот вам новая повестка, на медкомиссию. Она работает по четвергам, с 9:00 утра. У нас хорошие врачи. Приходите.
Тут Юра, обладавший сверхъестественным чутьем, понял - медкомиссию он пройдет несмотря ни на что!
Конечно, никуда он не пошел. Зато повестки из военкомата стали приходить все чаще и чаще. Лейтенант запаса пытался затаиться, чтобы как обычно, спу¬стить дело на тормозах, однако содержание повесток со временем станови¬лось все более угрожающим. Наконец, когда там появились ссылки на статьи Уголовного Кодекса ЛССР, гораздо более серьезные, чем наказание за туне¬ядство, Гусько понял, что в этот раз влип по полной программе.
Юра, конечно, был шутом по жизни, но дураком не был никогда. Он понял, отсюда есть только два выхода: или залечь поглубже на дно, или залезть повы¬ше на нары. Оба варианта имели серьезные недостатки. После мучительных раздумий, Юра решил сдаться на милость победителя, и вскоре непыльная должность техника самолета раскрыла ему свои страстные объятия.

* * *

Я сидел напротив инженера эскадрильи в его маленьком кабинетике, застав¬ленном металлическими шкафами с самолетными документами. Тот крутил в руках карандаш и смотрел на меня своими круглыми оловянными глазами, ожидая, когда я закончу рассказывать свою короткую жизненную биографию.
Капитан Тихонов, за глаза называемый просто Тихоном, тоже начинал с двухгодичников. Прельщенный перспективой, тут же получить должность старшего техника звена, если останется в армии, он теперь изо всех сил делал карьеру, не жалея ни себя, ни других. Дождавшись, когда я замолчу, он бросил карандаш на стол и заговорил сам:
- В общем, так. Все чему тебя учили до сих пор - наплюй и забудь. Однознач¬но, стопроцентно. Будешь обслуживать технику, и учиться на ходу. В случае чего, не волнуйся, подсказать есть кому. Старших техник твоего звена - стар¬ший лейтенант Панин.
- Панин! – громко позвал он.
Никакого ответа.
- Панин, мать твою! - заорал инженер на весь домик.
Дверь распахнулась, и на пороге возник небольшого роста, но коренастый паренек. Одет он был в темно-синюю куртку и такие же брюки с большими накладными карманами. На голове у него был, берет, лихо надвинутый на гла¬за.
- Звали товарищ капитан?
- Тебя дозовешься, как же! Опять, поди, в домино резался?
- Почему сразу в домино? Выработку ресурса двигателя в формуляры за¬носил, - спокойно отозвался Панин.
Инженер что-то недовольно пробурчал себе под нос и продолжил:
- Вот тебе новый техник в звено. Поставишь на 20-ку. Вводи хлопца в курс дела побыстрее, а я пока согласую его техучебу с инженерным отделом. Все, свободны оба. А то тут и так дышать нечем.
Мы вышли на улицу. Был прекрасный теплый день, один из тех, что так ча¬сто случаются на закате лета.
- Ну, давай знакомиться, - предложил мой новый начальник и первым назвал свое имя: – Саша.
Его улыбка была такой открытой и заразительной, что я невольно улыбнул¬ся в ответ.
- А я тоже Александр.
- О, так мы тезки! Добро пожаловать в нашу техническую семью. Пошли, по¬кажу тебе твое укрытие.
Весело пересыпая шутками и анекдотами, Панин потащил меня прочь от эскадрильского домика. По дороге я спросил его, почему нас называют «тех¬никами».
- А ты как хотел? Слонами? – усмехнулся мой новый начальник.
- Нет, я серьезно, – немного обиделся я.
- Ладно, не обижайся, – миролюбиво продолжил Панин. - Должность так на¬зывается, потому, что мы - технический состав. А есть еще летный. Да ты уже знаешь. Технический состав в основном состоит из техников самолетов и спецов. За каждым техником закреплена своя машина, на которой он рабо¬тает и за которую отвечает. А спецы - это радисты, электрики, вооружейники и так далее. Они сведены в группы и обслуживают все самолеты эскадрильи. Каждый свою систему. Кстати, техников самолета еще иногда называют эС¬Дэшниками. Потому, что мы тоже специалисты - по самолету и двигателю. По первым буквам этих слов и складывается это название. Про Штирлица кино смотрел? Так, что мы с тобой - тоже офицеры СД.
Я критически оглядел промасленную техническую куртку Панина, потом мысленно одел ему на голову фуражку со скрещенными черепом и костями и вздохнул. Получалось не очень убедительно.
Наконец, мы дошли до двух самых дальних укрытий зоны второй эскадри¬льи. Они располагались почти друг напротив друга, но по разные стороны ру¬лежки. Одно из них было открыто, однако, мы направились к другому.
Подойдя к входу, Панин немного поколдовал и огромные многотонные створ¬ки, сначала медленно, а потом все более ускоряясь, разъехались в разные стороны. Внутри стоял зачехленный самолет, с присоединенным к передним колесам оранжевым буксировочным водилом.
- Вот смотри. Это и есть твой агрегат, который тебе предстоит обслуживать, - тезка широко развел руками, словно показывая, что отныне все здесь при¬надлежит мне.
Вероятно, на моем лице в этот момент отразились некоторые сомнения, ко¬торые он расценил по-своему, и поспешил успокоить меня:
- Да ты не волнуйся, еще не завтра и не послезавтра. Сначала нужно по¬лучить допуск на самостоятельное обслуживание, а пока будешь помогать Женьке Петрову и учиться. Он сейчас на двух самолетах работает. На своем 19-м и на 20-м. Ну ладно пошли, я тебя с ним познакомлю. Он парень не¬плохой, нервный только немножко. Ближайшее время работать будешь с ним. Надеюсь, столкуетесь.
Панин направился к соседнему укрытию, я за ним. Мы вошли в открытую арку и огляделись. Внутри стоял такой же самолет, как у меня, только без чех¬ла и с номером «19» на борту. В заднем углу укрытия раздавались какие-то непонятные звуки. Приглядевшись, мы увидели большой зеленый ящик, из которого торчали ноги и зад в технической форме. Голова и верхняя часть туловища были скрыты в ящике. Видимо человек искал что-то внутри.
- Товарищ старший лейтенант, смирно! – рявкнул старший техник.
Звук, отразившись от высокого арочного потолка и многократно усилившись, вернулся обратно.
Петров мгновенно вскочил на ноги. Увидев нас, он покрутил пальцем воз¬ле виска. Его черные вьющиеся волосы были местами перепачканы в серой пыли. Из-под техкуртки, одетой прямо на голое тело, выглядывала крепкая грудь, повышенной волосатости.
- А, это все твои дурацкие шуточки Панин!
- Я не шучу, а воспитываю в тебе бдительность.
- Да пошел ты со своей бдительностью, знаешь куда!
- Ладно, Жека, не обижайся. Посмотри лучше, кого я тебе привел. Это новый техник на 20-ку. Радуйся, один самолет у тебя забираем.
Петров вытер руки о какую-то тряпку и, критически оглядывая меня, поин¬тересовался:
- Двухгодичник?
Я, словно о чем-то сожалея, молча развел руками в ответ.
- Допуска к обслуживанию, конечно, нет? Матчасть, конечно, не знаешь?
Я развел руки еще шире.
- Ясно. Долгая канитель получается, - он повернулся к Панину. - Бригадир, ну что за фигня? Сколько я еще на двух самолетах должен горбатиться? Вы у меня вместе с Тихоном, вот уже где! – Петров провел ладонью по горлу. - Лад¬но, механиков не даете. Но один техник на два самолета, это уже чересчур.
- Жень, ну не заводись, - старший техник миролюбиво похлопал его по пле¬чу. - Все будет хорошо. Чем быстрее парня в строй введешь, тем тебе же луч¬ше. Давайте знакомьтесь, а мне еще на 22-ой подскочить надо. Там сегодня топливный насос меняют.
Панин вышел наружу и быстро зашагал прочь. Мы остались вдвоем. Раздо¬садованный Петров зло выматерился.
- Ну что, друг ты мой разлюбезный, - обратился он ко мне. - Давай начнем с самых азов. Твое укрытие открыто? – техник выглянул наружу. – Ну, и ла¬душки. Значит так, вот тебе ветошь, - с этими словами Женька протянул мне несколько старых тряпок. - Керосин найдешь в укрытии и, чтобы к концу дня, твой самолет блестел, как у кота, сам знаешь что.
Предложение, а самое главное тон, каким все это было сказано, возмутили меня до глубины души:
- Какого черта я должен его мыть? Что солдат, что ли нет для такого дела?
- Солдат? – изображая крайнее удивление, переспросил меня Женька. - Солдаты тебе нужны? А где ты видел здесь солдат? Солдаты, ау-ау! Я бы и сам от них не отказался. Кроме тебя это делать некому. Понял?
Все сильнее подозревая, что меня разыгрывают, как салагу, я твердо от¬резал:
- Я не буду мыть! Я не для этого институт заканчивал!
Это было ошибкой. Петров покраснел, как рак и заорал так, что, наверное, его услышали в штабе полка:
- Ах, у нас верхнее образование! Ну, как же, как же! Мы ручки пачкать, не любим. А меня среднее, поэтому я, как раб за всеми должен дерьмо разгре¬бать! Откуда вас только таких умников берут? Не хочешь работать, давай вали отсюда и занимайся по своему собственному плану!
Я пробкой выскочил из 19-го укрытия и помчался в свое. Однако, в конце рабочего дня на построении, не выдержал и осторожно спросил у Панина:
- Почему солдат в эскадрилье не видно? Где они?
- Они не каждый раз присутствуют. Сегодня, допустим, построение только для офицеров.
- Да нет, я не про построения. Почему они на стоянках не работают?
- А, вон ты про что…. У нас Сашок, в эскадрилье, на одного солдата при¬ходится по два с половиной офицера. Поэтому солдат только-только хватает для нарядов. Они каждый день кто на кухню, кто в охрану, кто дневальный.
Спецам еще дают солдат-механиков, а нам, техникам самолетов - только в исключительных случаях. Считается, что мы и сами справляемся.
- Ну, хорошо, а чья же тогда обязанность мыть самолет?
- Тезка, ты, кажется, еще не догнал самого главного. Если ты техник самоле¬та, то все что его касается, есть твоя прямая обязанность. Да, ладно, не пере¬живай. Не ты первый, не ты последний. Спи спокойно. Завтра у тебя техучеба в инженерном отделе с 9 утра. На целую неделю.



Поспать мне, однако, не пришлось ни в эту ночь, ни в последующие. С тре¬тьего этажа КДП хорошо было видно, как соседний полк, или как его у нас еще называли – «братский», стоянки которого находились по другую сторону взлет¬ной полосы, вытаскивал свои самолеты и расставлял их в ряд на площадке, прямо под моими окнами. Теперь я уже знал, что это площадка называется центральная заправка или просто «ЦЗ», т.е. то место, куда собираются само¬леты для полетов.
На ЦЗ шла обычная предполетная круговерть. Сновали взад-вперед спец¬машины. Подвозили боеприпасы. Техники расчехляли свои самолеты.
Я с интересом, разглядывал огромные серые туши истребителей-бомбардировщиков Су-24, которые видел впервые. Разглядывал, еще не до¬гадываясь о приятной неожиданности, которая ждала меня впереди. Только, когда запустилась первая «сушка», и два мощных движка заставили стекла в моей комнате затрястись, как при землетрясении, до меня, наконец, дошло, как же мне повезло.
Полеты закончились в три часа утра, только после этого ко мне пришел ко¬роткий, полный кошмаров сон. Разбитый и злой я притащился утром в инже¬нерный отдел полка, где благополучно проклевал весь день носом, за столом, заваленным руководящими документами и описаниями самолетных систем.
На следующую ночь летали уже наши МиГи, так как оба полка использова¬ли одну и ту же взлетную полосу, а полеты в летнее время в основном были ночными. Так повторялось каждую ночь. Днем я ходил как сомнамбула, ничего не соображая и натыкаясь на предметы. У меня было только одно желание – спать, спать, спать!
Выспаться мне удалось лишь к концу недели. Нет, полеты никто и не думал переносить из-за моей скромной персоны. Просто однажды, я вырубился пря¬мо под этот оглушающий рев и проснулся только после окончания полетов, от звенящей в ушах тишины. После этого уже ничто в жизни не могло помешать моему здоровому невинному сну.
Через неделю моя учеба в техническом отделе закончилась, и я был отправ¬лен назад в эскадрилью. Несмотря на мои опасения, новая встреча с Петро¬вым прошла спокойно. Между нами, как бы само собой, установилась неглас¬ная договоренность: Женя перестал разговаривать со мной командным тоном, а я делал вид, что никакого высшего образования не существует в природе.
Тем временем, ко мне в мою скромную обитель подселили еще парочку но¬вых техников - двухгодичников. Оба они были недавними выпускниками Мо¬сковского Авиационного института и коренными москвичами. Наивно полагая, что общая беда сближает, я думал, что мы можем подружиться. Однако мои предположения не оправдались. Ребята явно считали ниже своего достоин¬ства общаться с провинциалом, пусть даже и из западных провинций Могучего и Необъятного.
Что ж. Нет - так нет! Я оставил «столичных штучек» в покое, не желая на¬биваться им в друзья. Более того, до меня, наконец, дошло, что это еще два потенциальных конкурента на гостиничную койку. Усилия по выбиванию ме¬ста под солнцем были удвоены. Я метался между командирами различных уровней, пытаясь как-то разрешить мою проблему. Они успокаивали, уверяли, обещали помочь, но, в конце концов, все опять почему-то возвращалось к бед¬ному Чернову. Тот уже начинал злиться.
- Ну что ты все ходишь, жалуешься? Что я тебя третьим в свою кровать по¬ложу? Сказал же, делаю все возможное!
Однажды в очередной раз, жалуясь Алику, я оговорился:
- Только ты Крохе не рассказывай. Не удобно перед ним. Ведь это такой про¬бивной парень. Он бы, наверное, проблему в два счета решил.
- Успокойся Саша, - улыбнулся Алик. - Во-первых, место в гостинице ему задаром досталось. Когда мы с ним сюда приехали, коек свободных еще было полным – полно. Во-вторых, ты не знаешь, что он ходил к Птицыну и просил перевести его из техников на комсомольскую работу. Замполит вежливо за¬вернул Сережу к нашему комэску, а комэска сказал, что болтунов у него и так полно. Вот только работать некому. Ну конечно не в этих самых выражениях, но смысл был такой. Так ты думаешь, Кроха пошел чего-то там добиваться? Кого ты вообще слушаешь! Ты что не знаешь эту породу людей? Да они могут, ни разу не запнувшись, прочитать пятичасовую лекцию о том, как лунный свет влияет на рост телеграфных столбов. Знаешь, как говорят здесь, в армии? Командир командует подчиненным: «делай, как я!», а замполит: «делай, как я сказал!»
Выход нашелся как всегда случайно. Офицерская гостиница была квартир¬ного типа. Каждая квартира состояла из двух отдельных комнат: одна была на двух, другая - на трех человек, с общим туалетом и крохотным коридорчиком. В тот же вечер Алик посоветовал мне:
- Слушай Саня, сколько уже здесь обитаем, еще ни разу не видел никого из соседней комнаты. Пару раз, по ночам был какой-то шум, но может, показа¬лось. А вдруг там и не живет никто. Попроси Чернова, пусть по своим каналам проверит.
Через несколько дней начштаба навестил меня в гостинице. По его словам получалась совсем неплохая картинка. Комната, о которой говорил Алик, была закреплена за братским полком, но сейчас там официально проживает только один человек. Я был вне себя от счастья. Кажется, появилась реальная воз¬можность захватить вторую свободную койку.
Администратор гостиницы долго изучала записку с просьбой о предоставле¬нии койко-места, которую ей передал Чернов. Она долго вздыхала, закатыва¬ла глаза и, наконец, подала мне ключи, поджав тонкие губы:
- Смотрите, я ничего не гарантирую. Если Адам будет против такого сосед¬ства, будете разбираться с ним сами.
Так, значит, моего нового соседа зовут - Адам. Ну, Адам, так Адам. Как-нибудь договоримся. Главное, что буду жить рядом со своими ребятами.



Мне не спалось в эту ночь, в моем шикарном (как мне показалось после КДП) двухкоечном номере. С минуты, на минуту я ожидал прихода этого загадочно¬го Адама, но тот так и не появился. Беда пришла с другой стороны, откуда ее совсем не ждали. Утром на простыне обнаружилось несколько красных пят¬нышек и крохотное насекомое, пытающееся ускользнуть из столовой, не рас¬платившись. Тварь была немедленно поймана, исследована и приговорена к смерти.
Несмотря на свою предыдущую чистоплюйскую жизнь, я уже пару раз встре¬чался с этим явлением. Имя его было кратким и похожим на звук бича Господ¬ня – «клоп»! Стало ясно, что прошедшей ночью не только мифический Адам стал причиной моего беспокойства.
И грянул бой – не на жизнь, а на смерть! Этим же вечером все в комна¬те было перевернуто вверх дном. Каждая вещь тщательно обследовалась. Особое внимание уделялось кроватям. Найденные схроны безжалостно уни¬чтожались.
В полночь, в полном изнеможении, но довольный содеянным, я рухнул на койку и заснул младенческим сном. Однако через пару часов неприятные ощу¬щения повторились. Вскочить и зажечь свет, было делом одной секунды. По простыне, в разные стороны метнулись незваные гости.
Последующие вечера прошли в том же ключе. Приходя со службы, я за¬сучивал рукава и брался за работу. За облавами следовали зачистки, за ними фильтрация, потом репрессии. Заканчивался процесс физической ликвидаци¬ей, с непременными тремя контрольными ударами каблуком в голову. Коли¬чество захватчиков слегка уменьшилось, но праздновать полную победу было слишком рано.
Потихоньку ко мне приходил опыт антипартизанской воины. Сообразив, что основная ставка противника переместилась за плинтуса и обои, я добавил в свой арсенал химическое оружие, щедро замазывая все подозрительные щели авиационным керосином. Тактика выжженной земли скоро стала приносить свои плоды, но остатки бандформирований становились все более хитрыми и агрессивными. В полном соответствии с теорией эволюционного отбора, вы¬живали только сильнейшие и умнейшие, давая соответственное потомство. Партия начала переходить в эндшпиль. Победителем мог стать только тот, кто обладал наибольшим интеллектом.
Призвав на помощь все свое воображение и технические знания, получен¬ные в одном из не самых плохих вузов страны, я нашел гениальное решение. Койка была отодвинута подальше от стены и ее ножки поставлены в большие стеклянные банки из-под болгарских огурцов. Затем я аккуратно залил их до¬верху водой и, удовлетворенно поглядев на плоды рук своих, спокойно уснул в неприступной крепости, надежно защищенный от окружающей среды.
Ночью привычное жжение и зуд тела повторились. Отказываясь верить в происходящее, юный Эйнштейн зажег свет и остолбенел. Над кроватью, на по¬толке, сидел целый взвод головорезов, уже готовых к десантированию. Нерв¬ная система не выдержала. Страшно матерясь, я вскочил на кровать, пытаясь дотянуться до них ботинком.
Крак. Раздался тихий хруст и за ним звон разбитого стекла. Это одна из ба¬нок не выдержала моих прыжков. Стоя на койке в одних трусах, с торчащими во все стороны волосами, я тупо смотрел, как темное пятно воды быстро рас¬ползается по полу, веселой струйкой выбегая в коридор. Автоматически мой взгляд упал на будильник. Он показывал 4 часа утра. Почему-то в этот момент вспомнился детский стишок, который мы учили в школе, в пятом классе:
« Рано утром на рассвете, Гитлер дал войскам приказ...»
У-у, фашисты! Все фашисты! Ненавижу!

Ап веточку.
Автор, спасибо, ждем продолжения:)

С удовольствием продолжаю...

* * *

По прошествии времени, я обнаружил, что рабочий день в армии был ненор¬мированным. Причем сильно. Ежедневно приходилось торчать на стоянке по 9-10 часов. Во время летной смены еще больше. Выходной день в большин¬стве случаев был только один - воскресенье. В субботу обычно устраивали парковые дни. В этот день проводились различные целевые проверки авиа¬ционной техники. К примеру, если произошла где-нибудь авария МиГ-27, из-за отказа какого-нибудь агрегата, как тут же выходит приказ Главкома Авиации на осмотр этих агрегатов на всем парке самолетов. А их в стране было много и аварии случались часто. Поэтому бездельничать не приходилось.
Если никаких катаклизмов в ВВС не происходило, то в субботу делали парково-хозяйственный день. В этом случае техники косили траву или убирали снег, в зависимости от времени года, подметали выезды из укрытий, подкра¬шивали самолетное оборудование и т.д. и т.п. Одним словом отцы-командиры делали все, чтобы у нас было поменьше свободного времени.
Мне пришлось окончательно распрощаться с моими наивными мечтами - ез¬дить каждый выходной к жене в Ригу. Теперь почти все свое свободное время мы проводили вместе: я, Алик, Кроха и Юра. Собирались в большой комнате, где они жили втроем: гоняли чаи, травили анекдоты и вели неторопливые бе¬седы за жизнь.
Оказалось, что из нас четверых, Гусько имел самые далекоидущие планы. Он рассказывал, что чувствует себя гражданином мира, и мечтает путешество¬вать по свету. Особенно ему хотелось побывать в Канаде – это была мечта его жизни. Мы втроем, отчаянные патриоты своей страны, пытались переубедить его, но безуспешно. Ни звериный оскал капитализма, с присущими ему регу¬лярными кризисами, ни безработица, ни отсутствие социальных гарантии не пугали Юру. Он твердо оставался при своем мнении. Наконец, убедившись в невозможности вернуть в стадо заблудшую овцу, мы бросили свои попытки и решили раз и навсегда прекратить разговоры на эту тему. Неприятности нико¬му из нас были не нужны. Хочешь свалить за бугор - пожалуйста, мечтать не вредно. Только ты нам ничего не говорил, а мы ничего не слышали.
Другой Юриной идеей-фикс была возможность быстрого обогащения. Гусько рассказывал, что с самого детства мечтает найти целый чемодан денег и даже точно знает, как это произойдет. Однажды он придет в парк и сядет на скамей¬ку, а под скамейкой будет что-то темнеть. Конечно же, это будет небольшой чемоданчик-дипломат, который по случайности забыл инкассатор, везущий в банк выручку. Тогда Юра достанет его и откроет. Там будут деньги в банков¬ских упаковках, много денег. Никак не меньше миллиона рублей.
Мы долго смеялись над этой мечтой, но Гусько с горячностью убеждал нас, что это возможно и даже подводил теоретическую базу. Однажды, он прочитал самиздатовский перевод брошюры какого-то американского профессора. Так вот, в той книжонке утверждалось, что мысль материальна и, если захотеть, то можно материализовать себе все что угодно. Хоть бы даже и деньги. Надо только реально представлять предмет своего вожделения, как будто бы ты его уже имеешь на самом деле. Все остальное сделают за тебя высшие силы. Лучше всего войти в астральные поля и послать мысленный сигнал прямо от¬туда.
И снова мы хохотали до упада, интересуясь, как далеко Гусь продвинулся в материализации своей мечты. Нисколько не смущаясь, наш товарищ объ¬яснял нам, что научился медитировать и во время сеанса уже может видеть номинал и номера купюр из дипломата. Еще одно усилие и...
«Юра», – прерывали его мы. – «Ну зачем тебе в СССР столько денег? Ты же их все равно не сможешь потратить. А если начнешь, то тобой тут же за¬интересуются соответствующие органы. Не лучше ли получать свои копейки и спать спокойно по ночам?» «Вы что, чуваки!» – обижался тот. – «Я не идиот какой-нибудь. С такими деньжищами я тут же свалю за бугор!» «Знаешь, что?» – мы уже не могли больше смеяться. – «Ты бы вместо своей самиздатовской литературы лучше советские книжки читал. Иногда они очень расширяют кру¬гозор. «Золотой теленок», например».
Впрочем, фантазии Гусько были довольно безобидными, к тому же он ни¬когда не обижался, когда над ним смеются или подкалывают, а мы в свою очередь не возражали против присутствия в комнате своего собственного и бесплатного клоуна.
Однажды Юра пришел вечером со службы, притащив с собой немудреные пирожные из гарнизонного «Военторга» и лимонад. Собрав нас за столом, он объявил, что сегодня у него праздник.
- День рождения? – спросил я.
- Нет, – хитро улыбнулся наш товарищ.
- Именины? – сделал попытку Алик.
- Нет, неправильно.
- Да ладно Яковлевич, давай колись, - прервал его Кроха. - А вы ребята не старайтесь. Все равно не угадаете.
- У меня сегодня юбилей, - лицо Гусько приобрело торжественное выраже¬ние, - 10 лет езды без билета в общественном транспорте! Предлагаю отме¬тить!
Мы открыли рты.
- Ну, ты Гусь даешь!
Тут же, как из мешка посыпались анекдоты про безбилетных студентов, кон¬тролеров и пассажиров, пытающихся влезть в переполненный автобус.
Через некоторое время Юра вышел и я, улучив минутку, спросил Кроху:
- Слушай Сергей, вы с ним вместе учились. Он всегда был такой (тут я по¬крутил пальцем возле виска) или это его армия довела?
- Сколько я его знаю - всегда. Эти его празднества еще ерунда. Он бывало, и похлеще номера откалывал. Вот однажды случай произошел, еще в студен¬ческие времена.
Понизив голос и придвинувшись к нам поближе, очевидец начал рассказы¬вать:
- Помните туалеты в нашем институте? Большая такая комната. Одна поло¬вина занята туалетными кабинками, другая – место для курения. И вот однаж¬ды, стоим мы там с ребятами на перемене. Курим, треплемся. Народу наби¬лось ужас. Все в дыму. Вдруг откуда ни возьмись, декан нашего механического факультета – Пауко.
Тут мы с Аликом дружно закивали головами. Ну, как же, как же, личность известная.
- Так вот, - продолжил свой рассказ Сергей, - забегает декан в туалет, и видим мы по скорости его перемещения, что движет им крайняя нужда. А ка¬бинки, как вы знаете, все через одну раздолбанные. Где дырка в двери, где за¬щелка не закрывается, где вообще отсутствует. Ну вот, подлетает Пауко к бли¬жайшей кабинке. Дерг за ручку – она закрыта. Подбегает к следующей – тоже занята. Дерг третью – тут защелка отсутствует, четвертую – та же проблема. Короче побегал он, подергал, потом на секунду задумался, но так как видать ему было уже совсем невмоготу, нырнул в кабинку со сломанным замком. Ну, нам то что, стоим с пацанами, продолжаем курить. С каждым, как говориться, может произойти...
Кроха перевел дух и продолжал:
- И надо же, тут врывается в туалет Гусь и тоже с такой же скоростью, как три минуты назад декан. И тоже - по тому же самому маршруту. Ну, мы даже курить перестали, ждем, что будет. А Юра дерг первую дверь – занято. Вто¬рую – занято. Дерг третью - дверь распахивается, а там сидит бедный Пау¬ко. Замерли они, смотрят друг на друга. Короче, немая сцена, как у Гоголя в «Ревизоре»! Первым пришел в себя декан. Привстает он с унитаза, левой рукой придерживает штаны, а правую тянет, чтобы дверь закрыть. Ну и что вы думаете, сделал наш герой?
Рассказчик сделал эффектную паузу и выложил концовку:
- Он крепко пожал руку декана!
Мы с Барминым заржали так, как не смеялись, наверное, никогда в жизни. Хлопнула входная дверь и в комнату вернулся Гусько.
- Над чем это вы тут так смеялись? – поинтересовался он.
- Один старый анекдот вспомнили.
- А что за анекдот?
- Да ты его хорошо знаешь!



В тот же день около 10 часов вечера, я лежал на кровати и читал книжку. Внезапно снаружи послышалось чье-то сопение и скрип ключа, вставляемого в замочную скважину. Однако мой ключ торчал в замке изнутри, не позволяя открыть дверь комнаты. Через минуту раздался сильный стук в дверь. Чтобы не оглохнуть, мне пришлось встать и открыть. В темном проеме вырисовы¬вался огромный детина похожий на боксера-тяжеловеса. Одет он был в воен¬ные брюки и военную же рубашку, расстегнутую, без галстука. Даже не будучи Шерлоком Холмсом, я легко догадался, что это и есть тот самый знаменитый Адам.



Адам Гулянюк был мужчиной серьезным. Родом из небольшого шахтерского городка в Донецкой области, где нож и кастет доставался из кармана чаще, чем пачка сигарет, он прошел хорошую школу жизни. В этой школе самым главным, если не единственным правилом, было хорошо держать удары, не падая ни при каких обстоятельствах и самому бить насмерть, без размышле¬ния и жалости.
С двенадцати лет Адам уже состоял на учете в детской комнате милиции. В последующие годы, также неоднократно задерживался. Пару раз на него даже заводили уголовное дело. Однако так как, собственно криминальных наклон¬ностей он не имел и привлекался только за одно – драки, дела, в конце концов, прикрывались. Основной причиной этого милицейского благодушия была фи¬зическая невозможность, посадить все мужское население области от 14 до 25 лет, участвующее в этих исконно русских народных забавах. Тем не менее, его художества надоели всем порядком, поэтому после окончания десятого класса, по поводу судьбы Адама собрался консилиум, состоящий из директора школы, участкового и представителя райвоенкомата.
Суд был скорым и суровым. Тройка поставила перед Адамом жесткий выбор: авиационно-техническое училище (в тот год военкомат испытывал сильный недобор) или колония. Вопрос был скорее риторическим. Гулянюк предпочел 25-летний срок в армии, трем года в тюрьме. Каким образом ему удалось за¬кончить училище, история умалчивает, но только получив диплом специалиста по авиационному вооружению, он, вот уже который год, трепал нервы коман¬дованию братского полка.



Теперь этот самый Адам стоял передо мной, с удивлением разглядывая:
- Ты кто такой?
Вопрос прозвучал не совсем корректно, поэтому я уклончиво ответил:
- Я здесь живу.
Адам внезапно взорвался:
- Это я здесь живу! А ты кто такой?
- Меня сюда тоже официально поселили.
- Кто?
- Командование нашего полка.
- Я ваше командование знаешь, где видал? – отрезал Адам, сопровождая свои слова неприличным жестом (мой слух, при этом, резануло характерное украинское или южнорусское произношение буквы «г»). - Не знаю, кто тебя сюда прислал, только это комната моя. Чтобы завтра же духу твоего здесь не было! Понятно? А то я могу объяснить. Причем прямо сейчас!
После мысленного сравнения наших весовых категорий, мелькнувшая мысль врезать ему по морде, было отвергнута, как недостойная советского офицера. Стало ясно, что нужно менять тактику, и я предложил:
- Слушай Адам. Давай сядем, чайку попьем, поговорим спокойно...
Детина удивился:
- Откуда ты меня знаешь?
- Да кто ж тебя в гарнизоне не знает, - грубо польстил я ему.
Адам на время задумался, что-то соображая:
- Чай - не водка, много не выпьешь, - произнес он, наконец, выдавая фило¬софский склад ума.
Мне стало ясно, что пришла пора действовать, и я поинтересовался:
- Сколько?
- Две, – мгновенно отреагировал гость, схватывая суть на лету.
- Одна бутылка... ликера «Вана Таллин», - сделал я контрпредложение, и, глядя, как лицо Адама начинает багроветь, быстро добавил. - Зато через пять минут!
Мой оппонент на какое-то время задумался, потом переспросил:
- Так кто ты говоришь, тебя сюда поселил?
- Начальник штаба нашего полка, - соврал я, не моргнув глазом.
- Ну ладно, оставайся, так и быть. Я живу, в принципе, в другом месте, но эта комната мне нужна, чтобы баб водить, - он заговорщицки подмигнул мне. - Так что, если когда приведу, не обижайся, придется тебе переночевать у друзей.
Осознав, что больших уступок мне от него не добиться, я лишь молча кив¬нул и побежал в соседнюю комнату к Алику, занять у него бутылку эстонского ликера «Вана Таллин». Мне было известно, что Бармин купил его, как презент для своей жены. Ничего, в другой раз привезет.



Через пару дней, нас (двухгодичников свежего призыва), отправили на ве¬щевой склад - получать обмундирование. Никогда не подозревал, что офицеру нужно так много одежды. Я еле-еле допер все в мешке из-под картошки, кото¬рый взял напрокат у завсклада.
Чуть позже состоялась разборка добычи. Боже, чего здесь только не было: офицерская повседневная форма, полевая, парадная; техническая зимняя и летняя. Многие вещи выглядели очень добротно, из натуральных материалов, особенно зимняя техническая форма. Отличную теплую зимнюю куртку с ка¬пюшоном и большим воротником из натурального меха, я сразу же определил для зимней рыбалки. Также для этой цели замечательно подходили ватные штаны на подтяжках, овечьи рукавицы и валенки. Черт возьми, в таком наряде можно спать в снегу! В особое умиление меня привели отличной выделки те¬плые кожаные перчатки. Такие и в магазине днем с огнем не сыщешь. Трудно было поверить, что их выдали, чтобы копаться в грязном самолете. Да, непло¬хо народ заботится о своих защитниках!
Откуда-то из общей кучи выпали два комплекта нижнего белья. Я осторож¬но, двумя пальцами, приподнял один за краешек. Так и есть – натуральные кальсоны. Нет уж, господа военные, носите это сами. Нет такой силы на земле, которая заставила бы меня надеть эту гадость!
Приближалось время ужина. Я заглянул в соседнюю комнату, где Юра и Алик тоже заканчивали разборку своего барахла, и пригласил их подкрепиться. Так сказать, последний ужин в цивильной одежде. Кроха где-то задерживался, и мы отправились втроем.
Столовая была наполовину пуста. Большинство женатиков предпочитало ужинать в кругу семьи, поэтому в это время, здесь можно было найти толь¬ко офицеров-холостяков, да таких бедолаг, как мы. Заняв место за столом, мы обнаружили, что в зале присутствует заведующая столовой - Александра Ивановна.
Заведующая была женщиной за пятьдесят, со старомодным шиньоном на голове и в неизменном неидеально чистом халате. Не прочитав за всю свою жизнь ни одной книжки по теории управления социалистическими коллекти¬вами, она успешно руководила столовой уже больше десяти лет. Помощь в этом ей оказывало хорошее знание психологии своих «девочек», которые в основном устраивались на эту работу только с одной целью – выйти замуж. Недостаток же интеллекта она компенсировала визгливым криком, которым часто и с большим удовольствием пользовалась. Однако с клиентами, осо¬бенно старших званий и должностей, Александра Ивановна была предельно вежлива и предупредительна.
Вот и сейчас, она стояла рядом со столиком, за которым сидели несколько офицеров из первой эскадрильи. До нас доносились обрывки разговора:
- ... если есть какие-нибудь жалобы, дайте мне знать. Я сразу порядок на¬веду!
- Не волнуйтесь Александра Ивановна, все уже и так в порядке.
- Ну, кушайте, ребятки. Кушайте, золотые мои. Что вы делать то будете, когда я на пенсию выйду? Кто ж о вас так позаботится, как Александра Ива¬новна?
Технари с набитыми ртами, безо всякого уважения махали вилками - про¬ходи мол. Тут заметив нас, заведующая пробежала взглядом по гражданской одежде и подозрительно спросила:
- А вы мальчики откуда?
Мы уже привыкли, что наши лица еще не примелькались, поэтому, нисколь¬ко не удивляясь, дружно гаркнули:
- Из первой и второй эскадрильи.
- Ну, хорошо, родные мои. Сейчас, сейчас, - расплылась в улыбке Ивановна и громко позвала: - Девочки, кто там есть? Ну-ка обслужите мальчиков, бы¬стренько!
- А что это она такая вежливая сегодня? – вполголоса спросил Юра, едва заведующая отвернулась.
- Наверное, сумка, которую она собрала нынче домой, тяжелее обычного, - предположил Алик.
Чтобы скоротать время ожидания, мы стали разливать чай из стоящего на столе зеленого эмалированного чайника. Я взял из сахарницы два кусочка са¬хара и бросил себе в стакан, Алик повторил мои действия. Юра тяжело вздох¬нул и положил четыре.
- Как же ты будешь пить этот сироп? – не выдержав, спросил я Гусько. - Не слипнется?
Наш четырехглазый друг лишь отрицательно покачал головой, весело улы¬баясь.
- Да это еще фигня, - сказал Бармин. - Вот у нас один кадр есть в эскадри¬лье - Лихоткин его фамилия. У него такая технология чаепития: он сначала в пустой стакан накладывает кусочки сахара до самого верха и только потом заливает это чаем. На халяву и уксус сладкий, сами знаете.
- И все-таки, Юра, - не унимался я, - употреблять столько сахара вредно. Что бы сейчас сказал на это доктор Брэгг?
- А это тот самый, который разбился в семьдесят лет, катаясь на водных лыжах? А вскрытие потом показало, что у него тело восемнадцатилетнего юноши? – сходу поддержал мою игру Алик.
Гусько, услышав имя своего кумира, про которого успел прожужжать нам все уши, сразу стал серьезным и убежденно заговорил:
- Нет, чуваки, я вам точно говорю, система Брэгга - это самая лучшая систе¬ма питания, из когда-либо существовавших в мире. Я обязательно начну ей следовать. Овощи, фрукты, раздельное питание. Никакого мяса и даже мо¬лока.
- Ну, так в чем же дело, - я прервал его словоизлияния, - начни сегодня, прямо сейчас.
Юра, нисколько не смутившись, поправил очки и решительно отклонил мое предложение:
- Нет, сейчас никак не могу. В армии практически невозможно выполнить все требования системы, но незадолго до дембеля я обязательно постепенно начну переходить на питание по Брэггу.
- А мясо, куда девать будешь? – ехидно поинтересовался Алик.
- Мясо? Какое мясо? – не понял Юра.
- Ну, мясо, обыкновенное мясо из порции. Тебе ведь его есть нельзя будет.
До Гусько, наконец, дошло, что от него хотят. Он приложил правую руку туда, где у обыкновенных людей находилось сердце, как будто принося присягу, и торжественно произнес:
- Клянусь, что за сто дней до дембеля, начну употреблять только раститель¬ную пищу, а все мясо буду отдавать вам! Запомните этот день и то, что я вам сейчас сказал.
- Ну, теперь уж точно не забудем, можешь не сомневаться! - хором, с радо¬стью заверили мы его.
На этом наши разговоры прекратились - к столу шла официантка. Мы сра¬зу повеселели. Заметное улучшение настроения объяснялось очень просто. Дело в том, что техническая порция, показавшаяся мне такой большой в день моего приезда, давно уже таковой не казалась. Ежедневное многочасовое на¬хождение на свежем воздухе и физическая работа давали себя знать. Наши молодые растущие организмы испытывали постоянное и непреходящее чув¬ство голода. Единственное, что хоть как-то могло облегчить наши страдания, была добавка. Однако добыть ее являлось непростым делом. За завтраком и обедом, когда питался весь полк, получить хоть крошку сверх положенной нор¬мы, было практически невозможно. Единственный шанс мы имели за ужином, по причине, как я уже упоминал, отсутствия семейных офицеров. Но и этот шанс был довольно иллюзорным, поскольку напрямую зависел от личности официантки.
Жить хотели все, и поэтому, выклянчить добавку удавалось толь¬ко у той, которая имела доброе сердце и при этом еще не успела обзавестись парочкой кабанчиков, мирно похрюкивающих в теплом уютном сарае.
Да и сама добавка обычно была - так себе. Как правило, она состояла из кот¬лет, с неясным содержимым (вероятно домашние животные ими брезговали). В качестве гарнира - пшенка или перловка, как не пользующиеся особым спро¬сом. Однако мы могли переваривать даже ржавые гвозди, с этим проблем не было. Проблемы были с официантками. Только две из них подходили под ука¬занные выше критерии: Зинуля-красотуля и Надя-нос, дежурившая сегодня.
В радостном возбуждении мы заказали положенные нам продовольствен¬ным аттестатом порции. Затем, через какое-то время, получили желанные добавочные котлеты и с аппетитом принялись за них, провожая взглядами уходящую с пустым подносом Надю.
Официантка была в Дурасовке личностью известной. Обычно, при первой встрече она сразу же убивала всех мужиков наповал. Причем, дважды. Пер¬вым делом противоположная особь натыкалась взглядом на ее необычайно длинные и стройные ноги (как известно мужчины обыкновенно почему-то начинают осмотр женщины именно с этой части тела). Завороженный взор автоматически следовал вверх и не разочаровывался. Чуть повыше распола¬гались широкие бедра и крепкий, фантастической крутизны зад. На узкой, оси¬ной талии мужское сердце уже почти выпрыгивало наружу, но и это было еще не все. Главным достоинством официантки заслуженно считалась ее грудь, никак не менее 5-го размера. Бюстгальтер она не носила. Колыхание эдакого богачества во время ходьбы обычно заканчивалось для наблюдателя предин¬фарктным состоянием и полным параличом верхних дыхательных путей.
К сожалению, и это было еще не все. Когда мужик наконец-то добирался до лица Нади, то окончательно терял дар речи. Девушка имела маленькие по¬росячьи глазки и уродливый ротик. Причем, они были расположены так близко друг к другу, что казалось, будто бы свалены в одну кучу. Однако, венцом все¬го этого явного издевательства со стороны всевышнего, являлся огромный на все лицо нос, похожий на картошку. Именно, из-за него Надя и получила свою кличку. Встретившийся с нею взглядом мгновенно краснел, словно бы увидел что-то неприличное и тут же утыкался в свою тарелку.
Самым интересным было наблюдать со стороны, как Надя-нос идет с под¬носом по проходу между столиками. Офицеры, находящиеся спереди от нее, сосредоточенно ковырялись в еде и подчеркнуто энергично работали челю¬стями. Но стоило ей пройти мимо и повернуться задом, как мгновенно десятки голов, как по команде поворачивались за нею вслед, провожая долгими, вни¬мательными взглядами. Потом, девушка возвращалась и опять видела лишь головы, уткнувшиеся в тарелки.
Те, кто знал официантку давно, постепенно привыкали к ее виду. К ней отно¬сились с жалостью, как к больному ребенку, особенно учитывая ее необычай¬ную доброту и порядочность. Неоднократно, старожилы гарнизона резко пре¬секали попытки новичков отпустить по ее поводу сальные шутки. Большинство видело в ней просто младшую сестру, нуждающуюся в защите.
Наконец, с добавкой было покончено. С полными животами мы вывалились на улицу, что помогло нам также проникнуться братскими чувствами к Наде. Жизнь опять становилась сносной. Внезапно Гусько остановился, как будто вспомнил что-то:
- Ладно, чуваки, вы идите. Совсем забыл, мне же еще в одно место под¬скочить нужно...
- Куда это ты? – поинтересовался я.
- Да ладно, - потянул меня за рукав Алик, - пошли. Что, у человека своих дел быть не может?
Мы направились в сторону гостиницы, а Гусь свернул на дорогу перпендику¬лярную нашей и зашагал по ней, не оглядываясь.
- Хочешь, хохму покажу? – спросил Бармин, когда наш приятель удалился метров на сто.
- Давай, а что за хохма?
- Сейчас увидишь. Сворачивай быстро в лес.
Из нашего наблюдательного пункта был прекрасно виден Гусько, марши¬рующий бодрым шагом.
- Ну и что? – нетерпеливо переспросил я.
- Смотри, смотри, только тихо! – Алик ткнул меня кулаком под бок.
В этот момент Юра вдруг повернулся и внимательно огляделся вокруг. Об¬наружив, что нас уже не видно, он остановился и вдруг неожиданно исчез в прилегающих к дороге кустах. Через минуту Гусько появился снова, но уже без своего знаменитого малинового свитера, а в желтой майке с надписью «Московская Олимпиада». Медленно, как будто что-то обдумывая, Юра стал возвращаться назад. Через несколько минут он был на перекрестке рядом со столовой, в той же самой точке, где мы недавно разошлись. Здесь он опять немного постоял, оглядываясь по сторонам, после чего снял очки и сунул их в карман, а оттуда достал видавшую виды кепку и одел ее на голову.
Дальнейшее плохо поддавалось описанию. Мы увидели, что место, где только что стоял Гусько – пусто. Только небольшой столбик пыли, да хлоп¬нувшая дверь в столовую, свидетельствовали, что нашего приятеля не унесли инопланетяне.
- Видал? На второй заход пошел! – восхищенно произнес Алик.
- Да, - почесал я затылок, - мне кажется, пора менять Гусю кличку. Думаю, «Шаровая молния» будет в самый раз.
- Ну, с «молнией» – согласен, – кивнул головой Бармин. - Действительно, скорость передвижения по направлению к жратве у него уникальная. Но по¬чему «шаровая»? Он же вроде не толстый?
- Это от выражения «на шару», – объяснил я свою мысль. - В слове «шаро¬вая», ударение нужно делать на первом слоге.

Спасибо.Очень кстати для меня.Мой сын заканчивает в следующем году МАИ.Пойдёт в армию на год,видимо,военным инженером.Ему распечатаю и дам почитать.

Ха-Ха-Ха!Я тоже боролась с адамами в студенческом общежитии.Керосина авиационного у меня не было,так я все подходы к кровати обмазала зубной пастой.Тот же шок испытала,когда увидела,как они пикируют с потолка на кровать.

Здравствуйте Калина! Да я думаю, вашему сыну будет интересно почитать с чем он столкнется. Конечно времена уже не те: минус марксистско-ленинская подготовка, но, плюс еще больший бардак. А все остальное думаю будет очень похоже.

Прикольно.....Жаль Хилтон в Суркуле разрушили ....Кураты

* * *


На следующий день построение техсостава было назначено возле эска¬дрильского домика. Я облачился в свою новенькую, только что полученную техническую форму: темно-синюю куртку, брюки, такого же цвета берет, и бо¬дро зашагал на службу. Там обнаружилось, что личный состав во главе с ин¬женером, находится в состоянии сильного возбуждения. Дело было в том, что пропал часовой, ночью охранявший нашу зону. Обычно он первый встречал нас утром, докладывал инженеру, и только после этого вскрывались все печа¬ти на дверях эскадрильского домика и воротах самолетных укрытий.
- Кто сегодня был в наряде? – орал красный от злости Тихон.
- Рядовой Балоян, - подсказал кто-то.
- Петров, давай, дуй к дежурному по части и узнай у него, все ли было в по¬рядке, когда Балоян вчера вечером заступал... Нет, отставить дежурного, од¬нозначно! Двери опечатаны его печатью – значит, он был здесь... Так, Петров, давай в казарму. Проверь, может быть, этот мудак там. Только аккуратно, не поднимая шума на весь полк – сами, стопроцентно, разберемся.
- Ты, Панин, - повернулся он к моему начальнику, - бери эскадрильский тягач и быстренько проскочи по всем стоянкам. Прочеши все укромные места, но до¬ставь мне этого гада живым или мертвым - я ему яйца откручу, однозначно!
Скрылась на тропинке, ведущей к казарме крепкая фигура Петрова. Умчал¬ся «Урал» с Паниным. Мы сидели в курилке, обсуждая необычное происше¬ствие:
- Неужели дезертировал? – предположил кто-то.
- Что он, самоубийца? – не соглашался другой. - Дезертировать с оружием, это, знаешь ли... Пристрелят при задержании, чтобы людьми не рисковать! А если и поймают, это ведь совсем другая статья. Законопатят так, что мало не покажется.
- Это точно, - вмешался в разговор капитан Борзоконь, - я уже, сколько лет в армии, а за все время только один аналогичный случай помню, - начал он, делая ударение на букве «а» в слове «случай». - У нас в соседнем полку дело было. Нет, скорее всего, слил спирт с какого-нибудь самолета и не рассчитал свои силы. Спит себе где-нибудь спокойно, а мы тут бегаем как придурки!
Технари зашумели, каждый выдвигал свою версию случившегося, но боль¬шинство поддержало капитана.
Минут через сорок, посыльные вернулись, разводя руками. В зоне эскадри¬льи Балояна обнаружить не удалось. В казарме подтвердили, что оружие он получил и в наряд заступил точно в положенное время.
Инженер уже не кричал, а выглядел озабоченным:
- Бычкуй сигареты, однозначно. Кончай рассиживаться. Все, разбежались по своим норам. Еще раз тщательно проверить все закоулки, стопроцентно, по¬самолетно. Печати на укрытиях не срывать, до выяснения обстоятельств!
Курилка возле домика опустела. Техники, продолжая спорить, рассосалась в разные стороны. Наше звено также потащилось в свой, самый дальний угол зоны.
Добравшись до своего укрытия, я первым делом осмотрел печати на створ¬ках. Они были на месте, но какие то странные. Пластилин налеплен, как по¬пало, оттиски небрежные, еле различимые. Создавалось впечатление, что их ставил человек, который или сильно торопился или был пьян.
Для очистки совести я обошел вокруг укрытия – ничего и никого. Больше искать было негде. Во все стороны вплоть до соседних укрытий простиралось отлично просматриваемое, заросшее травой пространство.
Стараясь протянуть время, я начал ходить взад и вперед, думая только об одном - как бы мне, в конце концов, вырваться в Ригу. Мои мозги неспеша перебирали различные варианты, когда, внезапно, нечто привлекло мое вни¬мание. Чуть в стороне от моего укрытия, в траве что-то блестело.
Удивляясь, что бы это такое могло быть, я пошел посмотреть. Однако через минуту солнце зашло за тучу, и цель оказалась потерянной. Продолжая дви¬гаться примерно в том же направлении, и внимательно глядя себе под ноги, я добрался до неглубокой канавки, тянущейся параллельно рулежке. Здесь трава доходила мне почти до пояса. Я перепрыгнул через нее, и уже собрался идти дальше, но вдруг замер от неожиданности. Из травы торчала нога в сол¬датском сапоге. Приглядевшись, через заросли можно было различить тело человека, лежащего ничком. На его спине расплылось большое бурое пятно, резко контрастирующее с зеленым фоном гимнастерки.
Как в кино при замедленной съемке, мой взгляд сфокусировался на подошве сапога. Вот прилипший желтый листочек. Несколько камушков, застрявших в пазах ребристой поверхности. Каблук без подковки, сильно стоптанный на ле¬вую сторону и неторопливо ползущая большая божья коровка, ярко красная на мертвом черном фоне.
В моей голове сферическими кольцами пульсировала пустота. Я перестал что-либо соображать, как будто боясь впустить внутрь одну простую и страш¬ную мысль, рвущуюся из подсознания. Насекомое, между тем, продолжало свой путь, заползая все выше и выше. Как зачарованный я смотрел на нее, будто это было сейчас самым главным в моей жизни. Божья коровка, между тем, добралась до самого верха подошвы сапога, покружилась на месте, рас¬крыла створки хитинового панциря и с легким жужжанием взлетела. В ту же секунду я развернулся и изо всех сил побежал в сторону эскадрильского до¬мика.


Почти весь технический состав второй эскадрильи собрался возле моего укрытия, в некотором удалении от места происшествия. Прибыли Паханов с Черновым. Вызвали скорую. Через некоторое время подъехала какая-то стран¬ная личность на мотоцикле с коляской. Личность была одета в техническую куртку без каких-либо знаков различия, с авиационной офицерской фуражкой на голове. Не обращая ни на кого внимания, он направился прямиком к тому месту, где лежало обнаруженное мною тело рядового Балояна. Там уже стоя¬ли комэск, начштаба и инженер. Они, переминаясь с ноги на ногу, смотрели, как двое санитаров под руководством доктора, укладывают труп на носилки и покрывают белой простыней. Увидев вновь прибывшего, огромный Паханов суетливо козырнул и начал что-то объяснять, оживленно жестикулируя. Мне стало ясно, что человек этот занимает не последнее место в полковой иерар¬хии. Было очень странно, почему я его раньше никогда не встречал.
- Кто этот мужик? – спросил я стоящего рядом Петрова.
- Это какой? Который с мотоциклом? А, так это же наш особист – майор Рекун. Таких людей пора бы уже знать в лицо.
В этот момент комэск громко назвал мое имя. Я подошел и Паханов указал на меня:
- Вот, товарищ майор. Это - лейтенант Анютов. Он первым обнаружил и опо¬вестил.
Рекун повернулся ко мне, и быстро окинув цепким взглядом с головы до ног, приказал:
- Ну, давай, лейтенант, рассказывай, все по порядку.
Я начал свое повествование, с самого начала. С того момента, как мое вни¬мание привлек блеск автоматного штык-ножа.
Начальник первого отдела внимательно слушал, глядя мне прямо в глаза. Я, в свою очередь, тоже, время от времени бросал на него осторожные взгляды. На вид ему было около 45-ти. Лицо его было грубым, словно вырубленным топором, щеки и лоб покрывали глубокие морщины. Иногда тонкие губы от¬крывались в полуусмешке, открывая редкие неровные зубы. Густые кустистые брови нависали над голубыми колючими глазами. Он был очень похож на ар¬тиста Георгия Жженова из кинофильма «Берегись автомобиля», где тот играл роль милиционера.
Дослушав до конца мое краткое повествование, Рекун, словно бы потеряв ко мне интерес, отвел глаза в сторону и бросил негромко:
- Изложишь все это письменно, поподробнее и сегодня-завтра занесешь мне. Понял?
- Хорошо.
- Что еще за «хорошо»?
- Так точно, товарищ майор.
- Вот, так то лучше, - начальник первого отдела повернулся к доктору. - Ну а вы что скажете?
- Я вообще то не криминалист, - засмущался тот, - но, скорее всего, смерть наступила уже давно. Ночью или может быть даже, вчера вечером. Причина смерти: ранение сердца, не совместимое с жизнью – пуля прошла навылет. Выстрел был произведен из автомата в упор, что видно по входному отвер¬стию раны и обожженным краям гимнастерки.
- Так, значит - самоубийство, - сделал вывод особист, поднимая с земли валяющийся «Калашников».
- Да, вроде, похоже, - согласился доктор. - Можно загружать носилки в ма¬шину?
- Постойте, а личные вещи осматривали? – особист перевел взгляд на ко¬мэска.
- Нет! – в страхе передернулся Паханов.
Рекун вздохнул и, откинув простыню, стал обыскивать карманы трупа. Ста¬раясь не смотреть на лицо покойника, я сосредоточил свое внимание на руках особиста. Он, тем временем, достал из карманов солдатских галифе какие-то ключи, печать, несколько смятых рублей и аккуратно сложенный вдвое кон¬верт, с надорванным краем. Затем из нагрудного кармана были извлечены пробитые пулей, окровавленные солдатская книжка и комсомольский билет. Наибольший интерес вызвало у Рекуна письмо. Вытащив из конверта несколь¬ко листков бумаги, особист развернул их и досадливо поморщился. Потом об¬ратился к Паханову:
- Командир, кто у тебя в эскадрилье по-армянски петрит?
Комэск неопределенно пожал плечами.
- Как это не знаешь? У тебя же Карпов больше 10 лет в Армении отслужил. Может, разберет чего, навскидку, пока точный перевод получим... Где он? – поинтересовался Рекун, оборачиваясь к столпившейся невдалеке техноте, и вдруг заметил меня:
- Анютов, ты еще здесь? Я же сказал тебе, что ты свободен! И вообще..., – он повысил голос. - Что вы здесь все собрались? Цирк что ли? Капитан Карпов ко мне, остальные кругом и шагом марш отсюда!
После обеда никто не торопился расходиться. Курилка снова бурлила:
- Да хлопцы, ну и дела... Чего это он?
- Чего, чего! Азеры над ним издевались, проходу не давали. Он ведь един¬ственный армянин в эскадрилье. А тут еще слышал, что Карпов рассказывает?
Письмо было от мамани, а та написала, что его девушка замуж выскочила. Не дождалась, значит. Вот, видно нервишки и не выдержали!
- Не понял? Кто издевался? - переспросил кто-то.
- Азербайджанцы. Ты что не знаешь, что они у нас всю казарму держат.
- Погодите мужики, - вмешался в разговор я. - Так это же самая настоящая «дедовщина»! Как же вы об этом знали, и никто ничего не предпринял?
- Ладно, умник! – зашикали на меня со всех сторон. - Вот скоро пойдешь от¬ветственным в казарму к солдатам, там себя и покажешь!
- И все-таки, - мне все не верилось, - я читал в газетах, что в армии это ред¬чайшее явление. Почему же такое случилось именно в нашем полку?
- Что ты понимаешь! В армии без году неделя, а туда же, рассуждать пыта¬ется! - раздалось в ответ.
- Чего вы на него накинулись? – вступился за меня Дед. - Все мы задним умом крепки, только человека это уже не вернет.
- Свободы в армии слишком много стало, – уверенно высказал свое мнение Женька Петров. - Дали бы мне возможность, я бы за неделю в казарме по¬рядок навел!
- А там и наводить нечего. Все и так в порядке, - мрачно процедил старший техник второго звена – Михальский, осторожно придерживая за краешек оста¬ток сигареты. - Армия на «дедовщине» испокон стоит. Я когда в училище толь¬ко поступил, меня ух как «деды» гоняли. Но, как видите – живой и невредимый. Потом сам заставлял молодых мне портянки стирать, да унитазы драить. И ничего, слава богу. Армия – не для слюнтяев!
Он щелчком метко послал бычок в урну с песком и сплюнул на землю, как будто ставя точку в разговоре.
- Покойник, в отличие от тебя, здесь не по своей воле оказался! – возразил кто-то, но спор уже затух.
Дальше перекур продолжался в угрюмом молчании. Каждый думал о чем-то своем.


Я возвращался в гостиницу через лес, по узкой тропинке. Шел, наверное, сотый раз, но сегодня, как будто впервые. Вон – цветы, какие красивые. Ва¬лун, поросший мхом, почему я раньше его не замечал? Вот муравьиная до¬рожка прямо поперек тропинки. Тяжело летящий шмель вызывал у меня уми¬ление. Стрижи, режущие воздух над головой, казалось воплощением грации и стремительности. Все в этом лесу пело, жужжало, тянулось к солнцу. Это был огромный мир живых существ. Каждый жучок, самый крохотный листик и камни, и даже облака, медленно плывущие по небу, казались мне живыми. И в центре всего этого был я - плоть от плоти этого мира, кровь от крови.
Ночью пошел дождь, потом перестал и снова пошел. И тяжелые капли смыли бурые подтеки с травы, и земля жадно впитала в себя кровь. Стали распрям¬ляться примятые стебельки и опять протянулись меж них тонкие паутинки, сверкая каплями росы на утреннем солнце. Прошло совсем немного времени и уже никто бы не смог отыскать это место. То самое место, где, смертельно прохрипев, упал, неловко подвернув под себя руку, рядовой Георгий Балоян.

«Господи, успокой душу раба твоего. Пусть земля ему будет пухом. Прости ему грехи его!»
Если это конечно грех – быть слабым...


* * *


Наступил сентябрь. С удивлением осознал, что служу уже целый месяц. От¬мечать не стал. Деньки все еще стояли теплые, хотя по ночам температура значительно снижалась, напоминая о неизбежной зиме. С наступлением хо¬лодов птицы потянулись на юг, а жрать захотелось сильнее. Юрина халява закончилась. Его перестали пускать в столовую по второму разу, узнавая в любой одежде, в очках и без. Теперь, после ужина, мы часто шли в лес, пыта¬ясь заполнить свои желудки, кое-где оставшейся черникой.
Однажды вечером, после полкового построения, нас завели в гарнизонный клуб. Должно было состояться какое-то собрание. Я занял свое место в зале. Офицеры лениво переговаривались, утомленные долгим рабочим днем. На сцене, завешанной красными бархатными кулисами, под большим портретом Ленина и транспарантом «Проискам империализма – высокую боевую готов¬ность!», стоял большой стол и несколько стульев.
- Что за повод для сборища? – спросил я, сидящего рядом Панина.
- А ты не знаешь, что ли?
- Нет.
- Так ведь Женьку нашего пропесочивать будут.
- А, что он такого натворил?
В этот момент дверь в клуб открылась, и вошли командир полка и замполит. Мой тезка тут же прервался на полуслове:
- Тихо! Слушай, сейчас сам все узнаешь!
Быстро пройдя по проходу между рядами, начальство заняло место за сто¬лом. Командир обвел зал взглядом и начал:
- Товарищи офицеры, считаю наше собрание открытым…
Подполковник Нечипоренко, высокий и худой, не зря носил кличку «Артист». Умный, ироничный, он выступал перед полком, как будто со сцены Театра Эстрадных Миниатюр. Командир оставаться невозмутимым, даже, когда весь полк заходился от хохота над его остротами. Его манера держаться подогре¬вала публику еще больше. Шутки Артиста, тонкие, хотя иногда жесткие (если не сказать – жестокие), оказывали на подчиненных гораздо большее влияние, чем крики и мат других командиров. В принципе, Нечипоренко в полку любили, настолько насколько вообще можно любить начальство. Чувствовалось, что ему тоже нравится его амплуа. Он никогда не отказывался от возможности «толкнуть речугу», с затаенным удовлетворением наблюдая за эффектом, ко¬торый производил на благодарных слушателей.
Замполит полка, подполковник Птицын, по кличке «Дятел», являл собой пря¬мо противоположный Нечипоренко тип, причем, не только внешне. Снятый с должности начальника политотдела дивизии, (как поговаривали злые языки, за склонение к сожительству жен комсостава, взамен на помощь в получении жилья) он теперь замполитствовал в нашем полку. Его выступления офицеры слушали с таким же удовольствием, как и командирские, но совсем по другой причине. Дело было в том, что Птицын являлся ходячим сборником армеиз¬мов, как уже хорошо известных, так и в изобилии произносимых экспромтом. Когда он открывал рот, то слушатели смеялись не меньше, чем когда тоже са¬мое делал Нечипоренко. Разница была лишь в том, что в одном случае смея¬лись над остротами, а во втором - над самим Птицыным.
И вот, сегодня, эти два гиганта полковой эстрады сошлись, чтобы внести лучик света в серую гарнизонную жизнь.
Нечипоренко поднялся во весь свои немалый рост:
- Товарищи офицеры, попрошу минутку внимания! Нами получен рапорт из военной комендатуры города Таллина.
Взяв со стола листок бумаги, подполковник начал читать:
- Довожу до вашего сведения, что 2-го сентября 1983 года, старший лей¬тенант Петров Евгений Иванович (в/ч 21819), преднамеренно введя себя в состояние алкогольного опьянения, был задержан отделом транспортной милиции в районе депо Таллин – Пассажирский. Задержанный военнослу¬жащий вверенного вам подразделения, был препровожден в военную комен¬датуру, где, грязно ругавшись, продолжал оскорблять сотрудников милиции, в выражениях, не полностью соответствующих высокому званию советского офицера... Так, понятно... Прошу принять меры... Ясно... Военный комендант Октябрьского района г.Таллина... Дата, подпись. Во, как!
Командир бросил рапорт на стол и обвел глазами зал:
- Петров, ну где ты орел? Встань, дай взглянуть на тебя.
Женька нехотя поднялся, но взгляда не опустил. Весь его вид казалось, го¬ворил: ну, и что вы со мной можете сделать?
- Ну, давай расскажи нам, как там все было, – вполне миролюбивым тоном продолжал Нечипоренко.
Петров замялся:
- Так, что говорить? Я, в общем-то, не хотел. Выпил совсем немного, а они пристали. Там у них в милицейском наряде одни эстонцы. Увидели – офицер, обрадовались и повязали.
- Вы товарищ старший лейтенант, не вбивайте клин в дружную семью со¬ветских народов. Отвечайте за себя. Они пьяные были? Нет. Вот, почему вы здесь, а они благодарность от начальства получат. Вы, почему в гарнизон не вернулись, когда совсем немного выпили?
- Пропустил последний автобус, – с сожалением пожал плечами Женька.
- Ну, хорошо, а что вы делали в районе..., - Нечипоренко снова заглянул в докладную, - ... депо Таллин – Пассажирский?
- Мест в гостинице не было, а там пустые электрички на путях стоят. Хотел переночевать, а утром уехать. Не мешал, в общем-то, никому. Думал...
- Что значит, думал? Вы же советский офицер! – командир сделал паузу, позволяя всем осмыслить сказанное. – Вы, товарищ Петров, хоть понимаете, зачем мы здесь сегодня собрались?
- Понимаю, чтоб больше не пил.
- Ничего вы не поняли! Вас подвергают осуждению не потому, что вы выпи¬ли, а потому что в милицию попали. Вы же офицер! Ну, как же так можно? Лечь спать в грязной электричке! Неужели бабу себе на ночь нельзя было найти? Позор!
Удар был нанесен точно. Подполковник, как обычно, сумел нащупать бо¬левую точку. Петров считал, что ни одна женщина не сможет устоять перед его натиском, и всегда с удовольствием рассказывал о своих многочисленных любовных приключениях.
Женька покраснел и сник. Вся его уверенность в себе мгновенно куда-то ис¬парилась. Он знал, что после собрания, свои же собственные друзья будут подкалывать его на разные лады, без конца повторяя, дополняя и развивая командирские высказывания.
Удовлетворенный Нечипоренко, наконец-то, закончил свою прокурорскую речь и спросил:
- Ну, кто еще хочет высказаться по данному вопросу?
В воздухе мгновенно повисла тишина. Желающих не нашлось. Однако про¬токол требовал широкого участия масс в бичевании недостатков. Оглядев при¬тихший зал, Птицын, сделал едва заметный жест рукой. Тотчас же со своего места поднялся лейтенант Резник, молодой летчик, месяц назад переведен¬ный в нашу эскадрилью, из третьей – учебной. Этот перевод, был совершенно справедливо расценен им, как аванс, который нужно отрабатывать. Поэтому, теперь он лез из кожи вон, активно участвуя во всех социально-политических мероприятиях полка. Юное, почти детское лицо лейтенанта, обычно розовое, теперь стало пунцовым от волнения. Он мял в руках бумажку, с заранее за¬готовленной речью. Наконец прокашлявшись, Резник начал:
- Хоть я и коммунист, но я скажу правду!
С залом начало твориться что-то невообразимое. Одни прятались за спины своих товарищей сидевших впереди. Другие начали искать в проходе между креслами, внезапно упавшую ручку. Третьи просто закрывали лицо руками, стараясь скрыть текущие по щекам слезы. Среди этого сумасшествия, только Нечипоренко, как обычно оставался невозмутимым. Птицын тоже пока мол¬чал, но его лицо стало красным, как помидор и казалось, вот-вот лопнет от злости. Еще, конечно, не смеялся сам Резник. На него было больно смотреть. Он лепетал, что на самом деле хотел сказать, что коммунисты всегда говорят только правду, однако, его уже никто не слушал.
Наконец, не выдержав, замполит вскочил со своего места и заорал:
- Немедленно прекратите это безобразие! Я, как и все люблю шутки юмора, но только когда серьезно и по достоинству, а не когда хохмить! Здесь вам ба¬лаган или где? Тут, уже не до смеха. Тут, разобраться надо, почему эти самые бесчинства происходят именно у нас. Все это, знаете ли товарищи, из-за по¬литического недопонимания и близорукости.
Птицын поднял указательный палец вверх и уже более спокойным голосом поинтересовался:
- Где у нас лейтенант Мазур и старший лейтенант Марков? Подымитесь!
Поднялись два молодых летчика из первой эскадрильи. Зал зашептался. Всем было интересно, что же натворили эти двое.
- Вот, вы тут сейчас громче всех улыбались, а вам ли подавать заразитель¬ный пример? – продолжал замполит, обращаясь к стоящим летчикам. - Отве¬чаю сам - нет! Потому что, только на прошлой неделе, эти товарищи офицеры были задержаны в гарнизоне на автомобиле капиталистического производ¬ства. Хорошо еще, что наш начальник первого отдела здоровый и идейно вы¬держанный человек, а то я думал, что с ним инфаркт может произойти. Ино¬странная машина - на территории советской военной базы! Да у вас есть хоть какие-то мозги на плечах? Откуда она у вас?
- У знакомого взяли покататься. Он моряк, в загранку ходит, – ответил за двоих Марков.
- Это, еще проверить надо, какой он там моряк. И в какую сторону плавает... А то, у нас еще некоторые до сих пор, умудряются от матери-Родины налево ходить! Покататься, им захотелось... Нашли место, гонять по рулежным до¬рожкам секретного объекта. Я вам официально заявляю: или вы будете летчи¬ками, или вы будете гонщиками, но, никак не одно из двух!
Марков и Мазур молчали, виновато склонив головы. Замполит замялся не зная, как закончить свою воспитательную беседу:
- В конце концов, чем садится в иностранную машину, лучше бы учили ан¬глийский. Все была бы польза…, – и, поймав вопросительный взгляд Нечи¬поренко, поспешно добавил. - Язык потенциального противника надо знать в лицо!
Видя, что Птицын явно выдыхается, встал со своего места командир:
- Опять, первая эскадрилья! Когда же, наконец, кончится это разгильдяй¬ство? И это относится не только к младшему, но и к старшему офицерскому составу. У них солдат застрелился, а они мне почти целые сутки ничего не до¬кладывают! Все надеются: вот-вот оживет. Подполковник Долгих, какие меры вы лично предпринимаете, чтобы избежать подобных случаев?
По какой-то причине Нечипоренко недолюбливал Долгих и задирал при каж¬дом удобном случае, даже при подчиненных, что категорически не приветство¬валось армейской субординацией. Командир первой эскадрильи поднялся и придал своему лицу недоуменное выражение:
- А это, товарищ командир, не у нас. Это у Паханова во второй произошло. Спросите лучше его.
- Вы что, товарищ подполковник, - обозлился Нечипоренко, - думаете, я циф¬ру один от цифры два не могу отличить? Не застрелился еще – застрелится. С такой-то дисциплиной! Сегодня вы контроль над лейтенантами потеряли, а завтра?


Опустел зрительный зал. Мертвыми крыльями повисли портьеры. Погасла большая бронзовая люстра под потолком. Беззащитно оголился гардероб. Лишь на сцене сиротливо стоял одинокой стол под портретом первого руко¬водителя и режиссера театра. Его добрые, слегка лукавые глаза внимательно наблюдали, как между рядами, со шваброй, покряхтывая и беззлобно поруги¬ваясь, ползает уборщица – ефрейтор со странной фамилией - Станиславский-Меерхольд. Казалось, портрет хочет сказать:
- Как же вы тгете батенька... Ведь это же сплошное вгедительство! По пгеж¬ним то вгеменам, вас уже давно пога в вокзальный согтиг, к холодной стенке!

Спасибо. Нравится. Кое-какие персонажи, типа замполита, даже узнаваемы: "Нельзя расценивать вероятного противника, как детского ребенка!" И т.п. Было.... :)))))

Молодца ! Хорошо читается :-) Ждём продолжения !

да, замполиты традиционно служили сборниками афоризмов.
ВОт наш:

Проходит мимо солдата и ухом не моргает
Я уже не в том возрасте, чтобы думать
Двадцать четыре часа ночи

2 Steel_major:
Улыбнуло. В свое время собирал перлы в рабочую тетрадь. Полный список афоризмов публиковал в ветке про Идиотов. Но пару добавлю:

- подразделение N выполнило план и покрыло другие подразделения.
- Когда офицер называет офицерскую фразу, он несет за нее ответственность!
- Что Вы на столе сидите, Вы военное училище или академический ВУЗ кончали? Будьте штабной культурой чуть-чуть повыше!

Ладно, ветка литературная, ждем продолжения:)))

Неплохо.
Автору осталось подучить пунктуацию, чтобы не портить общее положительное впечатление. Слово "штык-ножем" тоже резануло взгляд, как и ещё ряд немногочисленных, но весьма глупых ошибок.

Спасибо за положительные отзывы! А раз у народа начались собственные воспоминания - значит немного проняло и я чувствую, что нахожусь в кругу единомышленников. Paul тоже сразу все просек, у меня в школе всегда была только четверка по русскому (правда твердая). Придется совершенствоваться...

* * *

Наконец, мой звездный час пробил. Суббота была объявлена в полку выход¬ным днем. В пятницу вечером, мы втроем (Юру никто нигде не ждал), ринулись в Таллин, на автобусную станцию. На следующий день рано утром я приехал в Ригу. Нажимая кнопку звонка квартиры, где проживала супруга вместе с моими родителями и братом, я загадал: если откроет она сама, то все у нас будет хорошо. Дверь отворилась, на пороге стояла моя благоверная.
- Санька приехал! – радостный крик прорезал полумрак прихожей.


Александр Анютов не родился техником самолета, как вы ошибочно полага¬ли. Хотя к моменту его рождения, лучший друг детей - Иосиф Виссарионович уже покинул этот мир, маленький Саша получил свой кусочек счастливого со¬ветского детства, которое потом вполне закономерно переросло в задорную комсомольскую юность.
Всеобщая грамотность в стране сыграла с ним злую шутку – однажды его научили читать, и после этого, он уже не мог избавиться от этой дурной при¬вычки. Читал Саша все подряд, но больше всего любил приключенческие и рыцарские романы. Вовремя не заметив, что детство уже закончилось, он про¬должал штудировать «Трех мушкетеров» и «Айвенго», в то время когда его менее грамотные сверстники вовсю зажимали одноклассниц по подъездам и подвалам.
Этот иллюзорный книжный мир сформировал в нем особое отношение к женщине. В его воображении, противоположный пол состоял из тонких, воз¬душных созданий, питающихся исключительно цветочным нектаром и утрен¬ней росой. Казалось, они были созданы для поклонения, обожания и вдохно¬вения на подвиги. Подобных созданий вокруг не просматривалось, а скорее наоборот, реальная жизнь ежедневно врывалась в его мечты и гадила там на¬пропалую. Несмотря на это, рыцарю печального образа, было легче погибнуть в борьбе с многоглавым драконом, чем признать свою неправоту.
Однако, как маленькая капля воды точит огромную скалу, так и женские па¬кости постепенно накапливались до некого критического уровня. По его до¬стижению, иногда, достаточно маленького толчка, чтобы воздушный замок рухнул. Этот толчок, и в прямом и в переносном смысле, произошел, когда Саша (теперь уже студент Института Гражданской Авиации) был на заводской практике в Казани.
Городской транспорт в этом славном городе ходил гораздо реже, а наби¬вался намного плотнее, чем в Риге. Чтобы сесть в него, требовались большие практические навыки, в совокупности с отличной физической подготовкой. Не имея оных, наш герой уже пропустил два автобуса и был полон решимости, во что бы то ни стало, уехать на третьем.
В этот раз, судьба сжалилась над ним. На ступеньках задней двери еще оставалось немного места. Однако едва Саша собрался занять его, к останов¬ке подбежала девушка. Это была девушка его мечты: очень красивая, хрупкая, с короткими темными волосами.
Уехать очень хотелось, но не пропустить такую красавицу вперед, значи¬ло пойти наперекор всем своим жизненным принципам. Девушка встала на предпоследнюю ступеньку, Анютов попытался занять самую нижнюю. Двери начали закрываться и уперлись ему в бок.
- Немедленно освободите задние двери! – раздался суровый голос водите¬ля.
Саша изо всех сил прижался к девичьему заду, пытаясь втиснуться внутрь автобуса. Заскрипели закрываемые створки, и дверь не закрылась снова. Аню¬тов уже готовился к следующей попытке, но тут прекрасная незнакомка вне¬запно повернулась к нему лицом и изо всех сил пнула его коленом в грудь. Он вылетел наружу, больно ушибив седалищный нерв и ободрав до крови ладо¬ни. Двери закрылись и «Икарус» уехал. Сидя на заплеванном асфальте города Канзань-Сити, Саша ошеломленно смотрел ему вслед, понимая, что сейчас ушел не просто автобус. Это из его жизни уходило счастливое детство.
Вместе с отшибленной задницей, пришло твердое желание коренным об¬разом пересмотреть свое отношение к противоположному полу. К счастью, у него хватило ума не стать женоненавистником, но в анютовской голове уже рождался новый идеал, прямо противоположный предыдущему. Теперь это была крупная румяная девушка, с хорошим аппетитом. Настоящая боевая подруга. Реальная женщина, для реальной жизни. Способная запихать его в любой жизненный автобус.
Для этого, она, само собой, должна иметь хорошее здоровье, это первое. Второе, чтобы уважать его, подруга не должна быть умнее. Значит, чем ниже у нее будет образовательный ценз, тем лучше. Идеальный вариант – восемь классов средней школы, в крайнем случае – десять. Ну, и третье: естественно она должна быть красивой, это даже не обсуждается. Где взять такую? Очень, похоже, что основной контингент девушек, подходящих под вышеуказанные критерии, должен проживать в сельской местности.
Да, очень хорошо, пусть она будет деревенской! Хватит уже этих городских пигалиц и кривляк. Назад к природе – вот лозунг нашего времени!
Непрерывно повторяя про себя есенинское: «Я любил тогда девушку в бе¬лом, а теперь, я люблю в голубом», Саша начал действовать. Однако поиски оказались совсем не простым делом. За короткое время он поменял несколько девушек, но это все было совершенно не то. Анютов уже начал отчаивать¬ся, но ему, наконец, повезло. Однажды, заглянув на дискотеку в институтский клуб, Саша повстречал Полину.
Он пригласил ее танцевать, внимательно разглядывая исподтишка, и остал¬ся очень доволен увиденным. «Красивая, зараза! Совсем не худенькая – от¬лично. И щечки, щечки – как наливное яблочко, так и пышут здоровьем. Стоит попробовать», – решил он, в конце концов.
Они стали встречаться, практически каждый выходной, проводя время в многочисленных рижских кафеюшках. Общение с девушкой было легким и приятным, но развиться большому и светлому чувству мешали сомнения, на¬сколько Полина соответствует его новому идеалу.
Анютов сел за стол, положил перед собой чистый лист бумаги и разделил его вертикальной чертой на две половины. На левой половине он написал: видимо хорошее здоровье и поставил плюс. Подумав, обвел его трижды. Получился большой жирный крест. На другой половине появилась запись: будущее выс¬шее образование – минус. Через короткое время родились еще две строчки: сибирячка (значит крепкое здоровье!) – плюс. Горожанка – минус.
Так, хоро¬шо... Все родственники живут почти до ста лет, значит хорошая наследствен¬ность – плюс. Зато, кажется, слишком умная (Саша как-то спросил показать ее экзаменационную зачетку, там были почти сплошные пятерки, в отличие от него, твердого троечника) – значит, минус. Кажется, еще что-то забыл... Ах да, красивая – плюс, но зато сама еле-еле по утрам в автобус влезает – огромный минусяра! Анютов внимательно просмотрел баланс и горестно вздохнул – по¬лучилось примерно поровну.
Да, торопиться не надо. Погуляем еще, присмотримся получше...

Боже, как же тяжело возвращаться назад в армию. Особенно, в свою хре¬нову аэродромную команду. Стоя в понедельник на утреннем построении, я с трудом соображал, что говорит Нечипоренко. Мысли мои находились еще в Риге, рядом с моими родными. Но вот правое ухо, которое было обращено в сторону командира, поймало незнакомое выражение. Как подсказывал мой короткий опыт армейской жизни – от новых слов жди неприятностей. Я на¬сторожился.
- ... с сегодняшнего дня у нас начинается ежегодная итоговая проверка, - проинформировал Артист. - В полку работают представители дивизии. Завтра, полковое построение. Форма одежды – полевая, летняя.
После него слово взял Птицын:
- На нас, на всех, возлагается высокая доверенность и ответствие, не осра¬миться. Нужно показать полк лучшими гранями. Особый упор на марксистско-ленинскую подготовку. Наитщательнейшее оформление конспектов. В луч¬шем, понимаете ли, виде. Через короткое время будем проверять. Нам пора начать углубление высоких показателей. Во что бы то ни стало, нужно сдать наши посредственные знания только на «хорошо» и «отлично»!
Лицо замполита внезапно приобрело озабоченное выражение, как будто он вспомнил что-то чрезвычайно важное:
- Теперь еще вот что – химическая защита. Чтобы не как в прошлом году опростоволосились. Даже не удобно вслух произнести, как кто. Начальник химзащиты, вас касается в первую очередь. Немедленно начать тренировки с личным составом по надеванию химкомплектов. Чтобы одевали и снимали быстрее, чем космонавты. Готовьтесь, самым суровым образом. С завтрашне¬го дня противогаз должен стать вашей настольной книгой!
- Вопросы? – поставил точку командир. – Нет? Тогда, вольно. Комэски, на пять минут ко мне, для инструктажа.
Глядя на летящую походку командиров эскадрилий, спешащих к Нечипорен¬ко, я спросил у стоящего рядом Панина:
- Слушай, тезка. Нас на военной кафедре учили, что в армии строевой шаг чуть ли не самое главное. Здесь, как я посмотрю, его вообще никто не исполь¬зует. Почему так?
- А ты не в пехоте, - усмехнулся тот. - Это там надо, ножку держать и чтобы асфальт дрожал. А у нас ВВС – самый интеллектуальный род войск. Знаешь ли ты, что на обучение летчика, государство тратит не просто в два-три, а почти в десять раз больше средств, чем на обыкновенного офицера? Да, они же, эти пилоты, золотыми получаются, А ты, строевой шаг! Таким шагом и вестибулярный аппарат повредить можно. Пусть уж они ходят, как хотят. Лишь бы летали быстро и бомбили метко.
Вскоре нас распустили и по дороге к домику, я снова пристал к Сашке:
- Я слышал, раньше всех двухгодичников посылали на месяц в Иркутск на завод-производитель, где клепают наши Миги – на учебу. А, нам - фигу с мас¬лом. Так, что я о самом самолете почти ничего не знаю. Может быть, хоть ты расскажешь?
- Ну, я тоже не представитель ОКБ Микояна, – покривился тот. - Ну, хорошо, ближе к обеду подойду, поговорим.


Я добрался до своей стоянки и начал заниматься самолетом, однако мои мысли все время возвращались к Панину. Бойкий, энергичный, всегда весе¬лый, он являлся для меня образцом простого русского мужика, на которых испокон веков держалась Россия. Казалось, не было ничего такого, чего бы он ни умел делать. Ремесла, которого не знал. Не было таких проблем или не¬приятностей, которые могли бы не то чтобы сломать его, но хотя бы заставить перестать улыбаться. Не имея высшего образования, но, имея бездну природ¬ного здравого смысла, он всегда мог легко найти выход из любой ситуации. Ве¬селая ершистая шутка, брошенная им на ходу, поднимала настроение целой эскадрилье. Панин знал всех в полку, и, казалось, все знали и любили его.
Перед обедом старший техник появился в моем укрытии, как обычно, улы¬баясь во весь рот.
- Дзень добжий, пан охфицер! – поздоровался он по-иностранному. - Как тут у тебя? Все пучком? Ну, чудово! Так, что я тебе обещал? Ага, рассказать о самолете... Хорошо, я вкратце, а то времени не так уж много. Еще кое-какие дела закончить нужно. Только сразу тебя предупреждаю, рассказывать буду, как смогу. Может быть по рабоче-крестьянски, но, извини, как умею.
Панин на мгновенье задумался, потом начал:
- Как появился МиГ-27? Как обычно – старались догнать и перегнать Амери¬ку. После вьетнамской войны требовалось дать адекватный ответ знаменито¬му американскому многоцелевому самолету F-4 «Фантом». Помнишь, как там, в песне: мой «Фантом» теряет высоту, что же ждет агрессора внизу? Тра-ла-ла. Короче, здравствуйте вьетнамские друзья!
Тезка, подыграл себе на губах, как на бас-гитаре и продолжил:
- А если серьезно, то в Союзе тоже стали задумываться о создании само¬лета, который мог бы выполнять функции, как истребителя, так и хорошо ра¬ботал
по наземным целям. Вот и появился многоцелевой самолет – МиГ-23, с полностью поворотным крылом. Сначала в варианте истребителя. Потом на его базе создали и истребитель-бомбардировщик.
Старший техник почесал лоб и продолжил рассказывать:
- Каким путем это происходило? Прежде всего, изменили носовую часть. Убрали оттуда истребительную радиолокационную станцию. Вместо нее установили лазерный дальномер. Из-за этого появилась возможность скосить вниз, как бы приплюснув нос самолета, что значительно улучшило обзор лет¬чику. Затем, поставили лобовое бронестекло и дополнительное бронирование кабины – накладные титановые бронеплиты. Далее, добавили два дополни¬тельных узла подвески бомб в хвостовой части фюзеляжа. Ну, и еще много чего. Короче, модифицировали, модифицировали, пока не поняли, что это уже практически новый самолет. Тогда внесли последние штрихи: поставили более мощный двигатель, шестиствольную 30 мм пушку и назвали – МиГ-27. Новейшая его версия – МиГ-27К, который и состоит на вооружении нашего полка.
- А что означает буква «К»?
- «К» – значит «Кайра». Так называется прицельный комплекс самолета. Знаешь, есть такая птичка? Так вот, ее главная особенность в том, что она, наверное, единственная из птиц, во время полета может смотреть назад.
Панин похлопал мою «двадцатку» по зеленому приплюснутому носу и по¬казал на два стеклянных окошка.
- Смотри, здесь находятся телекамера и лазерный дальномер. Летчик на¬водит ракету на цель с помощью телекамеры, пускает ее и затем ведет по лазерному лучу. Так вот, на более ранних моделях МиГ-27 луч мог отклонять¬ся только на небольшой угол. Поэтому после пуска нужно было сохранять на¬правление полета на цель, пока ракета не поразит ее. Иначе, ракета теряла луч и уходила мимо цели. Однако все это время самолет подвергался повы¬шенной опасности быть сбитым вражеской ПВО. На «Кайре» все стало просто - пустил ракету и сразу же можешь выходить из атаки и смываться. Лазерный луч при этом будет светить назад, продолжая наводить ракету.
- Ух, ты, здорово! – невольно вырвалось у меня.
- А ты думал. Это тебе не у Проньки! Правда, еще попасть надо. Но это уже совсем другая история. Нас с тобой она никак не касается.
Тезка развел руками, как бы показывая, что его рассказ подошел к концу:
- Вот такая тебе общая информация. Думаю, для первого раза достаточно. Теперь перейдем к делу. Ты предварительную подготовку самолета к полетам закончил? Давай сюда ЖПС.
- Чего давать?
- Ну, чего, чего. Журнал подготовки самолета, а сокращенно «ЖПС».
- А..., – протянул я. - Сейчас. Где же он?
После продолжительных поисков, журнал был обнаружен за тележкой с огнетушителями. Я протянул небольшую темно-синюю книжицу Панину. Тот стряхнул с нее пыль и покачал головой:
- Слушай, Сашок, ЖПС, как и комсомольский билет, нужно хранить поближе к сердцу. Для тебя это вопрос жизни или смерти.
Я криво улыбнулся. Старший техник заметил мою усмешку:
- Совершенно напрасно ухмыляешься, я тебе дело говорю. Видно не слиш¬ком ты еще свою службу понял. Ну, хорошо, я сейчас кое-что расскажу, чего тебе никто не расскажет. Слушай внимательно, больше повторять не буду. Потом будешь учиться на своих собственных ошибках, а это, поверь мне ино¬гда очень дорого стоит!
Панин оглянулся по сторонам и, хотя в укрытии кроме нас никого не было, понизил голос:
- Знаешь, что происходит, когда с самолетом случается авария и он разбива¬ется? Тут же приезжает особист. И знаешь, зачем? Самое первое, что он дела¬ет, это изымает и опечатывает три вещи: твой ЖПС, твой инструментальный ящик и отстой топлива с самолета. Ну, с отстоем все понятно. Если ты перед полетами керосин в баках, как следует, не проверил и контрик найдет в нем воду или грязь, все, тогда – нары!
Старший техник ткнул пальцем в мой раскрытый инструментальный ящик и продолжал:
- Далее, инструментальный ящик. Заметил, что на всем инструменте, но¬мера выгравированы, даже на самом маленьком ключике, а на крышке ящика опись наклеена? Что это значит? А то, что после каждой рабочей смены и тем более, перед полетами, ВЕСЬ инструмент должен быть в ящике. Ты думаешь, это просто так, для балды? Вроде военным делать нечего, вот они себе жизнь и усложняют. Ты даже себе представить не можешь, сколько раз, этот самый инструмент, техсостав забывал внутри самолетов или двигателей. Потом он попадал под тяги управления и неуправляемые самолеты падали. Он проби¬вал баки или топливопроводы – потом при запусках или в полете - возникали пожары. Он попадал в двигатель – меняли двигатели. Знаешь, сколько наро¬ду потеряло из-за этого жизнь и здоровье? Сколько карьер было загублено? Сколько дорогостоящей техники списали в металлолом? Так что получается, эти цифирки на ключах, да отвертках, кровью написаны. Поэтому, если само¬лет грохнулся, а особист в ящике хоть одного ключика не досчитался – нары!
Тезка сделал паузу, внимательно посмотрел на меня, как бы проверяя, успел ли я переварить информацию и снова заговорил:
- Теперь, с чего начали – ЖПС. Видишь, все листы в нем пронумерованы, и он сам опечатан? Знаешь зачем? По глазам вижу, уже догадываешься. Так вот, абсолютно все, что ты обязан сделать на самолете, должно быть записано в журнал. Забыл ты, к примеру, записать, что провел в полном объеме работы паркового дня или предварительной подготовки. После этого твой ероплан, возьми, да и разбейся. Да еще не дай бог, летчик не смог катапультироваться и погиб. Снова - нары! Никто даже толком и разбираться не станет в истинной причине катастрофы. Сразу последует вывод: это потому, что работа такая-то не была выполнена. И напрасно ты потом будешь доказывать, что все сделал. Нет записи – нет работы. Поэтому, отсюда вывод #1: можешь вообще ничего не делать, но в журнале все должно быть так, что комар носа не подточит. Понял? Идем далее... Открываем твой ЖПС, записи за сегодня. Читаем: два дефекта обнаружено и устранено. Так не пойдет!
- Почему не пойдет? – искренне удивился я.
- Ты хочешь мне сказать, что целый день проторчал на стоянке и это все, что ты сделал? Не годится. За время предварительной подготовки самолета к полетам, должно быть выявлено и устранено минимум десять, а лучше 12-15 неисправностей.
- Но ведь я же на самом деле старался! - обиделся я. – Мой самолет в пол¬ном порядке. Где же я их столько наберу? Самому ломать что ли, а потом чинить?
- Вот, отсюда возникает технический вывод #2, прямо проистекающий из вы¬вода #1 - ломать ничего не надо. Видишь, винт на лючке закручен, как положе¬но? Напиши, что он ослаб, а ты подтянул. Вот здесь, контровочная проволока в норме. Напиши, что была оборвана и потом заменена. И так далее, пока не наберешь десяток.
- Так это же похоже на приписки. Чему вы меня учите, гражданин начальник? – начал ерничать я.
- Приписки? Хорошо сказано, но не верно. Приписки, это то, что у нас в сель¬ском хозяйстве, а здесь другая система. Если наверху сидят мудаки, то пусть даже не рассчитывают, что внизу кто-то умничать начнет.
- Да, ладно тебе, тезка. Мне кажется, тут ты уже перестраховываешься. Ну, какая разница, в конце концов, две или десять? И так сойдет...
- Сойдет, пока этот журнал кроме тебя и меня никто не читает. Когда же самолет медным тазом накроется, твой ЖПС будут изучать под микроскопом. И только от тебя зависит, станет ли он для тебя оправдательным или обвини¬тельным приговором.
Я молчал, возразить было нечего. Панин посмотрел на часы:
- Еще несколько минут осталось. Сейчас летчики сюда придут.
- Какие летчики? Сегодня же нет полетов?
Старший техник махнул рукой, показывая, что не это сейчас самое важное:
- Боевые расчеты…. Всякое там такое. Скоро узнаешь. Теперь еще пара вещей, о которых я хотел тебе рассказать. Что нужно контролировать на само¬лете в первую очередь? Все опечатанные лючки. Первое, лючок спиртового бачка должен быть опечатан начальником группы радиоэлектронного обо¬рудования. Зачем проверять – понятно. Спирт сливают и пьют. Начали раз¬бавлять керосином - частично помогло. Вкус и запах стал просто тошнотвор¬ным. Офицеры сливать перестали, солдатам - все пофиг. Тут такие мастера есть, ты даже себе представить не можешь. Пойдет ночью в наряд, стоянки охранять. Сам понимаешь, вокруг ни души, до утра времени полно. Подрежет бритвочкой аккуратно печать, и понеслось... Потом в полете, радиостанции перегреваются и из строя выходят. Дальше...
Панин ткнул пальцем в нос самолета, продолжая свою лекцию:
- Здесь с двух сторон, аккумуляторные лючки. Опечатываются группой элек¬трооборудования. Аккумуляторы - серебрянно-цинковые, почти по 20 кило¬граммов серебра на каждый. Прикинь, сколько это стоит! И, наконец, послед¬нее, закабинный отсек. Там находятся секретные блоки системы опознавания «свой-чужой» и еще кое-какие, но не менее секретные. Если оттуда что-нибудь свиснут, то ты вообще пожалеешь, что на свет появился. Замудохают!
- Погоди, - перебил я его. - Все, что ты сейчас называл, это не наше обо¬рудование, значит и не наши проблемы. Если что случится, то пусть спецы и отвечают. Причем здесь я?
Тезка только покачал головой:
- Ты когда в инженерном отделе был, изучал наш основной документ – на¬ставление по инженерно-авиационной службе?
- Да, - соврал я, покраснев. Мне было неудобно вспоминать, что все это время проспал.
- Ну вот, - продолжил старший техник. - Там черным по белому написано: за все, что происходит на самолете, в первую очередь, несет ответственность техник самолета. Потом уже все остальные.
- Как это? – опешил я. – Иногда, особенно во время полетов, целая бан¬да работает на самолете одновременно. Разве за ними за всеми уследишь? Оружейники внизу ковыряются, радисты наверху, а электрики в кабине свое оборудование проверяют. Я же не могу, раздвоиться. И вообще, откуда я знаю, что там спецы меняют или настраивают. Мне же не докладывают.
Вместо ответа, Панин сложил из пальцев двух рук тюремную решетку:
- Должен следить! Как там в анекдоте: «Кто на кого учился».
Я стоял, растерянно хлопая глазами. До меня, наконец, стало доходить, что, возможно, я виделся со своей женой в последний раз.
В это время раздались шаги и в укрытие вошли летчики. Их было трое. Впе¬реди шел Чернов. За ним два молодых лейтенанта: Луговой и Резник, тот са¬мый, который так неудачно выступил во время судилища над Петровым. На них была светло-голубая летняя летная форма. Отличного фасона куртки и брюки, с множеством карманов, заклепок и молний – мечта любого модника на гражданке. На ногах черные тяжелые берцы на шнуровке. Наряд завершала повседневная офицерская фуражка.
- Привет технической интеллигенции! – поздоровался Чернов. – Как жизнь?
- Лучше всех! Только почему-то никто не завидует, – отозвался Панин.
- Ясно... Ну что, итоговая проверка началась. Нужно уточнить боевые рас¬четы, а то много новых людей пришло в эскадрилью, и среди летного и среди технического состава. Поэтому познакомьтесь. Вот это, Петя, - командир звена повернулся к Резнику, - твой самолет и твой персональный техник. Так что, в случае тревоги, ты бежишь на «двадцатый». Смотри, не перепутай, как тогда на собрании!
Все заулыбались. Молодой пилот покраснел и досадливо скривился.
- А это, Анютов, - Чернов повернулся ко мне. - Теперь твой командир экипа¬жа. Прошу, как говорится, любить и жаловать.
Я недоуменно посмотрел на своего нового командира. Мне недавно стукну¬ло 24 года, а он был еще моложе. Да, похоже, мы вдвоем с ним навоюем! К счастью никто не обратил внимания, на мой взгляд, и Чернов продолжал:
- Ну, как у тебя Панин, в зоне звена, полный порядок?
- Так точно, товарищ майор! – бодро отрапортовал тот.
- Ты давай, не расслабляйся. Кое-что еще доделать надо. В кладовке 19-го укрытия – бардак, например. Трава между 21-ым и 22-ым укрытиями высокая. Самолеты неплохо бы помыть, а то грязные, как чушки.
- Не волнуйтесь, товарищ майор. Все будет сделано в лучшем виде и в крат¬чайшие сроки, – по-прежнему улыбаясь, заверил его старший техник.
- Хорошо. Сам еще раз посмотри вокруг все внимательно. Ладно, мы пошли навестим Петрова.
Они направились к 19-му укрытию, а я все никак не мог успокоиться:
- Что за ерунда! Вы что тут все на мойке самолетов помешались? – всплес¬нул я руками.
- Не бери в голову. Из чего ты проблему делаешь? Если тебе сказали само¬лет помыть, то это не означает, что нужно его шлифовать с ног до головы. Намочил тряпочку керосином. Прошел, посмотрел, где грязно. Вот и все дела. А таких мест не так уж и много: район шасси, нижние лючки, район пушки. Да, остекление фонаря – святое дело. Только не вздумай керосином тереть – по¬темнеет, потрескается. Здесь водой надо, - старший техник терпеливо про¬должал объяснять мне должностные обязанности.
- А где ж ее взять то? Из луж что ли? Не из домика же ведрами таскать, - по¬интересовался я.
- Тогда слюной, как мыли фонари еще в эпоху доисторического материа¬лизма. Плюнул – вытер, плюнул – вытер. А чтобы улучшить слюноотделение, представляй, что в это время в кабине сидит твой любимый летчик.
- И все-таки, - не унимался я, - в Гражданской Авиации, для этих целей ис¬пользовались специальные моечные машины. Неужели нельзя и тут завести по одной на эскадрилью? Или хотя бы, одну на весь полк?
- Нам гражданская авиация – не указ. Нам это без надобности. У нас и так тут полно моечных машин.
- Это, каких же? Что-то я ни разу не видел, - на моем лице появилось непод¬дельное удивление.
- Системы «Рука-2». Может, слыхал? – Панин заулыбался, довольный своей шуткой. – Не боись, Санек, прорвемся!


После столь подробного объяснения должностных обязанностей я расхо-тел служить техником самолета. Настроение испортилось окончательно. Мне начало казаться, что этот день, для меня добром не закончится. Так, в конце концов, и получилось.
В двенадцатом часу ночи, когда я уже спал, в дверь постучали. Гадая, кого это там черт принес, я открыл. На пороге стоял довольный Адам, от которого сильно несло спиртным. Из-за его спины выглядывала девушка, в довольно мешковатой безвкусной одежде. Была она так себе. Рыженькая, с волосами собранными сзади в пучок, с узкими злыми губами и неестественно белым цветом кожи.
Увидев, что мой сосед не один, я вспомнил, что стою на пороге в одних тру¬сах, и быстро заскочил назад в комнату. Адам протиснулся вслед за мной, прикрывая дверь:
- Командир, давай освобождай комнату, как договаривались. Видишь, я не один, - обратился он ко мне.
В этот момент из-за двери послушался голос его подруги:
- Адам, иди сюда!
Гулянюк прижал указательный палец к губам:
- Тихо. Я сейчас. Одевайся пока.
Я начал натягивать брюки, соображая, где бы мне переночевать. В это вре¬мя голоса за дверью, становились все громче и громче. Наконец, я, уже не прислушиваясь, мог различать отдельные фразы:
- Все, надоело! Надоело, говорю тебе! – возмущенно звучал женский голос.
Адам что-то неразборчиво шептал в ответ.
- Нет, не пойду! Хватит таскать меня по гостиницам. Я тебе что – шалава?
Опять, в ответ горячий шепот.
- Нет, пока не узаконим наши взаимоотношения, лучше не подходи!
Хлопнула дверь. Затем раздался удаляющийся стук каблучков по коридору. В комнату заглянул раздосадованный Гулянюк и зло бросил мне:
- Повезло тебе - отбой полетам. Спи спокойно, командир.
Все еще не до конца проснувшись, я пытался понять, что происходит. В углу раздался громкий шорох – это шевелили обои клопы.

Подниму веточку. Ждем продолжения.

* * *


Был обыкновенный день полетов. Обыкновенный, для всего полка, но не для меня. Сегодня я первый раз в жизни самостоятельно выпускаю самолет в воздух. Это историческое событие, такое не забывается. Мой «20-ый»стоял готовый к вылету и держался молодцом, чего нельзя было сказать обо мне самом. Я нервно расхаживал взад-вперед, теребя в руках переговорную та¬блицу. Не забыть бы, не упустить чего-нибудь. Тут еще, как на грех, ни одного человека вокруг. Даже Панин в столовой – время обеденное. У меня само¬го подвело желудок от голода, но график, есть график. Через десять минут – взлет. Надо терпеть.
Переживая, я не сразу заметил, как подошел летчик. Служил он в третьей эскадрилье. Виделись мы только на полковых построениях, лично знакомы не были. После короткого обмена приветствиями, я доложил о готовности. Тот удовлетворенно кивнул и поторопил:
- Только давай побыстрее. Метеорологи сообщили – погода ухудшается. Идет грозовой заряд.
Он пошел вокруг самолета, делая предполетный осмотр. На защитном шле¬ме летчика красной краской была аккуратно написана фамилия: «Лиепиньш». Я обрадовался, похоже, земляк. Это – хорошая примета.
Пока пилот глубокомысленно заглядывал в сопло двигателя, появился на¬чальник группы САПС, капитан Прихватько. Его группа отвечала за авиацион¬ные средства спасения, или, говоря нормальным языком – за катапультные кресла. Неторопливо поднявшись по приставленной к кабине стремянке, он для вида подергал за заголовник кресла. Затем, также не спеша, спустился, поставил размашистую подпись в журнале и подмигнул мне:
- Чего такой кислый? Гляди веселее!
- Я не кислый, просто немного волнуюсь. Все-таки первый вылет в жизни.
- Первый? – протянул капитан. – Поздравляю…, - и тут же осекся. - Подожди, ты, что же тут один? А где Панин, где остальные?
- На обеде все.
Прихватько переменился в лице:
- Да, что ж они совсем с ума сошли! Погоди, погоди. Я сейчас. Самолет, только в полет не выпускай! Слышишь? Не выпускай!
Неожиданно для своей солидной комплекции, он припустил рысцой в сторо¬ну столовой.
Я остался в растерянности. Не выпускать? Почему? И сколько ждать? И чего? И как объяснить это летчику?
Тот, между тем, закончил осмотр и уже поставил ногу на первую ступеньку стремянки. Решение пришло само по себе.
- Скажите, вы из Латвии? – спросил я.
- Да, а что? – у летчика удивлено поднялась бровь.
- Нет, ничего, я просто сам из Риги.
- Мир тесен, – без особого энтузиазма отозвался Лиепиньш и поставил на стремянку вторую ногу.
- А вы там, в каком районе жили?
- В центре.
- А я, в Плявниеках.
Летчик бросил быстрый взгляд на часы.
- Да, Рига, Рига – красивый город…, - и поднялся еще на ступеньку.
- А вы знаете, там ведь сейчас реставрация Старого Города идет. Поляки делают.
- Слышал, – отрезал тот и стал подниматься наверх в кабину.
Пытаясь как-то исправить положение, я выпалил:
- А что это у вас такое?
- Где? – обернулся летчик.
- Вот, сзади. То ли пыль, то ли известка, не разобрать. Сейчас мне кресло перемажете. Дайте-ка отряхну.
- Только быстро. Говорю же тебе – время. Вылететь не успею!
- Сей момент, – заверил я его и стал выбивать пыль из его чистой куртки.
Бедолага терпеливо сносил мои издевательства. Между тем, понимая, что на одном месте столько грязи, физически быть не может, мне приходилось постепенно опускаться все ниже и ниже. Однако после того как я ласково по¬трепал его по заднице, летчик мигом взлетел наверх и запрыгнул в кабину.
- Все, спасибо, хватит! – решительно отрезал Лиепиньш. - Ты так волнуешь¬ся, как будто это твои личные «жигули» без чехлов. Где ты там есть? Куда пропал?
- Нога болит, еще с утра. Ходить тяжело.
Медленно, подволакивая ногу и отдыхая на каждой ступеньке, я поднялся по стремянке.
Однако, оказавшись наверху, мне сразу стало повеселее. Отсюда хорошо было видно, как со стороны столовой, чередуя пробежки с быстрым шагом, несся к моему самолету инженер эскадрильи. Еще через полминуты дверь пищеблока отворилась и, оттуда пулей вылетел Панин. Теперь, по крайней мере, мне стало ясно - чего, а главное - кого, я должен ждать. С улыбкой на все тридцать два зуба, я протянул руки к летчику, который в этот момент, за¬стегивал ремни кресла.
- У вас тут ремешок перекрутился, давайте расправлю.
Лиепиньш вздрогнул:
- Что ты меня все время, как девку лапаешь? Лучше включай АЗСы!
Тихонову оставалось до цели всего метров двести, но было видно, что его солидное брюшко дает себя знать - он начал заметно выдыхаться. Зато мой
старший техник увеличил скорость. Лавируя и прячась от инженера за стоя¬щими в ряд на ЦЗ самолетами и спецмашинами, он уверенно догонял своего начальника.
Мои пальцы стали, не спеша щелкать выключателями на панели, располо¬женной за спиной летчика. Панин в это время успел обогнать инженера.
- Все? – раздался нетерпеливый голос Лиепиньша. – Давай, на связь. За¬пускаю.
Я посмотрел на него и открыл, было, рот. Видя, что этот медлительный техник опять собирается сказать что-то, летчик поспешно надел кислородную маску, как бы ставя окончательную точку в разговоре.
Мои коллеги были уже рядом.
Неожиданно, даже для самого себя, я протянул ему руку и пожелал:
- Счастливого вам полета и мягкой посадки!
Такое теплое прощание настолько выходило за рамки принятого в полку, что Лиепиньш протянул в ответ свою. Сделал это он не столько для рукопожа¬тия, сколько защищаясь от возможного последующего трехкратного поцелуя. Я воспользовался ошибкой и, вцепившись в его руку, продолжал разглаголь¬ствовать:
- Чтобы все поставленные задачи были выполнены!
Панин был уже возле соседнего самолета.
Летчик мычал что-то сквозь маску и, крутя белым горшком защитного шле¬ма, пытался освободиться от рукопожатия.
- Всего вам самого доброго. Здоровья, благополучия и счастья в персональ¬ной и личной жизни!
Мой тезка, нагнувшись, ловко проскочил под брюхом «двадцатки», схватил лежащий ЖПС и сделал вид, что стоит здесь уже добрых полчаса. Я кубарем скатился по ступенькам. Позади тут же щелкнул закрывающийся фонарь.
Едва я подключился к внутренней связи, как появился красный запыхавший¬ся Тихонов. Еще на бегу, он начал орать Панину, что вобьет его по пояс в бетонку, если тот еще раз оставит без присмотра техника, который первый раз выпускает машину в полет.
Заработал двигатель самолета. Теперь мне уже не было слышно, о чем эмо¬ционально спорили старший техник с инженером. Держа перед собой картонку, с наклеенной на ней переговорной таблицей, я начал проверку работоспособ¬ности самолетных систем. Тихон и Сашка, наконец, прекратили разборы и те¬перь вместе ходили вокруг самолета, внимательно наблюдая за процессом.
Наконец, все проверки были закончены. Я вытащил массивные стояночные колодки из-под колес, и поднял вверх большой палец правой руки, показывая, что все в порядке. Краткий кивок шлема в кабине, поднятая в знак приветствия рука в черной перчатке. Самолет вырулил, направляясь к ВПП.

Никогда еще время не тянулось для меня так медленно. Казалось, что стрел¬ка часов стоит на одном месте. Но вот, наконец, свершилось! МиГ с бортовым номером «20», плавно снизился, коснулся земли. Сзади заполоскался цветной купол тормозного парашюта. Все внутри меня ликовало. Мой первый в жизни самостоятельный вылет, а точнее выпуск в воздух, прошел успешно.
От перевозбуждения, я даже не сразу заметил, что задул холодный порыви¬стый ветер. Пока мой самолет заруливал на стоянку, раздались крики: «Отбой полетам! Чехли машины и по норам». Я посмотрел на небо. Северная часть горизонта была затянута черными тучами, которые быстро неслись в нашу сторону.

День прошел успешно, слава богу! Завтра у меня день рождения. Устрою себе маленький расслабон. Приду на стоянку и даже пальцем не пошевелю. Не буду делать ничего. Абсолютно!

Жесть !!! :-))))))))))))))

Сибарит, спасибо!

Автор, Вам спасибо, хорошо пишете. Ждем очередные главы.

Спасибо всем за поддержку! Пожалуйста высказывайте свое мнение, а то, как я вижу, читают многие, но за исключением двух-трех человек, предпочитают не комментировать. Жду большей активности, а то мне иногда кажется, что ветка затухает.
Итак, продолжаю:


* * *

- Привет, Анютов! Спишь что ли?
Воспоминания трех прошедших армейских месяцев промелькнули у меня перед глазами. Я очнулся. Мой веселый день рождения продолжался. В укры¬тии нарисовался Синицын - начальник группы вооружения.
- Спишь? Я в гробу видал такой «спишь»! – отозвался я вместо приветствия. – Что надо-то?
- Пришел узнать все ли в порядке. Как прошла подвеска боеприпаса?
- Ты бы лучше, чем спрашивать, подошел во время тревоги помочь ракеты вешать. Заодно бы и ответ на свой вопрос получил, – буркнул я недовольно.
- Вас много, а я один, – Вова парировал мою колкость любимой фразой ра¬ботника советской торговли и тут же переменил тему. - Новость уже слыхал?
- Нет. А что случилось?
- Есть уже первые результаты тревоги, – Вова радостно улыбнулся, доволь¬ный то ли этими результатами, то ли тем, что он знает больше, чем другие.
- Какие?
- В первой эскадре 11-ый по тревоге не взлетел - поймал булыжник в дви¬гатель. Теперь, менять придется. Это, какие же народные деньги на ветер! Вот, враги народа! Вредители! – обращаясь непонятно к кому, закончил свою тираду Синицын.
Я сразу же вспомнил про неподсоединенные разъемы на ракетах, и мой лоб покрылся испариной. Как можно беззаботнее я поинтересовался:
- А вообще, что у летчиков за задание? Пуски ракет ожидаются?
Вова посмотрел на меня озадаченно и переспросил:
- Пуски? Это вряд ли. Я бы знал. А почему ты спрашиваешь?
- Да, так просто, интересно, – мне сразу стало легче. - Значит, зря с разъема¬ми столько мудохался. Можно было не подсоединять. Все равно, свозят раке¬ты, как балласт и назад привезут.
- Ты, что с ума сошел? – вооружейник от возмущения чуть не поперхнул¬ся. - Ничего, не зря! В полете головка наведения ракеты все время должна находиться в определенном температурном режиме. А как же это возможно без подачи электроэнергии? Головка выйдет из строя, и все. Ракету можно выбрасывать к едрене фене!
У меня внутри все оборвалось. Я знал, что каждая из ракет стоит порядка 100 тысяч рублей. Если перевести эти деньги на самую дорогую автомашину нашего времени – «Волгу», то получалось, что я уничтожил сорок «Волг» од¬ним махом. На ум пришел старый анекдот. Там одна женщина рассказывает другой, что муж каждую субботу просит у нее рубль, чтобы рассчитаться за автомат, потерянный в армии. Это, что, отвечает другая, пожилая. Мой у меня трешку берет – он свой танк в болоте во время войны утопил!
Почему-то сейчас, анекдот не показался мне смешным. Моя зарплата со¬ставляла всего 220 рублей ежемесячно. Я начал быстро прикидывать в уме, сколько мне нужно жизней, чтобы рассчитаться с родным государством.
Вероятно, Вова-вооружейник смог что-то прочитать на моем лице и спросил подозрительно:
- А ты все как следует подсоединил?
- Конечно! Все, как положено, – быстро выпалил я.
- Ну, смотри, Анютов, – пообещал мне вооружейник перед уходом. - Когда самолеты вернутся, лично приду, проверю!
- Да, ради бога, – как можно равнодушнее бросил я ему вслед.
Кажется, я сделал сам себе очень хороший подарок на день рождения. А уж дорогой, какой!


Самолеты вернулись назад только после обеда. Слова «после обеда» в данном случае звучали издевательски. Никакого обеда у нас не было, как в прочем, и завтрака. В нарушении основного авиационного закона: «война – войной, а обед - по распорядку», кто-то отдал приказ не покидать зоны эска¬дрилий.
Все четыре ракеты находились на месте. Из кабины выполз Чернов. Не¬вооруженным глазом было видно, что он зол, как черт. Ни слова не говоря, начштаба поставил свою закорючку в ЖПСе и исчез. Однако я не замечал ничего, даже голода. Мои мысли занимало только одно – успеть снять с само¬лета ракеты до прихода Синицына. Мне повезло, тот так и не появился, веро¬ятно, забыв про меня. В суматохе, никто ничего не заметил и, через некоторое время, первый боекомплект занял свое прежнее место на стенках укрытия.
Я был почти счастлив. Протиснувшись в узкий канал воздухозаборника дви¬гателя, и подсвечивая себе фонариком, я осмотрел лопатки компрессора, в поисках возможных повреждений. (Распоряжение, сделанное инженером пол¬ка, после возвращения самолетов на родной аэродром, являлось совершенно оправданным и своевременным, в свете сегодняшних событий). На 20-ом все было в полном порядке.
Однако, как оказалось, не всем так повезло. После окончания осмотра двига¬телей на всех самолетах, участвующих в «боевых действиях», молнией среди техсостава пронеслась весть, о попадании посторонних предметов, еще в два двигателя. Особая пикантность ситуации заключалась в том, что эти маши¬ны с повреждениями компрессора ушли в полет. Каждому было понятно, что случилось бы, если один из этих двигателей вдруг остановился в воздухе. Но, слава богу, в этот раз, все обошлось без жертв (спасибо советской военной авиатехнике, изготавливаемой с многократным запасом прочности). Тем не менее, теперь уже три двигателя подлежали снятию и отправке на ремонтный завод. Такие потери для мирного времени, не являлись рядовым событием. Полк гудел, как растревоженный улей, обсуждая, кто же виноват в том, что произошло.
Постепенно, как мозаика, из слухов и доступной нам информации, стала складываться, общая картинка. Войны, слава богу, не случилось. Как обычно, все было намного проще. Просто незадолго до описываемых событий, произо¬шла смена командующего Прибалтийским военным округом. Новая метла, как обычно, решила показать, что старая мела плохо. К несчастью для нас, было принято решение подмести именно 666-ой истребительно-бомбардировочный полк. Летному составу, в последний момент, поставили задачу: старт с мест базирования, выход на полигон с нанесением удара по наземным целям и по¬следующим уходом на запасной аэродром.
Полк взлетел, собрался в воздухе (как не странно, никто даже не заблудился и не отстал) и пошел на полигон. Над районом, где располагался условный противник, висел низкий густой туман, о чем, кстати, заранее предупреждали метеорологи. Однако приказ, есть приказ. Первым, как и полагается, летел сам Нечипоренко. Позади него шла пара под руководством Птицына. Снизив¬шись до предельно малой высоты, командир, так и не смог увидеть землю, полностью закрытую белой пеленой. Не рискнув использовать оружие в усло¬виях нулевой видимости, Нечипоренко сделал разворот и стал резко набирать высоту, уходя в сторону запасного аэродрома. За ним последовал весь полк, так и не отработав по мишеням.
Единственным, кого не смутили погодные обстоятельства, был замполит. Помня заученную фразу, что нет таких крепостей, которые бы не смогли взять большевики, он, не раздумывая, нажал кнопку пуска. Три ракеты ушли в бе¬лый свет, как в копейку. Зато четвертая, улетев за пределы полигона почти на десять километров, с ювелирной точностью поразила деревянный мост. В ре¬зультате авиаудара, колхоз «40 лет без урожая» (так называли его в районе), надолго остался отрезанным от ближайшей бани и винно-водочного магазина. Также осколками была убита пасущаяся неподалеку мирная эстонская коза, усиливая неприязнь коренного населения к своим защитникам.
И вот теперь, Нечипоренко стоял навытяжку перед главным проверяющим, генерал-лейтенантом сухопутных войск, который являлся одним из замов ко¬мандующего округом. Генерал орал на комполка, отметая робкие попытки ко¬мандующего ВВС округа, защитить своего подчиненного.
- Ты, почему не отработал по целям?! – потрясал кулаком пехотинец.
- Видимость была плохая. Землю не видел, товарищ генерал-лейтенант.
- Ты что, меня за идиота принимаешь?! Как это? Я с наблюдательного пун¬кта видел, как вы пролетали, а ты меня не видел?! Я вам всем очки пропишу! Каждую ночь у меня по тревоге будете подскакивать! Спать прямо в кабинах самолетов!
Нечипоренко молчал, уставившись в одну точку, над головой низкоросло¬го генерала. Он страшно жалел, что не последовал примеру Птицына. Может быть, хоть одна из ракет попала бы в вышку, где в это время находился про¬веряющий. Тогда, по крайней мере, на него сейчас орали бы не напрасно.


В это время техсостав собрался в курилке перед эскадрильским домиком. Рядом с курилкой был установлен пропагандистский плакат. На плакате изо¬бражался суровый воин-прибалтиец в каске и с автоматом в руках. На заднем фоне расстилались мирные советские поля, коптили небо заводы и фабрики. Понизу плаката шла ленинская цитата. Она гласила: «Все, что создано наро¬дом, должно быть надежно защищено!». Еще чуть пониже, красовалась наца¬рапанная каким-то острым предметом, приписка: «от прапорщиков». Дело шло к вечеру, начинало темнеть, но команды покидать зону все не было. Пользуясь выдавшимся свободным временем, технота оживленно обсуждала события сегодняшнего дня.
- Что, летчикам нашим не нравится, когда ими пехота командует? – мсти¬тельно иронизировал Петров. - Видите ли, те не умеют авиацию правильно использовать, а берутся руководить!
- Правильно возмущаются. Кто за погубленные двигатели теперь ответит? Или ты хотел, чтобы мы своими ракетами парочку колхозов с лица земли стер¬ли? - возразил старший техник первого звена Славка Шувалов.
Шувалов и Петров были ровесниками и оба в одинаковом звании – старший лейтенант. Однако Славка имел высшее военное образование и слыл в эска¬дрилье интеллектуалом. Этого было достаточно, чтобы Женька на дух таких не переносивший, азартно полез в спор, не желая оставлять последнее слово за «шибко умным»:
- А когда пилотня техсоставом командует, ни хрена в технике не разбираясь? Это что, Шувалов, правильно?
- Ничего не поделаешь. В конце концов, это мы для них, а не они для нас, – пожал плечами Славка.
- Так, и авиация, сама по себе, не нужна никому! – взвился Женька. - Она работает для пехоты и, значит, только краснопогонники должны определять, куда ей лететь и что делать. А если бы на самом деле война? Ничего, пусть летуны немного побудут в нашей шкуре. Так им и надо!
Мнения разделились. Спор начинал набирать крутые обороты, когда в него вмешался Дед:
- Пока вы еще не подрались, расскажу вам историю. Аналогичный случай произошел со мной на авиабазе Борзя в Забайкалье. Был я тогда еще летехой зеленым.
Все тут же замолчали. Любимым занятием эскадрильи было слушать Де¬довы байки. Капитан огляделся вокруг словно удостоверяясь, что все готовы внимать его словам и начал:
- Вот, также, подняли нас по тревоге. Я свой агрегат подготовил к вылету. Короче, стою, жду летчика. Смотрю, вместо него, к моему самолету подходит какой-то полковник. В петлицах у него – танки. Ну, понятно, сразу соображаю, что это проверяющий. Подхожу, докладываю. Мол, самолет к вылету по тре¬воге готов. Техник самолета, такой-то.
Стало уже совсем темно. Порывами налетал холодный ветер, гоняя желтые листья. Один из них попал Деду прямо в лицо и залепил ему левый глаз. Рас¬сказчик, лениво выматерился, смахнул непрошенную помеху и продолжал:
- Полковник мой доклад выслушал и выдает: почему не взлетаешь? Я рас¬терялся, ошалел просто. Мямлю что-то, про то, что летчика жду. Тогда, танкист спрашивает: ты, сколько уже лет в боевом полку служишь? Я отвечаю – четы¬ре. А тот: и что, за это время еще сам летать не научился?! Вот, у нас, как. Кто первый в парк по тревоге прибежал, тот начинает технику из-под удара выво¬дить. Все равно, кто. Хоть комполка, хоть последний рядовой. А у вас бардак, ну и бардак! Правильно говорят в армии: когда бог наводил на земле порядок, то авиация была в воздухе.
Курилку потряс мощный гогот.
- Сразу видно, что полковник этот Горького не читал. Не знает, что «рож¬денный ползать - летать не может», - поделился своими знаниями советской классики Шувалов, едва техники закончили смеяться.
- Не прав ты, Славка, - снова завел свою шарманку Петров. – «Рожденный ползать - летать не хочет!». Вот это будет правдивее.
- Ну, Женька, Горький до такого бы не додумался. – Шувалов безнадежно махнул рукой, прекращая спор.
- Да, что он твой Горький в жизни видел, если ни одного дня техником не послужил? – Петров, казалось, даже не заметил, что его противнику уже на¬доела эта дискуссия. - Ведь все, что человеку надо: и жратва, и водка, и бабы – все это на земле находится. А что там наверху? Воздух один! Так что я там забыл?
- Да, уж, рожденный ползать - он везде пролезет! - прокомментировал Борзоконь.
- Верно говоришь, Дед, это про нас, про техноту! – Петров повернулся к ка¬питану. – Если хочешь знать, то я….
В этот момент разговор прервал инженер эскадрильи, неожиданно появив¬шийся на пороге технического домика:
- Весело вам? А ну выходи строиться. Однозначно, стопроцентно! - чувство¬валось, что Тихон находится в дурном расположении духа.
- Что, по домам, товарищ капитан? - предположил кто-то. - С ранья, здесь торчим.
- Филонов, – в полутьме инженер узнал офицера по голосу. - Я твоего мне¬ния спрашивал? Тогда молчи и слушай сюда. И все, внимание! Сейчас, вы¬страиваетесь цепью, стопроцентно, и идете вдоль всех рулежек зоны, очищая бетонку от камней, земли и прочих посторонних предметов.
- Это сейчас-то, по темноте?! – из строя раздались недоуменные возгласы. - Что, завтра утром нельзя?
- Молчать! – заорал Тихонов. - В армии приказы не обсуждают, а выполняют! Кто не умеет фонариком пользоваться или у кого его нет, поднять руки. Будет у меня языком на ощупь рулежки чистить, однозначно. Желающие? Тогда, ра¬зойдись выполнять задачу.
Техники молча поплелись делить рулежки между звеньями. Нам стало по¬нятно, кто, в конце концов, оказался виноватым в выводе из строя трех двига¬телей полка.
В двенадцатом часу ночи, командование, решив, что мы уже достаточно на¬казаны, разрешило вернуться в гарнизон. Перед отъездом, инженер объявил:
- Сейчас убываем на отдых. Завтра с утра построение в 8 ноль-ноль. Форма одежды - полевая. Сегодня нам было сделано замечание - не все имели в наличии тревожные чемоданчики. Напоминаю, кто еще не знает, или забыл. Чемоданчик, стопроцентно, обязан иметь при себе каждый офицер, прибы¬вающий по тревоге. В нем должны находиться пара сменного белья, теплые вещи, личные туалетные принадлежности и десять рублей денег. Завтра всем иметь с собой чемоданчики. Они будет проверяться, однозначно. Вопросы? Нет? Тогда, в кузов, уроды!
«Уроды» торопливо полезли в эскадрильский тягач, к брезентовому тенту которого была прикреплена табличка с надписью – «ЛЮДИ».

Спасибо. Легко читается. На одном дыхании и с улыбкой.
Многое напоминает свою бесшабашную армейку в юности.
Вот эта фраза: «Уроды» торопливо полезли в эскадрильский тягач, к брезентовому тенту которого была прикреплена табличка с надписью – «ЛЮДИ» на мой взгляд хорошо итожит эпизод и ироничным юмором убила:)
Мне же сразу схожий эпизод впомнился.

После осенней проверки, пока командование возило высокую комиссию на Каракумский канал искупнуться, половить рыбки и просто попить теплой туркменской водки, нам были даны сутки для устранния замечаний. Что бы они не попали в итоговый акт. Одним из замечаний было именно отсутствие соответствующей таблички на хозяйственном труммэне.
Утром, на раздаче слонов, изготовть ее старшина-прапор поручил рядовому узбеку, обладавшему феноменальными каллирафическими способностями. Одного старшина не учел: пока узбек рисовал боевой листок, над ним буквально стоять приходилось, не отходя от него ни на минуту. Не в ладах был уроженец солнечной южной республки с Великим и могучим, что в принципе объяснимо:))
Так вот, поручение было выполнено с армейской четкостью и к вечеру на заднем борту грузовика появилась необходимая табличка, где на желтом фоне, четкими черными буквами красовалась надпись: "салдати".
Быль:))

Спасибо за удовольствие от чтения и ждем нового продолжения историй.

читая эту ветку - и как будт-то сам нахожусь в шкуре героя повествования
сам отработал техником 6 лет на су-17
очень сочно всё передаёте foresters, так держать! И двухгодичники у нас были в полку и такой же "Дед", который служил в Борзе, которого все слушали открыв рот.
Вот выше Вы описывали первый самостоятельный выпуск техника. Резануло два момента:
- доклад лётчику о готовности, хотя подписи САПСистов ещё в ЖПС нет,
- техник находится сам, без механика, без НТЗ. Я думаю, что это нонсенс. Если у молодого технаря первый выпуск,- возле него обязательно должен быть НТЗ. Или опытный механик как минимум.
Но это всё так, мелочи. Можно сказать брюзжание. Колорит с которым Вы описываете события, очень точно передаёт атмосферу происходящего, а это главное.
Вот вспомнил свою реальную историю:
крайние два года службы поставили меня на НТЗ - 5 бортов в звене. Четыре технаря с опытом, а пятый - молодой. Но не совсем. До этого он в нашем полку служил срочную в должности механика самолёта, потом поступил в военно-техническое училище и стал служить техником на этом же типе. Пришёл он в звено сразу со сдачи зачётов, а я не успел его проверить. Тем более, что, думаю парню опыта не занимать.
Так вот - первые полёты. Я практически от него не отхожу - масло проверил, г/аккумуляторы, замки, лючки, ну вообщем всё, как положено по НИАС. Вижу, парень нервничает и косо смотрит на меня, - типа, чё ты пристал, мол, всё я знаю.
Решил я проверить насосы перекачки. Говорю ему - давай в кабине включи "Аккум" и АЗС "Насосы". Он бодренько прыгнул в кабину, а я пошёл к району насосов под самолёт. Стою минуту, вторую- тишина. Выглянул, а техник в кабину свесился и шарит руками. Я кричу, - давай включай! Тишина.
Я сам полез в кабину и вижу как он лихорадочно глазами по кабине шарит, но переключатель "Аккум" В УПОР НЕ ВИДИТ! У меня мурашки по коже. Говорю, - ты чё, давай включай. А он только мычит в ответ.
Вообщем я сам в тот раз выпустил его самолёт. А инженеру - шепнул о несоответствии этого техника. Но так, как людей не хватало он ещё пробыл пару месяцев у нас в звене("отмочил" ещё пару номеров, после которых волосам придаётся характерный серебристый оттенок) а после его перевели с техников.

Из Сибири -
Спасибо, приятно продолжать, когда тебе дают такие высокие оценки. Постараюсь не разочаровать и в будущем. Кстати, там будет и об использовании в армии русского языка ребятами из Средней Азии. Теперь вижу, что это не только в нашем полку было проблемой...

Cornett –

Рад приветствовать коллегу! Я, честно говоря, когда писал, боялся, что за 20 с лишним лет уже забыл, как там все было и, наделаю множество ляпов. Однако, судя по тому, что такой опытный человек, как Вы пока не обнаружили ничего серьезного, то вышло неплохо. В любом случае, если увидите какой-нибудь явный прокол с моей стороны, пожалуйста дайте мне знать. Я хочу, чтобы у меня в книжке все было повзрослому.

Касательно эпизода с выпуском самолета. Именно это я и хотел показать. У проголодавшегося НТЗ в обеденное время элементарно вылетело из головы, что у одного из его техников сегодня первый вылет. А пацан, оставшийся один, и естественно, не желающий закладывать своего непосредственного начальника, от волнения забыл даже собственное имя, не то, что проверить подпись САПСиста.

Я Вам искренне завидую (я имею в виду комплектацию Вашего полка)! Я механика за два года службы видел всего пару раз (а ведь наши самолеты одного класса). Все только сам, в одиночку... А НИАС у нас был, как улица с односторонним движением. О нем вспоминали только тогда, когда нужно было что-нибудь потребовать от техника, если же речь заходила об обязанностях отцов-командиров, то сразу же начинался наезд: ты что не знаешь, что у нас не хватает... (нужное подчеркнуть) и ты что, самый умный? Другие же как то работают и не жалуются!

По той же самой причине меня просто убила концовка Вашей истории, когда офицера убрали из техников. У нас такое было практически невозможно, народу катастрофически не хватало. Наоборот, техники самолетов всеми правдами и неправдами старались соскочить с этой 'теплой' должности, любыми способами, вплоть до увольнения из армии (что в те времена было практически невозможно). Я думал, что такая ситуация по всем ВВС, однако, оказывается были и приличные полки. Вы правы, техником самолета служить может далеко не каждый, а цена ошибки слишком велика. Поэтому таких людей нужно было убирать от самолетов, чем скорее, тем лучше! Именно так, как это происходило у Вас, но к сожалению не везде...

может более лучшая комплектация механиками у нас была по причине того, что полк был разведывательным, - всё таки две дополнительные группы - РЭР и РЭБ, ФО, -объём работы побольше.
Хотя, я помню, что долгое время сам работал без механика, - тяжелее конечно приходилось. Но это было время, когда уже подтвердил первый класс, а никак не в самом начале службы.
Помню ещё, когда закрепляли за техником два борта. Как правило - один из них - на "приколе", второй - в строю. Ещё на спарках, -обязательно был механик, всё таки вылетов делал поболее боевых самолётов.
А вообще - я очень мало нахожу повествований как Ваши, о техсоставе, переданные с таким реализмом. Может потому, что я очень скептически отношусь к разного рода "ляпам", которые замечаю в кино или в книгах на авиационные темы.
Со мной даже родственники или друзья не могут смотреть нормально фильмы типа "Экипаж". Ни коим образом не хочу казаться этаким супер-пупер критиком. Во многих произведениях и фильмах, как например в том же "Экипаже" ведь не особо выражен акцент на фрагменте, где герой Филатова выходит в полёте в канал воздухозаборника. Там фильм о другом, но всё равно - меня этот фрагмент "убивает".
Так вот, в Ваших произведениях таких "ляпов" практически нет. Я, как бы реально вижу всех Ваших героев. Наверное потому, что когда-то сам был частью такого повествования.
С удовольствием буду ожидать новых страниц Вашего творения.

С уважением, Cornett

Cornett -

Как говорят в Одессе: "вы таки будете с меня смеяться", но у меня те же самые проблемы. Моя жена некоторое время полетала стюардессой и, естественно, ее любимый актер - Л.Филатов, а фильм - "Экипаж". Каждый раз, когда мы его смотрим, на эпизоде, где бортач лезет в воздухозаборник, у нас дело доходит практически до развода!

С уважением foresters

И продолжаю - Глава 2

Глава 2.

Двухгадюшники


Первым делом поломаем самолеты…
(Музыка – В.Соловьев-Седой,
слова – приписывают авиатехникам)


На следующий день наша эскадрилья, скрипя ремнями полевой формы, вы¬строилась на рулежке. Справа от нас стояла первая, слева - третья эскадри¬льи. Дул сильный северный ветер. Временами начинался мелкий моросящий дождик. Я дрожал от холода в своем легком полевом кительке. Пару раз в мою голову приходили малодушные мысли о нижнем белье, которое я прин¬ципиально не носил. Оно лежало сейчас в тревожном чемоданчике, стоящим возле моих ног и так и просилось в дело. Однако после некоторых сомнений эти мысли были с негодованием отвергнуты – настоящие мужчины никогда не меняют своих решений.
Речь комэска была краткой. Обводя строй своим тяжелым немигающим взглядом, он еще раз напомнил нам об итоговой проверке и о лежащей на нас ответственности. В конце, Паханов добавил, что если члены комиссии спросят о жалобах или предложениях, то правильный ответ такой: «Жалоб нет. Всем довольны. Спасибо Родине за заботу!». После этого эскадрилью перестрои¬ли в несколько шеренг, с большими интервалами между отдельно стоящими офицерами. Тотчас же после перестроения, к нам приблизились незнакомые подполковник, майор и капитан. Как я догадался, это и были представители дивизии.
Первым вдоль строя двинулся майор. Переходя от одного к другому, он за¬давал всем тот самый вопрос, о котором только что предупреждал Паханов. Когда майор дошел до меня, я от всей души поблагодарил Родину за предо¬ставленное мне место в гостинице. Тот быстро взглянул на меня и лишь кратко кивнул в ответ.
Следом за ним шли подполковник вместе с капитаном. Вскоре они поравня¬лись с Гусько, который стоял в шеренге впереди меня. Первым делом подпол¬ковник заметил, что у Юры отсутствует тревожный чемоданчик.
- А где ваш чемоданчик? – строго обратился он к моему товарищу.
Тот суетливо полез в карман, извлек из него видавшую виды, разлохмачен¬ную зубную щетку, завернутую в газету, и протянул ее проверяющему.
- И это все?! – изумился подполковник.
- Почему, все, – дернул шеей Гусько и начал расстегивать ворот у кителя.
Все то время, пока он боролся с крючком, оба офицера стояли с выпучен¬ными глазами и, не отрываясь, смотрели на Юрины руки, как будто бы тот показывал фокусы. Наконец Гусь справился с задачей.
- Вот, смотрите, – двумя руками он распахнул ворот пошире. - Вот, две пары белья. Чистая, как положено, одета сверху. Когда одна из них станет грязней относительно другой, можно будет поменять их местами. Опять же, тепло. Де¬сять рублей показать?
- Фамилия? – только и смог выдавить проверяющий, когда пришел в себя.
- Лейтенант Гусько, – бодро отрапортовал Юра. Он искренне не понимал, что произошло.
Капитан мгновенно схватился за свой блокнот и сделал запись.
- Вот, этого вот..., – подполковник ткнул пальцем в Юрину грудь и повернул¬ся к своему помощнику. - Обведи фамилию пожирнее!
Они отошли от Гусько. Я покрутил головой по сторонам. Слева от меня стоял старший лейтенант Славка Шувалов. Он любил и умел носить форму. Поэто¬му Шувалов шил ее в специальном ателье, даже сапоги. Они были из отлич¬но выделанной кожи, со слегка притупленными, по тогдашней моде носами. Выглядел Славка, как на картинке – весь из себя подтянутый, наутюженный, перепоясанный тугой портупеей.
Продолжая дрожать на холодном ветру, я задумался, и не сразу заметил, как проверяющие дошли до меня. Гордо выпятив грудь, расправив плечи и выставив вперед свою начищенную до блеска обувь, я вытянулся по стойке «смирно». Подполковник оглядел мой наряд, потом обошел вокруг и, помор¬щившись, спросил:
- Что это на вас, товарищ лейтенант, форма висит, как мешок? И дырка, вон, на груди. Вы, что свой китель с убитого сняли? И, опять же обувь. Вам что не говорили, что ее сзади тоже нужно чистить? Каблук, он ведь тоже сапог!
Капитан, стоявший за спиной подполковника, продолжал строчить что-то в блокнот. Между тем, старший из проверяющих перешел к Шувалову и сразу же уставился на его сапоги. Лоб члена комиссии наморщился. Видно было, что он никак не мог сформулировать свою мысль. Наконец подполковник бросил через плечо капитану:
- Запишите, острота носов туповата!


После построения я подошел к Юре и поинтересовался:
- Юрий Яковлевич, что у тебя опять произошло? Тревожный чемоданчик ока¬зался не уставного размера?
Мой товарищ лишь досадливо отмахнулся рукой:
- Слушай, в чем проблема? Это же рацпредложение. За это награждать нуж¬но. Вот, тупари армейские! Скажи, что они от меня хотят? Чего им всем надо?
- Человеком тебя хотят сделать. Придешь из армии – будешь первый парень на деревне. Все девчонки твои будут. Видишь, сколько тут преимуществ: кор¬мят, поят и даже воспитывают бесплатно.
Юра ничего не ответил, только беззвучно пошевелил губами и протер мо¬крые от дождя очки.
- Ну, шо, змерзли, двухгадюшники? Ниче, вечером отогреетесь!
Мы обернулись. Мимо нас проходили несколько техников первого звена, во главе со своим начальником Шуваловым. Юра молча отвернулся, сделав вид, что не расслышал. Мне пришлось отвечать за двоих:
- Привет пэтэушники! Давай, проходи, не задерживайся. Без вас разберем¬ся.
В ответ на множество обидных прозвищ, придуманных кадровыми офице¬рами для нас, мы, в свою очередь, называли их «пэтэушниками». Ведь даже высшее военное училище, все равно – только училище.
Однако брошенная мимоходом фраза напомнила мне, о запланированном сегодня на вечер эскадрильском мероприятии. Мероприятие было печального плана - поминки.

Четыре года назад, тягач с техсоставом второй эскадрильи, возвращался после ночных полетов и на «Y»-ом перекрестке, ему в бок врезался топли¬возаправщик. Удар пришелся прямо в бензобак «Урала», который тотчас же взорвался, и машина вспыхнула как факел.
Три человека, которые сидели ближе всех к выходу успели выскочить из горящего тягача. Первая реакция – бежать отсюда, как можно скорее, пока не взорвался заправщик. Он хотя и отлетел от удара на пару метров, но пламя с тягача могло перекинуться на него в любую секунду. Однако эти люди имели советское воспитание. Из-под объятого пламенем брезента доносились крики и стоны. Это у них на глазах заживо сгорали их товарищи. Офицеры броси¬лись назад в огонь и успели вытащить несколько человек, уже потерявших сознание. Той же ночью, всех кто еще был жив, срочно отправили в госпиталь в Таллин.
Через несколько дней эскадрилья подвела страшный итог: из семнадцати человек, ехавших в кузове тягача, выжило только двое. Эти двое счастливцев были теми, кого их друзья, вытащили в бессознательном состоянии из горящей машины. Сами же спасители, хотя и имели только небольшие ожоги, умерли, не доехав до госпиталя. Вскрытие показало: пары бензина сожгли их легкие дотла. За одну ночь, мы потеряли почти половину технического состава.
С этого дня, в эскадрилье появилась традиция – каждый год, в этот день, справлять поминки по своим погибшим товарищам. Мероприятие обычно про¬водили в «Охотничьем Зале». «Зал» представлял собой небольшую поляну в лесу, неподалеку от гостиницы. На поляне стоял вкопанный в землю длин¬ный деревянный стол и такие же скамейки. Ради такого дела, инженер не по¬скупился и выкатил трехлитровую банку спирта. Летчики принесли несколько бутылок водки. Первый жучара эскадрильи, старший лейтенант Филонов был заслан в пищеблок. Будучи любимцем завстоловой Александры Ивановны, он легко договорился с ней забрать сегодняшний эскадрильский ужин сухим пай¬ком. Теперь на столе живописно возвышались тарелки с отбивными, копченым салом, вареной картошкой, луком, малосольными огурцами и прочей снедью, столь милой мужскому сердцу.

Первый тост произнес комэск, держа в руках стакан, на четверть наполнен¬ный водкой:
- Ну, за ребят! Пусть будет им земля пухом!
Все встали и выпили залпом. Я отпил маленький глоточек и чуть не задо¬хнулся – для меня спирт оказался слишком слабо разбавлен водой. Юра стоял рядом со мной. Он искусно сымитировал, что пьет, и тут же поставил стакан на стол. В полном молчании разлили снова. В этот раз, я предусмотрительно добавил жидкости в свою тару, из стоящей на столе банки с водой.
Слово взял замполит эскадрильи:
- Я еще раз хочу выпить за наших погибших товарищей! Я прекрасно всех их знал, как, наверное, и большинство, из вас, сидящих за этим столом. Они были хорошими специалистами, отличными коммунистами и комсомольцами, прекрасными друзьями, мужьями и отцами! Многие из их семей еще и сейчас живут в гарнизоне. Каждый из нас готов всегда придти им на помощь. Давайте выпьем за то, чтобы такое больше никогда не повторилось в нашем полку!
Офицеры выпили снова. Я тоже приложил стакан к губам. В нос ударил рез¬кий запах разбавленного водой спирта, но холод оказался страшнее. Закрыв глаза, я заглотил, сколько смог, этой слегка мутноватой жидкости. Огненная струйка побежала вниз до самого желудка, постепенно разгоняя тепло по все¬му телу. Эскадрилья суетливо зашевелилась, накладывая еду в тарелки. На¬чали закусывать, появились первые негромкие разговоры. Налили и выпили по-третьей. Дальше уже пили без тостов.
Я повернулся к Гусько. Тот ничего не пил, зато его челюсти работали со страшной скоростью. Пространство на столе, в радиусе вытянутой Юриной руки, сильно смахивало на лунный пейзаж.

Шум и разговоры, между тем, становились все громче. Общее мероприятие разбилось на отдельные группки. Послышался смех. Начали рассказывать анекдоты. Удивительное свойство живых – нежелание и неумение долго скор¬беть о мертвых. Сколько раз я был свидетелем поминок, которые к своему концу, по накалу веселья превосходили иную свадьбу. Хорошо это? Плохо? Наверное, нормально. У живых своя жизнь, у мертвых – своя, и они никогда не пересекутся. Отдавая дань покинувшим нас, оставшиеся, тем не менее, ин¬стинктивно стараются держаться подальше от этого чужого и страшного для них мира.
Я, наконец, первый раз за день, согрелся. В моей голове зашумело и появи¬лось много умных мыслей, которыми мне не терпелось поделиться с окружаю¬щими. Так как Юрин рот был постоянно занят, я присоединился к разговору спецов, сидевших по другую сторону от меня.
Их было двое: Филонов и Телешов. Они оба входили в группу радиооборудо¬вания. Абсолютно разные и по характеру и по виду, Филонов и Телешов были неразлучными друзьями.
Младшему лейтенанту Телешову было около сорока. Флегматичный, с прак¬тически седой головой, с большими и печальными, как у коровы глазами, он имел болезненную зависимость от спиртного. Эта зависимость создавала ему много проблем по службе. Телешов неоднократно подвергался дисципли¬нарным взысканиям, вплоть до снижения звания. Хотя из армии техника не выперли, но звание младшего лейтенанта, позорное в его возрасте, служило последним предупреждением.
Филонов тоже был не дурак выпить, но всегда знал меру, службу не про¬пускал и в употреблении в рабочее время замечен не был. Его жуликоватое лицо, с прищуренными, как у китайца глазами, мелькало то там, то здесь, по зоне эскадрильи. По широкому от уха и до уха рту Филонова постоянно блуждал окурок сигареты. Его девизом было: «Уходя с аэродрома, возьми что-нибудь для дома»! В своем берете, промасленной куртке и технических тапках, с прикрученной проволокой подошвой, он был больше похож на сантехника ЖЭКа, нежели на офицера ВВС. Удивительно, но у него была очень симпатич¬ная жена. Высокая, с длинными светлыми волосами и необыкновенно прямой осанкой - настоящая русская красавица. В дополнение к этому, она еще закон¬чила консерваторию по классу пианино и преподавала в местной музыкальной школе.
Я вклинился в разговор со своим анекдотом и был принят в компанию. Уже заметно опьяневший Телешов, хлопал по плечу своего друга:
- Филон, давай после этого поедем к тебе, добавим?
- А че, можно, – кивал головой, почти трезвый Филонов.
- А попросишь жену, чтобы сыграла?
- Да, пожалуйста, все что хочешь.
- Нет, мне все не надо. Пусть мою любимую сыграет – «Полонез Огинско¬го»!
- Можно, - снова соглашался Филонов.
Внезапно глухой шум на другом конце стола, взорвался криком:
- Что? Что ты сказал?!
Все повернули головы и увидели вскочившего со своего места капитана Яковлева, командира первого звена.
- То, что слышал, – огрызнулся Шувалов, старший техник того же звена.
- Да как ты можешь? Я же твой командир!
- Мы здесь все сейчас - просто собутыльники.
- Да я... Да я... Я посажу тебя! – срывающимся от злости высоким голосом завопил капитан.
- Если еще проживешь хоть немного! – вспыхнувший, как порох Славка, вы¬скочил из-за стола, пытаясь достать до противника.
Сразу несколько человек повисло у них на руках. Так и стояли они, бешено вырываясь, друг напротив друга. Голубая летная куртка, против черной техни¬ческой – великое противостояние.
- Вы что, совсем с ума посходили! – изо всех сил рявкнул комэск. – Ну-ка, не¬медленно прекратить! И вообще, - он обвел глазами стол, - давай, сворачивай все это. Не умеете пить, будете сосать молоко через тряпочку!

Вот всегда у нас не так, как у людей. Начинаем за упокой, заканчиваем за здравие.

Да помню и я всякие проверки, больше всего напрягала ГИМО. Для нас это было как наказание - форма, портупея, сапоги. Ну не любят в авиации эту форму, всё время в техничке ходим.
А вот пьянки организованные - это любимое развлечение. Правда в Вашем рассказе повод грустный.
Вспомнил случай.
Жена моя уехала. Решили собраться у меня дома. Кто вина принёс, кто закусь. Накрыли стол, расселись, налили каждому по стакану, встали чокаться. Тут прапорщик Ваня говорит,- подождите, не пейте. Все уставились на него. А он спрашивает у кого-то из наших,- вот ты за вином ходил на базар, а орешков не принёс. Все загалдели,- на фига, говорят тебе те орешки,- закуски и так полно. А Иван, так хитро, - Как, вы не знаете? Чтоб под подушку положить. - А зачем Иван? - А вот ляжешь ты спать, прийдёт белочка, орешки заберёт, а тебя не тронет. Поржали.

С уважением, Cornett

Спасибо.
Конструктивная критика, надеюсь, принимается? :)
Немного резанула вот эта фраза: "У живых своя жизнь, у мертвых – своя"
У мертвых, увы, жизни уже нет, может как-то подправить-переделать предложение?

Жду продолжения.

Cornett -
Классно! Надо будет запомнить про орешки. Отличный совет. В жизни точно пригодится!

Из Сибири -
Действительно, эта моя фраза - полнейший нонсенс! Нужно будет обязательно исправить. Спасибо. Критика действительно конструктивная и потому с благодарностью принимается.

Славка Шувалов – коренной русак, благодаря своим темным волосам и смуглой коже, был больше похож на жителя Кавказа. Сходство еще больше дополняли взрывной темперамент и с большой горбинкой нос, перебитый в драке пряжкой курсантского ремня. В связи с этим, прозвище «Абрек» при¬липло к нему намертво.
Шувалов происходил из семьи потомственных военных. Его отец, летчик-истребитель, был человеком прямым, любящим резать правду-матку и пре¬зиравшим дураков. По этой самой причине карьеры он не сделал и вышел на пенсию в небольших чинах, окончательно осев в Риге. Славкина мать, Елена Станиславовна, была полной противоположностью своему мужу. Спокойная, рассудительная женщина, она обладала врожденными дипломатическими способностями и всю жизнь занималась тем, что урегулировала конфликты созданные мужем, а впоследствии и сыном. Рафинированная эстетка, она за¬кончила факультет журналистики Минского Университета, но ни одного дня не проработала по специальности. Однако, обладая деятельною натурой, и в от¬даленных гарнизонах Елена Станиславовна хваталась за любую возможность работать и общаться с людьми. Она преподавала русский язык и литературу, а также искусствоведение.

Таким Слава и получился, унаследовав от отца прямоту характера и мощ¬ный интеллект, и тонкий художественный вкус от матери. С детства он мечтал стать летчиком, как отец, но не прошел медкомиссию, из-за недостаточно хо¬рошего зрения. Однако Шувалов все равно мечтал служить в ВВС, и поэтому поступил Высшее Авиационное Инженерное Училище в Риге.
Первый год обучения, стал для него самым тяжелым и вовсе не из-за учебы, которая давалась ему очень легко. Проблема состояла в его взаимоотноше¬ниях со старшекурсниками, часто заканчивающимися жестокими потасовками. Среди его врагов было несколько сынков высокопоставленных военных, поэ¬тому виноватым в инцидентах, как правило, выставляли Славку. Наказание, следовало за наказанием. Наряд вне очереди, за нарядом. Дело шло к отчис¬лению из училища, но тут, неожиданно, за него вступились несколько самых старых и уважаемых преподавателей. Они прямо заявили: разбрасываться такими кадрами – преступление! И это являлось чистой правдой. Все знали, что слушатель Шувалов, был самым способным на курсе, а может быть и во всем училище.

Однажды, (уже на четвертом курсе) он вместе с товарищем случайно оказа¬лись на одной из маленьких площадей старого города, неподалеку от Домско¬го Собора. Здесь друзья увидели небольшую выставку картин, предлагаемых для продажи. Из любопытства, курсанты подошли поближе. Неожиданно, Сла¬ва поймал взгляд одной из художниц. Она смотрела ему прямо в глаза, совер¬шенно не смущаясь, взглядом красивой, уверенной в себе женщины.
Нормальный, средний мужик всегда старается обходить стороной такие эк¬земпляры, опасаясь почти стопроцентного фиаско. Однако Шувалов никогда не был средним и принял вызов. Он подошел и сделал вид, что интересует¬ся ее работами. Разговор не заладился с самого начала. Девушка отвечала неохотно, косо поглядывая на его военную форму. Только к концу разговора, удачной шуткой Слава, смог вызвать у нее легкую улыбку.
На обратном пути он был вне себя от ярости: «Гордая, да? Монмартр домо¬рощенный! Ну, ничего, еще поглядим. Да быть не может, что человек, который способен сделать газодинамический расчет турбины реактивного двигателя АЛ-21Ф, не справится с какой-то там художницей с куриными мозгами и без¬дарной мазней».

В следующее воскресенье, одевшись в гражданскую одежду, Славка снова появился на той же площади. Девушка опять стояла на прежнем месте, возле своих картин, в компании двух молодых парней – коллег по цеху. Шувалов по¬дошел и вклинился в разговор. Поначалу приняв его за покупателя, парни за¬молчали, но, быстро разобравшись, что тот больше интересуется их подругой, стали вставлять шпильки. Слава тоже в карман за словом не лез и поэтому очень скоро был приглашен отойти в сторонку для приватной беседы.
Они зашли в небольшой закуток, образованный щитами с рекламой театров и кино с одной стороны и стеной дома с другой. Абрек сразу стал спиной к стене, а ребята расположились напротив выхода, отрезая путь к отступлению. Хорошо утоптанная земляная площадка была усыпана окурками, пивными пробками и битым стеклом. Резко пахло мочой. Парни молчали, думая с чего начать. Славка, улыбаясь, спокойно ждал. Наконец, тот из двоих, что был по¬здоровее, сделал шаг вперед.
Высокий широкоплечий, с русыми, длинными волосами, он почти на полго¬ловы возвышался над Шуваловым. Его коричневый беретик художника, не¬лепо контрастировал с массивной фигурой грузчика. С сильным латышским акцентом, здоровяк процедил сквозь зубы:
- Эй ты, залетный, давай-ка вали отсюда поживее. И предупреждаю, если я увижу тебя, здесь хотя бы еще один раз, то сделаю тебе очень больно!
Вместо ответа Славка поднял с земли кусок разбитой бутылки - зеленую полуцилиндрическую стекляшку и сжал ее в руке. Закапала кровь. Все, также продолжая улыбаться, он сжал сильнее. Раздался хруст, стекло треснуло, из кулака посыпались осколки. Полилась быстрой тонкой струйкой кровь, зали¬вая руку и, затекая под манжету рубашки.
- Слушай, - сказал по-латышски второй из парней, - оставь его в покое, разве не видишь, что это псих! – и первым вышел из закутка.
Немного поколебавшись, его товарищ последовал за ним. Славка, как мог, перевязал руку носовым платком и вернулся на площадь. Не теряя времени на пустые разговоры, он сразу же предложил девушке свидание в следую¬щее воскресенье. Ожидая ответа, Шувалов видел, как в ее глазах, презрение к нему, как к тупому солдафону, борется с любопытством. Глядя на перевя¬занную Славкину руку, с обильно проступившей кровью, она понимала, что должно было случиться что-то очень серьезное, что заставило ее ухажеров, так быстро покинуть поле боя. Наконец, художница ответила согласием.

Шувалов начал готовиться к свиданию, по всем правилам военного искус¬ства. Он прекрасно понимал, что второй попытки, завоевать расположение надменной красавицы у него не будет. Надо бить прямо в точку, с первого раза.
Самым трудным оставалось угадать - о чем они будут разговаривать. К этому нужно было основательно подготовиться, чтобы блеснуть эрудицией и интеллектом. Попытаться навязать ей свою любимую тему: «Использование истребительно-бомбардировочной авиации в локальном конфликте средней интенсивности», казалось делом совершенно бесперспективным. Что тогда? Проницательный Славка, почти безошибочно догадался, что художница по¬старается заставить его бороться по своим правилам. Значит, скорее всего, она выберет тему живописи, в которой, безусловно, разбирается. Несомненно, с ее точки зрения, это лучший способ показать – для него приглашать такую девушку на свидание, все равно что, залезать со свиным рылом в калашный ряд.
Слава пошел в библиотеку училища и с трудом нашел там довольно зау¬мную книжку по живописи, без единой картинки с голыми женщинами. Книжка называлась: «Деградация и упадничество западного искусства или путь в ни¬куда». «Вот, это то самое, что доктор прописал!», - подумал Шувалов и взялся за изучение.

При встрече все получилось почти так, как он и предполагал. Холодно кивнув вместо приветствия своей красивой головкой с короткими светлыми волосами, художница с места в карьер спросила его, как он относится к искусству. Слава осторожно ответил, что положительно. И началось…
Она говорила и говорила, помахивая пальчиком в такт своим словам, все больше поднимаясь в своих собственных глазах над раздавленным оппонен¬том. Абрек, как опытный карточный шулер, который дает своему неискушен¬ному партнеру выиграть одну-две партии, чтобы потом раздеть его до нитки, молчал. Он, открыв рот, с глупым видом слушал ее словоизлияния, всем сво¬им видом показывая полную ничтожность.
Дождавшись, когда девушка окончательно расслабилась и потеряла осто¬рожность, Слава начал действовать. Для затравки он бросил фразу, будто считает, что ее информация не точна - предшественником сюрреализма был скорее дадаизм, нежели кубизм.
Что тут началось! Он считает?!!! Да кто он вообще такой, чтобы высказывать какое-то мнение, лапая чистое искусство своими немытыми руками. Однако Шувалов начал аргументировать свои мысли, ссылаясь на Бретона, Арагона и Элюара. Он обильно пересыпал свою речь названиями картин Сальвадо¬ра Дали и Макса Эрнста, свободно рассуждая об автоматическом письме – творчестве без контроля сознания, опирающемся только на подсознательные импульсы. Художница вначале сильно упиралась, но тогда Абрек стал цитиро¬вать целые страницы из книжки, которые услужливо предлагала его велико¬лепная память.
Очень скоро они поменялись местами. Теперь уже девушка, глаза которой открывались все шире и шире, не имела ни малейшей возможности вставить хоть слово. Славка вошел во вкус и, в конце уже так обнаглел, что небрежно бросил:
- А как звать то тебя, Муза?
- Я не Муза. Меня зовут Инга, – растерянно пробормотала она.
Первый раунд остался за ним.

В следующие выходные, Слава пришел на свидание в твердой уверенности, что отбил у Инги охоту разговаривать на заумные темы, раз и навсегда. Одна¬ко он жестоко ошибся, девушка предложила обсудить произведения Кафки и поэзию Рембо. Счет стал – 1:1.
Теперь Шувалов готовился к каждой встрече основательно. Его кругозор возрастал в геометрической прогрессии, но каждый раз он не был уверен, за кем останется победа. Правда, нельзя сказать, что они только спорили. Их взаимоотношения также же успешно развивались во всех других областях, и однажды ЭТО случилось.
Абрек, мужчина весьма горячий и выносливый в сексуальном плане, был снова поражен совершенно нелатышским темпераментом своей новой под¬руги. Казалось, и здесь они не столько получали удовольствие друг от друга, сколько соревновались, кто кого вперед замучает до смерти. Порой, едва рас¬ползаясь в разные стороны, после очередной битвы любовники через каких-нибудь полчаса начинали все сначала.
Славка не мог больше учиться, с трудом сдавая зачеты и экзамены. Он ду¬мал только о том, когда в следующий раз сможет опять завалиться с Ингой в кровать. Это было как наркотик, Шувалов уже совсем не мог обходиться без нее. Утешало одно – было очевидно, что и с ней происходят аналогичные про¬цессы.

Сейчас уже и не вспомнить, кому первому из них пришла в голову мысль пожениться, только вскоре это произошло. Славкины родители отнеслись к этому довольно спокойно – тебе жить сынок. С Ингиными родителями сложи¬лась совершенно иная ситуация. Довольно известные в Риге, представители латышской творческой интеллигенции, любимой «кухонной» темой которых было обсуждение оккупации Латвии Советским Союзом в 1940-м году, впали в шок. Свой собственный оккупант, в доме – такое, могло присниться, только в кошмарном сне!
Таким образом, у молодых с самого начала возникла проблема, где жить. Родители Инги не хотели видеть Славку у себя, а Инга не желала находиться под одной крышей со свекровью. Тогда они стали искать квартиру для съема и скоро нашли, в районе, недалеко от морского порта. Квартира была одно¬комнатной, зато отдельной, да и просили за нее недорого.
И началась у них новая жизнь. Все время, которое Шувалов был не на учебе, молодожены проводили в постели. Ели, пили, разговаривали там же, чтобы не терять времени. В своей крохотной квартирке, среди натасканной от друзей и родителей рухляди, они были абсолютно счастливы, подтверждая хорошо из¬вестную истину - с милым рай и в шалаше. Но это если только с милым!

Увы, ничто не вечно под луною. Первая трещина в уютном Славкином мир¬ке, появилась после окончания училища, когда он, вместе с новехонькими лей¬тенантскими погонами, получил назначение на авиационную базу Дурасовка. Инга категорически отказалась ехать с ним в «отдаленный гарнизон» (ха, ха, ха - в 60-ти км от Таллина). Она не видела себя вне искусства. Напрасно Шу¬валов убеждал ее, что настоящий художник может творить где угодно. Все было бесполезно. В сильном разочаровании Славка уехал один, но не терял надежды, в один прекрасный день забрать с собой и супругу.
Естественно, при малейшей возможности, он бросал все и несся сломя го¬лову в Ригу. Супруга также, неоднократно навещала его, но даже, несмотря на это, встречаться чаще, чем два-три раза в месяц, не получалось. Примерно через полтора года, после его переезда в гарнизон, Инга объявила, что она беременна. Шувалов был счастлив. Скорее всего, это, так или иначе, должно положить конец их раздельному проживанию. Потом наследник, (а Славка не сомневался, что родится сын) - это было так чудесно, что не в силах сдержать¬ся, он закружил Ингу по комнате. Когда Шувалов снова поставил ее на пол, девушка мягко отстранилась, и немного подумав, бросила странную фразу: «Впрочем, еще посмотрим...»
Славка тогда не обратил внимания на ее слова и на то, что жена, как буд¬то ждала от него совсем другой реакции. Он просто летал на крыльях. Его разумная мама, после получения известия, что-то быстро подсчитала в уме и осторожно спросила:
- Славочка, а ты абсолютно уверен, что это твой ребенок?
Сын побледнел и отрезал:
- Все дети, которых рожает моя жена – мои дети!
Мама только молча покачала головой.
Шувалов, через день уехал назад в часть, мечтая, как будет играть с сыном в футбол и запускать воздушных змеев, а на следующий свой приезд узнал, что ребенка больше нет. Инга сначала долго выкручивалась, говорила, что просто ошиблась, поторопилась сказать ему. Однако, в конце концов, призналась, что сделала аборт. Славка был вне себя от ярости – избавиться от ребенка, даже не посоветовавшись с ним! Тогда, первый раз в жизни, Шувалов ударил ее. В ответ Инга закричала, что он полный идиот и ничего не понимает. Ведь она сделала это для его же собственной пользы и теперь никогда не простит. В это время Славка был уже на лестнице. Трещина между ними стремительно расширялась, угрожая перерасти в глубокую пропасть.

Стараясь унять душевную боль, Шувалов стал больше внимания уделять службе. К счастью, здесь все складывалось лучше некуда. С самого начала его направили в ТЭЧ полка. Вскоре, благодаря своим способностям, он, прак¬тически вместе с погонами старшего лейтенанта, был продвинут на должность замначальника. Его непосредственный начальник, капитан Колесников, имел сильно волосатую руку, на уровне командования ВВС Прибалтийского Округа. Поэтому Слава понимал, что тот здесь долго не засидится, освободив свое ме¬сто для него. Перед Шуваловым открывались перспективы неплохой и вполне заслуженной карьеры.
С Ингой, после того злополучного вечера, прежние отношения установить не удалось. Славка, как раньше, приезжал, правда, уже намного реже. Они делали вид, что ничего не произошло, даже продолжали спать вместе, но оба чувствовали холодок отчуждения, идущий друг от друга. Шувалов утешал себя, что время лечит и не такие раны и, конечно же, у них еще будут дети. Однако в ответ на эти самоутешения, он постоянно слышал рассказы друзей, что Ингу видели (Рига - город маленький), то в одном ресторане, то в другом, и все время в сопровождении разных мужчин. Слава посылал всех подальше, говоря, что это не их дело. Но куда деваться от себя самого? Себя самого то не пошлешь!

Сколько веревочке не виться, а конец все равно будет. Все произошло, как в пошлом анекдоте. Однажды Шувалов приехал в будний день и поздно но¬чью - хотел сделать сюрприз. Любой умудренный жизненным опытом мужик сказал бы ему: «если хочешь, чтобы жена встречала тебя с новой прической, ужином на столе и бутылкой в холодильнике – позвони заранее. Если хочешь сюрпризом, что ж будет тебе сюрприз». Господи, да когда он с кем в жизни советовался!
Славка открыл дверь в их рижскую квартиру и зашел в прихожую. В квартире царила полная тишина. Сначала Шувалов решил, что никого нет дома, удивля¬ясь, где же может быть Инга в столь поздний час. Он зажег свет, снял куртку, потом пошел по направлению к спальне и замер на пороге, как вкопанный. В полумраке комнаты прекрасно различалась светлая головка его жены, уютно примостившаяся на чьей-то мощной волосатой груди. Оба безмятежно спали. Славка схватился за косяк двери, чтобы устоять на ногах. Через доли секунды внезапная слабость сменилась вспышкой ярости.
Абрек кинулся на кухню и рывком выдвинул ящик стола, где у них лежали столовые приборы. Стол был заставлен пустыми и полупустыми бутылками, вперемешку с остатками еды.
«Хорошо погуляли, суки! Ну что ж, сейчас появится официант со счетом!» – со злостью думал он, перебирая ножи и вилки.
Шувалов намеренно громко шумел, в глубине души надеясь, что этот шум разбудит Ингу. Проснувшись, она кинется к нему на шею со слезами и прось¬бами простить, и тогда ему не придется выполнять то страшное дело, что он замыслил. Однако, в спальне по-прежнему крепко спали. Видимо спиртного накануне было выпито немало.
Наконец Славка достал самый большой нож и даже, для верности, попро¬бовал пальцем лезвие. Черт! Он дернулся от внезапной боли. Из порезанно¬го пальца потекла кровь. Задетая локтем, со стола упала недопитая бутылка пива, и ее содержимое потекло ему прямо на ногу. В ботинке моментально захлюпало. Абрек, матерясь, бросил нож на стол. Затем снял обувь, вылил оттуда пиво и отжал носок. Сидя на стуле с одной босой ногой, он внезапно почувствовал себя участником не трагедии, а какого-то дурацкого фарса.
Обувшись, Шувалов поискал глазами, что бы ему выпить и последовательно опустошил все бутылки, где еще оставалось спиртное. После этой маленькой мести (посмотрим, чем они утром будут опохмеляться) он закурил, глядя в окно. Злость куда-то улетучилась, уступив место смертельной усталости. Его кровожадные недавние мысли теперь казались просто невероятной глупо¬стью.

На улице стояла непроглядная темнота, только на углу тускло горел фонарь, да было видно, как под ним ветер кружит упавшие листья. Прямо напротив окна, над булочной, горела красно-синяя неоновая надпись «ХЛЕБ», с двумя последними перегоревшими буквами. Надпись часто моргала, как будто изо всех сил старалась компенсировать свой недостаток.
«Смотри-ка», - думал Слава. - «Половины слова нет, а оно все равно живет и даже еще чего-то там ерепенится. Моргает, как может. И ведь это очень правильно - потеря части не должна приводить к смерти целого. А может хрен с ним, и я тоже какое-то время обойдусь без «еб»»?
Он пошарил на холодильнике и нашел там лист бумаги и ручку. Немного подумав, Шувалов написал: «Заявление о разводе (прошу рассмотреть без моего присутствия)...» Поставив дату и подпись, Абрек взял со стола нож и со всех сил загнал его в столешницу, намертво пригвоздив, ни в чем неповинный листок.

На следующий день Инга приехала в гарнизон, но Шувалов не открыл дверь. Она звонила – он бросал трубку. Постепенно звонки прекратились, и через не¬сколько месяцев пришло письмо из райсуда с официальным бланком. Так его развод стал свершившимся фактом.
Теперь служба стала для Славки смыслом существования. Он проводил там дни и ночи, совсем не появляясь в Риге. Все складывалось удачно. Колесников уже начал намекать о своем скором переводе, все чаще поручая Шувалову свои обязанности начальника - тренируйся мол.
Все рухнуло в один день. На очередных полетах разбился, только что вышед¬ший из ТЭЧ самолет. Летчик катапультировался. Комиссия по расследованию аварии обнаружила, что причиной является грубое нарушение правил прове¬дения регламентных работ на топливной системе. Фактически, в этом случае должен был полететь с должности, начальник технико-эксплуатационной ча¬сти. Однако тот задействовал свои связи, и стрелочником сделали Шувалова. В результате Абрека перевели с понижением - старшим техником во вторую эскадрилью. Колесников, правда, тоже, пострадал. Ему зарубили перевод на хорошую должность в одной из жарких стран, где советским авиаспециали¬стам платили твердую валюту за помощь в борьбе против империализма.

Тут Славка и сломался. Считая себя несправедливо обиженным, он уже не горел на службе, как прежде, а просто валял дурака и, кроме того, начал се¬рьезно увлекаться спиртным.
В гарнизоне продажа крепких спиртных напитков была запрещена, но пиво продавали свободно. Теперь в его комнате после службы почти каждый вечер, собиралась теплая компания. Офицеры брали пиво ящиками и гуляли от души. Только когда приятели доходили до хорошей кондиции, в Славке просыпался прежний Шувалов. Он вдруг становился серьезным, уединялся где-нибудь в укромном углу и начинал лист за листом покрывать расчетами, графиками, формулами. Над ним сначала смеялись, но скоро привыкли и оставили в по¬кое, лишь молчаливо крутя пальцем возле виска.
Взаимоотношения с руководством второй эскадрильи, тоже не сложились. Он и его непосредственный командир, капитан Яковлев, невзлюбили друг друга с самого начала. Чистенький, аккуратный командир звена, особенно не выбирал средства для достижения карьерных высот. Он усердно лизал зад начальству, активно выступал на партсобраниях, выжимал все соки из подчи¬ненных. Славка на дух не переносил таких карьеристов и очень скоро передал свои чувства капитану. Яковлев, в свою очередь, считал, что его старший тех¬ник слишком много о себе мнит, втайне завидуя его интеллектуальным способ¬ностям. Они и до дня поминок, частенько пререкались друг с другом. Однако сегодня впервые, их взаимная неприязнь вылилась в открытое столкновение.

Когда эскадрилья разошлась, после неудачных поминок, комэск попросил участников конфликта задержаться и поговорил с глазу на глаз с каждым из них. После бе¬седы, Яковлев был сразу же отправлен в отпуск, а Шувалов почти две недели даже не притрагивался к спиртному.

foresters,
ну молодца ! Боюсь перехвалить (оно никому не на пользу), но читать интересно !
Ждём-с... :-)))))

foresters,
ну молодца ! Боюсь перехвалить (оно никому не на пользу), но читать интересно !
Ждём-с... :-)))))

2 Cornett


Со мной даже родственники или друзья не могут смотреть нормально фильмы типа "Экипаж". Ни коим образом не хочу казаться этаким супер-пупер критиком. Во многих произведениях и фильмах, как например в том же "Экипаже" ведь не особо выражен акцент на фрагменте, где герой Филатова выходит в полёте в канал воздухозаборника. Там фильм о другом, но всё равно - меня этот фрагмент "убивает".
===================
А я при виде садящегося в очередном кине самолета в самый пиковый перед касанием момент ору "ВЫРАВНИВАЙ!!!!", доводя жену до заикания. А уж если я берусь авиационное "кино" комментировать, она сразу канал переключает. Наши режиссеры привыкли все разжевывать, упрощать и беллетризировать до полной утери связи фильма с авиацией. Смотреть невозможно все эти "приложил руку к козырьку шлемофона", "в кабине негромко попискивал вариометр" и пр. подобные перлы.

А я не могу удержаться и жестко ляпы журналистов в репортажах и статьях про авиацию высмеиваю:)))
Крайний: позавчера в телесюжете про местный авиаколледж девочка с экрана ляпнула, что-то типа, пилоты-авиаторы.
Еще помнится что-то не так давно было, типа: ... командовать воздушным судном в полете - непростая работа, ( в контексте сюжета про ГА).
:)
Автор спасибо, жду еще.

по поводу оценки крайнего повествования foresters, могу полностью присоединиться к мнению Сибарит. И добавлю, как принято: +100!
Тема женской неверности.
Я не один случай могу вспомнить у нас в гарнизоне. Это было, наверное хобби такое у жён.
Гарнизон немаленький. Пока один полк на полётах, - л/с другого, в гарнизоне. Так, что было всякое. В том числе, очень похоже, как описали Вы, foresters.
И ещё. Вот у Вас есть момент, где Абрека перевели с понижением, - с ТЭЧ в ескадрилию.
По себе помню, что меня не раз за службу приглашали работать в ТЭЧ. Я всё-время отказывался.
А сейчас вот думаю, - чего отказывался-то? Со стоянки, где ветер, мороз, дождь и слякоть перейти работать в тёплый ангар. Наверное считал, что больше романтики на стоянке - о, этот юношеский максимализм :)
Хотя и понимал, что глупо. В ТЭЧ теплее, уютнее, никаких полётов. Но тем не-менее, отказывался.
Наверное за то время прирос к коллективу эскадрилии. И не смог от них отказаться. Так и прослужил до "дембеля".
Конечно, позже, я пробовал перевестись, но не в ТЭЧ. И там совсем другая история.

С уважением, Cornett!

Хочу добавить.Во 2-ой эскадрилье Суркульского полка тогда погиб не весь ИТС, некоторым просто не хватило места в тегаче, а некоторые просто опоздали.Неповезло тогда и курсантам которые были тогда на стажировке во второй эскадре они тоже погибли.Если кому интересна дальнейшая судьба этого полка могу написать.С уважением Сержик.

Хочу добавить.Во 2-ой эскадрилье Суркульского полка тогда погиб не весь ИТС, некоторым просто не хватило места в тегаче, а некоторые просто опоздали.Неповезло тогда и курсантам которые были тогда на стажировке во второй эскадре они тоже погибли.Если кому интересна дальнейшая судьба этого полка могу написать.С уважением Сержик.